Лаура. Ванна

лишить девственности. Но и самое желанное.

Мирта пришла в себя, ожила и взяла все в свои руки, так как понимала, что если она мне позволит действовать по своему усмотрению, то я снова кончу в нее слишком быстро, и она не получит удовлетворения.

Она отодвинулась от меня, встала рядом на колени, сняла юбку, которая все еще была на ней, отбросила ее в темноту, снова встала во весь рост, прекрасная в своей наготе в отблесках пламени, водрузила себя на мой пенис, взяла свои груди руками и начала свой танец.

Она кончила немедленно, кусая губы, чтобы не закричать, затем оставила в покое свои груди и на этот раз устроилась на моей груди. Эластичность ее бедер позволяла ей подниматься мягко и медленно, пока мой пенис почти полностью не выходил из нее. Затем, мощно и быстро, она возвращалась в прежнее положение, так что мой фаллос проникал в нее снова и достигал самой шейки матки.

Этот толчок заставлял ее вздрагивать от наслаждения. Она оставалась в таком положении на мгновение, совершенно неподвижная, ощущая присутствие в ее теле этого странного предмета, который она любила, и, пытаясь сдержать оргазм, который заставлял терять сознание. Не сумев сдержать удовлетворение, она, наконец, второй рукой начинала возбуждать себя.

В момент оргазма она вздрагивала, задыхалась и, казалось, что вот-вот потеряет сознание. Но затем она снова набиралась сил и продолжала сражение. Она становилась мужчиной, покрывая тело женщины, роль которой в этот момент играл я.

С мужской страстью она проникала в меня, пронзала меня воображаемым фаллосом, вспахивала, бороздила, используя мое влагалище, закалывала меня с безжалостным удовольствием, пока я не начинал кричать и стонать.

Затем, удовлетворенная, она извергалась в меня, уже не в состоянии думать ни о ком, кроме себя...

Но когда она снова пришла в себя, она нашла мой фаллос в себе, он был все еще в боевом положении, гордый тем, что смог выдержать ее натиск, и не уступить. Хриплым голосом она простонала:

— Я не могу больше продолжать, продолжай сам и прикончи меня.

Но именно она, однако, начинала двигать своим тазом, зная, что все, на что она способна в этот момент, это заставить мой член скользить взад и вперед по ее влажному влагалищу, и что я не способен остановиться.

И все же я удержался и сумел укротить свое желание. Она приостановила свои движения, став похотливой и распущенной, и предложила:

— Лиши невинности Тиео!

— Она слишком юна!

— Нет! — настаивала она.— Я знаю. Я сама лишилась девственности в ее возрасте!

Она сильно прижалась ко мне, поднеся мои руки к своей груди и проникая языком в ухо, сладострастно облизывая его. Ее живот стал чуткий, неловкий, открытый и беспомощный, ожидающий, чтобы я научил ее. Ее поясница и ягодицы уже не двигались взад и вперед и не стремились одолеть меня, а упрашивали, чтобы я сказал, что делать дальше..

Я снова перевернул ее, широко раздвинул ноги, намереваясь идти до конца, раздавить собой ее девственное влагалище. Когда, она почувствовала, что я достиг апогея, она позвала:

— Тиео!

Юная девушка пришла сразу же. На ней все еще был саронг, который она без колебаний сняла и обнаженная легла, прижавшись к Мирте, спрятавшись в нее, будто они были единым целым.

Я держал ее в своих руках, прижав теснее к горячей коже Мирты и к своему трепещущему телу.

Мирта прошептала Тиео в губы:

— Отдайся, маленькая бабочка! Отдайся целиком!

Тиео кивнула, давая тем самым знать, что все поняла, что она согласна и отдаст себя. Мирта сказала мне голосом, полным несказанного счастья и радости:

— А теперь войди в нас!

держа их вместе в своих объятиях, я вошел. Оргазм был сказочным. Я изверг свое семя не в одну из них, а, как того хотела Мирта, излил его в их двойное сердце, в их единое тело.

Все трое мы оставались в таком положении очень долго. Затем мои любимые отпустили меня. Мирта сказала Тиео:

— А теперь пора спать.

