Сулла (илл.)

И Децим тоже выглядел иначе. Но ведь по существу так и должно быть. А как же?

Правда, с этой мелочью – эпикедами и децимами – дело ясное. Они будут лизать пятки. А вот те, кто повыше? Как они посмотрят?

Эпикед, помнится, рассказывал однажды про египетского князя, жившего в назапамятные времена. Этот удалец быстро привел в чувство свое окружение и сделался даже богом…

– Эпикед, – говорит Сулла, – как звали того египетского князя?

– Какого?

– Как какого? Который богом сделался.

Эпикед усмехнулся:

– Ах, того! Нармером звали. Если не ошибаюсь.

Сулла погрустнел:

– Да-а, Нармер, Нармер…

И запел под нос песенку. Это был какой-то тягучий, нескончаемый мотив. Зато слова простые, слова четкие: «Нармер, Нармер, Нармерчик…»

– Эпикед… – сказал Сулла, опустив лоб на два тугих кулака и невольно изображая из себя мыслителя. – Эпикед, тому князю египетскому было легко…

– Почему, о великий?

– Очень просто: он жил не в республике.

– А где же, о великий?

– В царстве. Или фараонстве… Или княжестве… А за нашими плечами шестьсот лет демократии…

Слуга удивился:

– Ну, так что ж? При чем демократия? Какое она имеет отношение к тебе?

– Прямое.

– А все-таки, о великий?

Сулла почесал кончик носа.

– Это говорят, к питью, – пояснил он насчет кончика носа, – Есть такая примета в Колхиде.

– Нет, – сказал Эпикед, – можно вполне, не нарушив ни единого закона республиканского строя, выжимать из квиритов воду или вино…

– Правда?

Этот Сулла умел иногда задавать вопросы, достойные несмышленыша. Разве не понимает сам? Или прикидывается простачком? Или ищет поддержки своим мыслям?.. Скорее всего, последнее.

И, наблюдая за лицом слуги, на котором явственно просвечивала ирония, Сулла сказал:

– Я же человек сентиментальный, Эпикед. Не все понимаю. Не все представляю.

– О великий! Разреши усомниться в этом? – И в знак своей глубокой просьбы слуга поклонился низким поклоном. Чего не бывало до сих пор. Чем, говоря откровенно, тоже немало удивил своего господина.

– Ты не простой слуга, Эпикед, – сказал Сулла.

Опять глубокий благодарственный поклон.

Сулла решил не обращать внимания на эти нововведения слуги. Пусть себе тешится… Если это ему по нутру. Если это доставляет особое удовольствие… Но заметно по всему, что доставляет…

Заиграли рожки: это сменялась стража. Потом снова стало тихо.

– Поздно, – сказал слуга.

– Самая пора работать, – сказал господин.

И они понимающе улыбнулись друг другу. Равною, дружескою улыбкой.

Нет, они нужны друг другу! Созданы друг для друга!..

– О великий! – благоговейно произнес слуга, поклонился глубоким поклоном и попятился к выходу. Чем снова и снова озадачил своего господина…

13

События на рассвете развернулись довольно стремительно. Марианны ударили по Сулле. Неожиданно. Но когорты проконсула Цецилия Метелла Пия, словно на крыльях прилетевшие из Лигурии, с ходу развернули военные действия против марианцев. Недалеко от них бились вместе с Суллой когорты Гнея Помпея (один легион, пришедший из Пицене), а также войска Красса и Сервилия. Одним словом, бои разгорелись нешуточные. И весь мир имел возможность наблюдать потехи ради, как хваленые римские легионы и их полководцы мутузят друг друга, мнут друг другу бока и выпускают друг другу потроха. В далекой Идумее и в далекой Испании, в Мавритании и на Рейне с большим интересом ожидали окончания лихой потасовки, чтобы вернее определить, кому же лизать пятки, в конце-то концов…

Очень активно, со всей яростью действовали против сулланцев самниты и луканцы – племена злые, кровожадные, когда дело касалось Рима: они рады воевать против тех, кто может одержать верх, лишь бы ослабить Рим. Особенно отличался полководец-самнит Понтий из Телезия по прозванию Телезин. Его войско, правда, немногочисленно, но ведь это были самниты. Неожиданным ударом они чуть было не смяли Суллу. Боги и воины спасли Суллу от поражения в это утро.

