Страница 31 из 39
Тиео была рядом с ней. Девочка оперлась на один из наших рюкзаков и спала почти в сидячем положении, лицом к огню, свежая, как веточка вербены.
Мои глаза отыскали четверых гребцов. Они свернулись клубками немного поодаль от нас, возле своих лодок.
Только я еще не знал, где лечь спать. Мне посоветовали не мешаться под ногами, так как я ни к чету не пригоден. Бесполезно зря жечь сучья. Никакого толку нет и от моих дум.
Я сделал несколько шагов по направлению к самой узкой части реки, которая отделяла нас с восточной стороны от расщелины в горной гряде. Ночь была слишком темная, и я не видел гор. Мои настойчивые усилия рассмотреть что-нибудь во тьме, должно быть, утомили зрение, так как мне стали мерещиться какие-то призрачные тени: мне показалось, какая-то маленькая лодка неслышно скользит по воде на фоне противоположного берега, затем она остановилась, и человеческая фигура выпрыгнула на берег и скрылась.
Странно! Кто бы это мог быть? Преследователь? Шпион? Но мы ни от кого не убегаем и ничего ни от кого не скрываем...
Не сон ли это? действительно ли я увидел что-то или кого-то? Теперь все снова стало темным и неразличимым, как раньше. Я подошел к своему свертку, чтобы поискать бинокль... Ах, этим утром, вспомнил я, он утонул в реке! Я вернулся и снова стал вглядываться в сторону реки, довольно долго, неподвижно.
Я вздрогнул... чья-то рука легла мне на плечо! Мне стало стыдно за свой страх: рука потянулась к моему затылку, погладила волосы на голове. Ласковая щека Мирты коснулась моей. Я услышал ее голос, о чем-то спрашивающий.
Я вдруг понял, что ее вопросы касаются не настоящего, а относятся ко всей моей жизни, всей жизни... Я почувствовал, как она беспокоится обо мне. Она сказала:
— Чего ты испугался, Галтьер?
Чего это я должен пугаться? Почему я должен пугаться? И кого? После небольшого раздумья я ответил:
— Я не испугался. Я хочу знать, вот и все.
— Почему ты хочешь изменить свою жизнь? Мне не нужно было долго думать над ответом:
— Потому что мир, из которого мы ушли, не стоит того, чтобы жить там.
Она поцеловала меня в лоб, затем в щеки, прошептав таким тоном, будто я маленький ребенок, которого нужно успокоить:
— Но ведь ты принадлежишь этому миру, Галтьер! Я все еще не возьму в толк, что ты собираешься здесь делать. И я не могу понять, почему Николас в этих диких джунглях.
— Ради Лауры. А почему ты здесь со мной?
Я увидел, как вспыхнули ее глаза, а губы раскрылись в озорной улыбке.
— Меня попросила об этом Натали. Разве ты не полагаешь, что это достаточно серьезная причина?
Мне теперь трудно вспомнить, почему я почувствовал в то мгновение мучительную душевную боль. Мне показалось, что нежность и обеспокоенность Мирты проникают в меня, что ее ясный разум становится моим и дает мне устойчивость в этой расплывчатой действительности, Я посмотрел в глаза моей верной подруги с восхищением.
— Ты — кладезь мудрости, Мирта.
— С чего ты это взял! — рассмеялась она.— Я себе не принадлежу. Я живу только интересами тех, кого люблю. И я нахожу, что только они всегда правы. Всегда правы.
Она покрыла мои глаза и губы быстрыми поцелуями. Я почувствовал себя намного лучше и с радостью подумал о Натали. Я освободил себя от нее и сказал:
— Я люблю тебя, Мирта, потому что ты веришь в дружбу.
— А я не должна любить тебя,— ответила она,— потому что ты веришь в мифы.
Она положила обе руки мне на плечи, заставила опуститься на колени и лечь на землю, очень близко к огню. Пламя продолжало подниматься вверх и освещало уголок, который мы освободили от сухих ветвей кустарника. Лаура и Николас не изменили своих поз: они спали мертвым сном.
Мирта развязала саронг, который я спустил ей до ягодиц. Я вытянулся на спине, а она стала рядом на колени. Лицо ее было повернуто к огню: его отблески играли на нем красновато-коричневыми бликами, и это делало ее еще прекраснее, если это вообще возможно.
