Страница 56 из 74
Носильщик отпил вина и чистосердечно признался:
– Понял.
– Давай дуй дальше, – сказал зеленщик.
– Что – дальше? Этому, значит, Норбану… Нет, вру!.. Этому, значит, Сулле всадили кинжал в пупок… И Норбан испустил дух!
Зеленщик сплюнул:
– Да ты, брат, заговариваешься. Отставь вино в сторонку да скажи толком: кто кому всадил кинжал?
– Как – кому? Я же сказал: Сулле всадили.
– А может, Норбану?
– Нет, Сулле!
– А ты только что назвал Норбана! – уличал его зеленщик.
– Разве? – Носильщик почесал лоб грязными пальцами.
– Ты сказал: Сулла. Потом – Норбан. Потом опять: Сулла.
Носильщик обиделся. Перестал пить и жевать. Схватил свой нос и чуть его не оторвал, сморкаясь. Он сказал:
– Эти правители все на один лад. И мне все равно, кому дали ножа. Кто навсегда зажмурился. Мне плевать на них! Понятно вам?
Зеленщик при молчаливой поддержке башмачника все пытался урезонить носильщика: дескать, важно знать, кто убит, кто проиграл. От этого зависит даже цена на хлеб.
– Ну-у? – удивился носильщик. – В таком случае я подумаю. – Он так долго думал, что чуть не уснул. Его растолкал Корд.
– Любезный, – сказал он, – или ты вспомнишь, или катись отсюда. Слышишь?
Носильщик, кажется, слышал. И вскрикнул:
– Сулла! Сулла!
– Что Сулла, брат? Говори же!
– Он и убит. Точно! Чтобы Юпитер огнем сразил меня на этом самом месте!
Корд подал зеленщику тайный знак: дескать, пусть поскорее отвязывается этот тип. Дескать, надо словечком перемолвиться. Дескать, ничего более любопытного этот гигантский муравей не скажет…
И зеленщик с большим трудом спровадил носильщика, который обещал назавтра еще более удивительные новости.
Когда болтун исчез в глубине улицы, Корд сказал:
– Да, Криспа, видно, доставят на щите.
– Похоже, – согласился зеленщик, но тут же оговорился: – Если этот пьянчужка не врет.
И они принялись судить да рядить, что и как сложится, ежели убит Норбан. И что будет, ежели все наоборот, то есть ежели убит Сулла. На это ушло довольно много времени. Пока их не отвлекли покупатели.
12
У нас имеется полная возможность восстановить подлинную картину того, что случилось в долине реки Вольтурна. На этот счет имеются неопровержимые документы. Это необходимо сделать, по крайней мере, по двум причинам: 1) потому что «после Вольтурна» картина стала предельно ясной и все увидели и поняли, на чью сторону склонилась чаша весов, и 2) чтобы последующие события стали более ясными и не допускали двух толкований.
После того что произошло с Фимбрием и Сципионом, Норбан заявил: правы те, что утверждают, что из лисы и льва, сосуществующих в душе Суллы, всегда опаснее лиса. Лев есть лев, рассуждал консул Норбан, он надеется на свою силу и имеет дело с силой. А лиса пользуется оружием, не дозволенным среди порядочных людей. Поэтому она способна заморочить голову, усыпить бдительность и уже уснувшему врагу преспокойно перегрызть глотку.
Консул Норбан, как это явствует из документов, отдал приказ об атаке. Пусть лев покажет свои когти! Это лучше, чем лисий хвост – рыжий, облезлый, противный…
Момент для удара был выбран удачно: новое войско Сципиона не успело по-настоящему влиться в когорты и манипулы Суллы. Командование над бывшим войском Сципиона Сулла поручил Фронтану. В течение ближайшей недели предполагалось полное слияние двух войск. Поэтому к вечеру (в день пленения Сципиона) Сулла с воинами возвратился в лагерь. И тут же приказал копать еще один ров вокруг лагеря. Поздно вечером работа была в разгаре. Дозоры, высланные на север, восток и юг, не обнаруживали движения врага. В направлениях Вольтурн – Калым, Вольтурн – Капуя, Вольтурн – Кумы как будто все было спокойно. Ни Марий, ни Норбан, ни Телезин не высказывали ни малейшей активности. Сулла велел всю ночь копать ров, утроить бдительность, а Фронтану поскорее избавляться от неблагонадежных и готовить войско к движению на север, к Риму.