Девушка вернулась на прежнее место, но не стала ничего надевать. Обнаженная, она удобно положила голову на мой рюкзак, перекинув саронг через ноги и оставив открытыми свои бедра и живот, Затем она закрыла глаза.

Неохотно я отвел от нее взгляд и стал смотреть на звезды. Луны на небе не было.

— Что ты ищешь? — очень спокойно спросила Мирта.— Разве ты не получил все сегодня ночью? Все, что ты хотел? Все, что ты мог получить?

— Да. Но осталось еще что-то, чего я не получил.

— Почему ты не смеешь хотеть невозможного? — прошептала Мирта.— Это так прекрасно!..

Она была права. Мое сердце было, переполнено чувствами, желанием смеяться и плакать одновременно, духовным и физическим озарением, это бесконечное откровение, которое проходит и остается в памяти,— разве это не счастье?

Оно ли это?

Я не знаю и никогда не узнаю. Что толку обманывать себя? Никакой тайный обряд не научит меня. Никакая чужая мудрость. Никакая легенда. Нет никакого Нового Солнца ни в реальных, ни в воображаемых небесах, которое может подняться над этой землей и возродить меня, сделать меня другим.

Я не научу свою жизнь сначала ни в первый день приближающегося года, ни в какое-то другое время, здесь или где-нибудь еще. У меня есть только одна возможность: продолжать жить этой жизнью, своей собственной жизнью человека, который не знает своего будущего. До последнего дыхания мое горло будет пересыхать от неопределенности. Мои пробы, ошибки и фальшивые начинания никогда не иссякнут.

Разве справедливо не попытаться рискнуть и испытать эту возможность? Это моя собственная судьба... судьба каждого. У людей нет другого выбора — принять ее или не принять, то есть жить или умереть нашими собственными смертями и жизнями. Нам не дано испытать другие желания, понять другое знание, другой вид риска. Нет другой тайны, нет другого чуда. Играть другими смертями или жизнями — бессмысленно. Невозможно забыть даже свои собственные жизнь или смерть.

Прекрасно, что это наш единственный шанс. Но никто не смог бы заставить меня назвать это счастьем. Невозможно быть счастливым без знания.

Я смотрел на звезды, а моя любимая смотрела на меня. Я спросил:

— Ты когда-нибудь мечтаешь, Мирта?

— Да, мечтаю! — ответила она.— Но не жду, что мои мечты осуществятся.

Ее голос вспугнул ночную тишину. Она продолжала:

— У меня нет надежды. Нет страха. Поэтому я свободна,— она прижалась лбом к моему виску, она любила делать это, и это мне нравилось. Она говорила глухим, настойчивым тоном, будто спорила не ради себя, а ради кого-то другого: как будто чья-то безопасность зависела от силы ее убеждения, от того, встретит ли она понимание у меня или у других:

— Я выбрала свою жизнь. Я борюсь со своим телом, использую время, отпущенное мне. Я люблю этот мир, люблю это время и не сдамся вечности.

Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:

— Любовь моя, если ты тоже перестанешь надеяться, то, возможно, найдешь, что ищешь.

Как обычно, мы проснулись на рассвете, но долго не вставали, Я первым открыл глаза, когда солнце уже было высоко и подумал, что мои друзья очень устали и решил не тревожить их.

Пытаясь не шуметь, я пошел умываться в реку, сожалея, что моя бритва, как и многое другое, утонула, когда мы проходили пороги.

Что-то беспокоило меня, но я не мог понять, что именно. На берегу, эта тревога стала более навязчивой: чего-то не хватало — но чего...

Боже праведный. Я внезапно отбросил от себя одежду, которой вытирался и, как маньяк, побежал на другой конец островка. Наконец я понял, что произошло. Там, где вчера вечером стояли наши два каноэ, не осталось даже следа на песке, ничего.

Я взглянул вверх по реке, глазами обшарил восточный и западный ее берега. Напрасно. Я знал это заранее, и даже не стал доверять, на месте ли наши четыре гребца. Тишина и спокойствие, царившие на островке, свидетельствовали, что их след давно уже простыл. Я проклинал наших исчезнувших гребцов. Но вскоре на меня напал сумасшедший смех, который развеял мое мрачное настроение. Я сказал сам себе: