Страница 44 из 126
Сад
Василию Аксёнову
Я вышла в сад, но глушь и роскошьживут не здесь, а в слове «сад».Оно красою роз возросшихпитает слух, и нюх, и взгляд.Просторней слово, чем окрестность:в нём хорошо и вольно, в нёмсиротство саженцев окрепшихусыновляет чернозём.Рассада неизвестных новшеств,о, слово «сад» – как садовод,под блеск и лязг садовых ножницты длишь и множишь свой приплод.Вместилась в твой объем свободныйусадьба и судьба семьи,которой нет, и той садовойпотёрто-белый цвет скамьи.Ты плодороднее, чем почва,ты кормишь корни чуждых крон,ты – дуб, дупло, Дубровский, почтасердец и слов: любовь и кровь.Твоя тенистая чащобавсегда темна, но пред жаройзачем потупился смущенновлюбленный зонтик кружевной?Не я ль, искатель ручки вялой,колено гравием красню?Садовник нищий и развязный,чего ищу, к чему клоню?И если вышла, то куда явсё ж вышла? Май, а грязь прочна.Я вышла в пустошь захуданьяи в ней прочла, что жизнь прошла.Прошла! Куда она спешила?Лишь губ пригубила немыхсухую му́ку, сообщила,что всё – навеки, я – на миг.На миг, где ни себя, ни садая не успела разглядеть.«Я вышла в сад», – я написала.Я написала? Значит, естьхоть что-нибудь? Да, есть, и дивно,что выход в сад – не ход, не шаг.Я никуда не выходила.Я просто написала так:«Я вышла в сад»…1980Владимиру Высоцкому
IТвой случай таков, что мужи этих мест и предместийбелее Офелии бродят с безумьем во взоре.Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной:так – быть? или – как? что решил ты в своем Эльсиноре?Пусть каждый в своем Эльсиноре решает, как может.Дарующий радость, ты – щедрый даритель страданья.Но Дании всякой, нам данной, тот славу умножит,кто подданных душу возвысит до слёз, до рыданья.Спасение в том, что сумели собраться на площадьне сборищем сброда, бегущим глазеть на Нерона,а стройным собором собратьев, отринувших пошлость.Народ невредим, если боль о Певце – всенародна.Народ, народившись, – не неуч, он ныне и присно —не слушатель вздора и не покупатель вещицы.Певца обожая, – расплачемся. Доблестна тризна.Так – быть или как? Мне как быть? Не взыщите.Хвалю и люблю не отвергшего гибельной чаши.В обнимку уходим – всё дальше, всё выше, всё чище.Не скаредны мы, и сердца разбиваются наши.Лишь так справедливо. Ведь если не наши – то чьи же?1980II. Москва: дом на Беговой улицеМосковских сборищ завсегдатай,едва очнется небосвод,люблю, когда рассвет сохатыйчащобу дыма грудью рвет.На Беговой – одной гостинойесть плюш, и плен, и крен окна,где мчится конь неугасимыйв обгон небесного огня.И видят бельма рани блеклойпустых трибун рассветный бред.Фырчит и блещет быстролетный,переходящий в утро бег.Над бредом, бегом – над Бегамиесть плюш и плен. Есть гобелен:в нём те же свечи и бокалы,тлен бытия, и плюш, и плен.Клубится грива ипподрома.Крепчает рысь младого дня.Застолья вспыльчивая дрёмаостаток ночи пьет до дна.Уж кто-то щей на кухне просит,и лик красавицы ночнойпомерк. Окурки утра. Осень.Все разбредаются домой.Пирушки грустен вид посмертный.Еще чего-то рыщет в нейгость неминуемый последний,что всех несносней и пьяней.Уже не терпится хозяйкеуйти в черёд дневных забот,уж за его спиною знакиона к уборке подает.Но неподвижен гость угрюмый.Нездешне одинок и дик,он снова тянется за рюмкойи долго в глубь вина глядит.Не так ли я в пустыне луннойстою? Сообщники души,кем пир был красен многолюдный,стремглав иль нехотя ушли.Кто в стран полуденных заочность,кто – в даль без имени, в какойспасительна судьбы всеобщностьи страшно, если ты изгой.Пригубила – как погубила —непостижимый хлад чела.Всё будущее – прежде было,а будет – быль, что я была.На что упрямилось воловьедвужилье горловой струны —но вот уже и ты, Володя,ушел из этой стороны.Не поспевает лба неумностьрасслышать краткий твой ответ.Жизнь за тобой вослед рванулась,но вот – глядит тебе вослед.Для этой мысли темной, тихойстих занимался и старели сам не знал: при чем гостинойвид из окна и интерьер?В честь аллегории нехитройгость там зажился. Сгорячауже он обернул накидкойхозяйки зябкие плеча.Так вот какому вверясь рокугость не уходит со двора!Нет сил поднять его в дорогуу суеверного пера.Играй со мной, двойник понурый,сиди, смотри на белый свет.Отверстой бездны неподкупнойя слышу добродушный смех.1982