Светильник в палатке Суллы горел допоздна. Эпикед несколько раз справлялся, не спит ли его господин. Однако Сулла и не думал о сне. Перед ним лежали чистые листы пергамента, и он что-то записывал. Потом вставал и ходил взад и вперед. Снова что-то писал. Поскольку особой любви к письму за Суллой не замечалось, Эпикед подивился этому обстоятельству. Он все-таки напомнил своему господину, что уже наступило время третьей стражи…
– Ну и что? – рассеянно спросил Сулла.
– Положено спать, – сказал слуга, – особенно после такой победы.
– Ты так думаешь?
– Да, великий господин.
Сулла досмотрел на слугу пронзительным взглядом голубых глаз. И глаза надолго застыли. Словно бы остекленели.
– Ты удивляешься? – спросил слуга.
– Немного, Эпикед.
– Чему, о великий господин?
Сулла подумал: сказать или промолчать? Решил сказать:
– Видишь ли, Эпикед, раньше ты не произносил слова «великий»,..
– Ну, так что ж?
– Ты ничего просто так не произносишь. Прежде чем сказать, ты думаешь.
– Возможно.
– И ты решил, что пора?
– Да.
– И ты один так будешь величать? – Сулла спрашивал очень серьезно. Без тени юмора.
– Нет.
– А кто же еще, Эпикед?
Эпикед задумался. И тоже всерьез. Вдруг родилась прекрасная идея! Он не высказал ее полностью. Но намекнул довольно-таки прозрачно.
– Сегодня решилось очень многое, – сказал Эпикед. – Боги указуют тебе путь в Капитолий. – Эпикед почему-то озлобился. Это с ним бывало, но очень редко. – Почему бы не величать тебя великим? Именно теперь! Почему?!
Сулла пожал плечами. Но проявил крайний интерес к рассуждению своего слуги.
– Почему?! – сердито вопрошал Эпикед. – Ждут, пока ты взойдешь на Палатин и Капитолий? Ждут? Да? – Слуга наклонился, заговорщически: – Нет, пусть величают сейчас! Немедля! Потом это будет ясно каждому дураку. Скоро весь мир назовет тебя великим. Но я хочу быть первым, кто назовет тебя великим.
Сулла молчал.
– Да, да! Сейчас же! Немедля, великий Сулла!
Эпикед прытко выбежал из палатки и привел с собою Децима. Центурион засиял от удовольствия: он же лицезрит своего господина! И по-солдатски четко сказал:
– Великий господин! Слушаю тебя.
Как это ни странно, но Сулла чуточку растерялся.
– Э-э-э, – сказал он, – все ли в порядке со стражами? Почему я не слышу пения рожков?
Децим доложил, пяля глаза, вздернув нос, выставив свой мощный подбородок:
– О великий господин мой! Все в должном порядке в военном лагере великого полководца Суллы!
– Иди, – мягко приказал Сулла.
– Это только первый среди сонма твоих обожателей, – сказал Эпикед, когда центурион покинул палатку и шаги его замерли в ночной тишине.
Торжественная сосредоточенность на лице слуги и его готовность служить своему господину верой и правдой, невзирая ни на что, навели Суллу на некие мысли. Не такие уж простые, чтобы о них сказать в двух словах. Смутные очертания чего-то нового, пока еще размытые настолько, что трудно оценить это новое во всей полноте, понемногу заняли все сознание полководца. Сегодня, именно в эту ночь, родилось нечто, что долго бродило в нем, еще со времени Югуртинской войны в Мавритании. Там, в Африке, Сулла едва-едва ощутил свои возможности в политике и в военном деле. Первый успех – пленение Югурты – укрепил его веру в самого себя. Без этого он не смог бы жить дальше. Без этого не пошел бы дальше. А сегодняшняя победа над Сципионом озарила его душу таким заревом, при свете которого он уже увидел себя в Риме. Но уже не в том качестве, в каком был когда-то, пять лет назад. То время ушло безвозвратно. Он теперь совсем другой. Это ясно даже его слуге… И Рим, наверное, будет другим...
Полководец внимательно пригляделся к своему слуге, и тот показался ему тоже другим. И он приписал эту перемену в Эпикеде своему блистательному успеху: двадцать когорт прибирают к рукам сорок. Словно цыплят в курятнике! Воистину невиданное в истории!