В решающие дни сражений, которые по праву явились сражениями за Рим, Сулле оказали большую помощь полководцы Корнелий Бальб, Гней Корнелий Долабелла и Торкват.

Бывали дни, когда с обеих сторон погибали тысячи и тысячи воинов. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Первый натиск Сулла выдержал. Он устоял. И теперь, несколько оправившись, все свои действия сверял с одним направлением – Римским. Пренесте, расположенный юго-восточнее Рима, и Антемна, лежащая немного выше Рима по Тибру, тоже привлекали особенное внимание полководца. В этих городах обосновались довольно сильные гарнизоны, охранявшие подступы к Риму. Сулла послал доверенных людей в Антемну с предложением перейти на его сторону. Оно было отклонено. Но не всеми. Нашлись такие, которые заколебались. По сообщениям лазутчиков, таких колеблющихся насчитывалось до трех тысяч. И они вели торг. Сулла не скупился на обещания. В одном письме к начальникам манипулов в Пренесте он писал: «Решайтесь же быстрее: время не ждет. Я одержу победу и без вас, но какими глазами вы тогда будете смотреть на меня? Не лучше ли нам сообща раздавить римских тиранов и затем зажить спокойной жизнью. Я обещаю вам большие земельные наделы. Они будут выделены там, где вы укажете. А те, которые трусят, которые желают усердно прислуживать тиранам, – пусть продолжают свое грязное дело: их постигнет возмездие, которое уже уготовано богами!»

И тем не менее Антемна колебалась, Антемна выжидала. Сулле пришлось еще и еще раз напомнить о своих предложениях.

Еще хуже обстояло с Пренесте. Здесь даже не пожелали разговаривать: отхлестали посланцев и вернули их обратно к Сулле.

С каждым днем все больше ожесточались битвы, Сулла приказывал усилить дисциплину, которая и так уж была воистину железной. Он потребовал от Долабеллы децимации второй когорты и первого манипула восьмой когорты. Сулле донесли, что воины этих частей не проявили должного рвения в битве. Он приказал Крассу провести децимацию четвертой когорты. Словом, кровь лилась рекой…

Пожалуй, самым драматичным и поворотным моментом в битве за Рим явилось сражение против Мария-младшего. Если читатель помнит, Марий отдал приказ об атаке. Она была осуществлена на рассвете, когда еще с трудом различались силуэты деревьев и кустарников, а дорога казалась настолько серой, что с трудом угадывалась.

Войско Мария совершило бросок, который многие ученые назвали броском «азиатского тигра». Марий рассчитывал уничтожить Суллу в то время, когда тот вернется из лагеря Сципиона. Сулла, несомненно, объединил бы свое войско с бывшими войсками Сципиона и имел бы под своим началом уже не двадцать, а шестьдесят когорт. Это и учитывали Норбан и Марий.

Когда заиграли рожки ночной стражи, когда загудели тубы – тревожно и громко, – призывая к бою, когда Сулла, вскочив на коня, приказал драться до последнего, ибо иначе пропало все, иначе пропали все труды последних лет, – Марий с войском был совсем близко. Уж были слышны вражеские рожки и приглушенная команда начальства. Словно туча растекалась на ближайшем холме: это воины Мария, убыстряя шаг и постепенно переходя на бег, готовили дротики для метания. На левом и правом их флангах галопом неслись отряды всадников.

Любой, даже не искушенный в военном искусстве человек безошибочно определил бы, что войско Мария находится в выгодном положении, а войско Суллы в самом невыгодном. Если бы в то время поинтересоваться мнением десяти военных стратегов, то ни один из них не высказался бы в пользу Суллы: он, казалось, обречен на поражение. Неминуемое поражение!

В то время как войско Мария было подготовлено к битве, распалено недолгим переходом и вдохновлено речью Мария, воины Суллы только продирали глаза, хватались за мечи и с трудом оценивали силу врага и направление его удара.

Надо отдать должное Сулле: он сделал все для того, чтобы в те считанные минуты, которые оставались до встречи с врагом, слова полководца достигли уха каждого солдата. А слова были столь же краткими, сколь и выразительными. Вот они: «Чтобы сохранить свою жизнь и будущие богатства, не жалеть ни силы, ни пота, ни крови! Выхода нет: либо победить, либо умереть! Победа может быть только в одном случае: если каждый солдат полетит вперед и трех вражьих воинов уложит на месте. Если только двух – это поражение! Вперед, я вместе с вами!»