Губы Мирты приняли, форму, способную в совершенстве удовлетворить мою страсть. Вряд ли мне удастся когда-либо найти еще такое место, где я бы получил наибольшее удовлетворение. В такие моменты, я знаю это... я привык к этому, и у меня нет угрызений совести по поводу этого... я становлюсь чудовищно несправедлив к промежности как Натали, так и Мирты: для меня существует только этот чудесный, потрясающий рот! Эти губы не только округляются, защищая от зубов, могущих причинить мне боль, но и придают пульсации моей крови новый ритм, абсолютное томление. Их давление различное, в нужный момент они усиливают или ослабляют охват, и мое наслаждение удваивается. А позади них находится не знающий усталости язык, лижущий, всасывающий в самое нёбо, чья твердая поверхность и нежная слюна заставляют меня трепетать.
Она улавливает момент, когда я жду новых ощущений, более определенного наслаждения, и изменяет позицию. Она укладывается параллельно моему животу, так что ее рот скользит вдоль моего фаллоса во все увеличивающемся темпе. Одновременно ее рука начинает совершать вращательные движения у основания пениса, увеличивая в одно и тоже время давление, предохраняющее от преждевременного извержения спермы и одновременно стимулируя его.
Теперь Мирта двигает губами взад и вперед в определенном ритме вдоль моего копья. Каждый раз губы на мгновение выпускают его изо рта, а затем жадно, поспешно и чувственно заглатывают, пока он не доведен до последней степени возбуждения. Затем она подводит его прямо к своему влагалищу. Здесь он набухает и становится твердым, как камень. После небольшой паузы губы снова без устали продолжают свою работу.
Я подумал: вот теперь, в это самое мгновение, я должен взорваться! Плотно закрыв глаза, я испытываю головокружение. Две руки Мирты продолжают неустанно трудиться вместе с ее ртом и в этот момент меня охватывает невероятная и Неожиданная дрожь, а она начинает регулировать накатывающиеся друг на друга спазм, от которых я содрогаюсь всем телом.
Рот и руки Мирты доставляют мне более мощное, более продолжительное, более упоительные наслаждение, извлекают из меня больше семени, больше оргазмов, чем любые другие части тела любой другой женщины. Уже потом, когда мне кажется, что силы мои иссякли, мягкие движения этих чудесных нежных пальчиков и ее проворного языка вызывают во мне последний спазм, еще одну экуляцию.
И уже потом, отдыхая своей головкой на моем животе, Мирта жадно слизывает языком последние капли семени, собирает ее с головки члена и проглатывает их, мурлыча и удовлетворенно вздыхая:
— Ах, как это все чудесно!
Возможно, мы немного поспали после этого, я не знаю. Когда я пришел в себя, мы все еще лежали в той же позе. Я начал ласкать ее черные волосы, покрывшие почти половину моего тела, затем, не изменяя позы, подбросил веток в костер, пошевелил огонь.
Через пламя я увидел, что голова Лауры теперь уже лежала на груди Николаса, и оба они все еще крепко спали.
Глаза Тиео были широко открыты, и она улыбалась мне. Я послал ей воздушный поцелуй. Мирта подняла голову и попросила:
— А теперь удовлетвори меня.
Я надолго улегся на нее и, одновременно,— невидимым Мирте языком — ласкал промежность Тиео, чьи прямые губы, пухлые и уступчивые, отчетливо помнил между раскинутыми ногами.
Время от времени Мирта постанывала: «Я кончаю!» И достигала вершины. Я доводил ее до оргазма несколько раз, вознамерившись довести до изнеможения, готовый к тому, чтобы она умерла от удовольствия.
Я надеялся, что в это время Тиео занимается онанизмом, пока наблюдает за нами. В тот момент я не мог видеть ее, но мы были ближе, чем она, к костру, и я был уверен, что она не пропустит ничего из наших занятий: мы делали все это и ради нее.
Мирта знала, что в то время, когда я целую ее, я думаю о девочке. И я чувствовал, что эта мысль возбуждает ее еще больше, приводя к более мощному коллапсу. Это также возбудило меня, и я почувствовал, что мой пенис отвердел.
Когда я не смог уже выдавить из Мирты больше ни одного стона и она, казалось, совершенно обессилела и выдохлась, я трахнул ее. Я трахал ее медленно и нежно, ради своего удовольствия и ради Тиео. Мой член не мог, я в этом был уверен, войти в ее тугую кошечку, но в Мирту я погружался и выходил без малейших угрызений совести, и это было прекрасно. Влагалище Тиео, в которое я мысленно проникал, трахаясь с Миртой, было самым лучшим из всех, какие я когда-либо знал. Самое нежное. Самое чудесное. Самое трудное