Летучий голландец

– В общем‑то, да, – ответила она. – Забавно – оказывается, на самом деле для меня было не очень важно, что ты мне расскажешь. Он любил меня, а я любила его. И, в конце концов, только это действительно имеет значение.

Договорив, Рейчел откинулась в своем кресле, довольная и утомленная. Веббер встал и подошел к ней.

– На сегодня хватит, – сказал он. – Теперь тебе пора спать.

Возражать она не стала.

– Ты придешь завтра снова, Роуленд? – спросила она.

– Конечно, приду, – ответил он. – Но потом мне нужно будет ехать.

Веббер помог Рейчел подняться по лестнице; когда он вернулся, Томас снова налил всем бренди. Они немного поболтали с Роулендом о его жизни на Ватуа и о длинном путешествии туда и обратно. О Уилле Драммонде больше не было сказано ни слова.

Около девяти вечера Роуленд не смог больше сдерживать зевоту, и Томас вызвал такси. Он проводил Роуленда до «Уолната» и вернулся к себе в квартиру. Томас подумал немного о матери и Уилле Драммонде и мысленно пожал плечами. Он был уверен, что никогда не узнает, почему она совершила такой странный, такой эксцентричный поступок. Он лег в кровать и вскоре крепко заснул.

6

На следующий день Томасу пришлось поехать в университет разбираться с делами, которые накопились за время его отсутствия на историческом факультете; поэтому, когда Роуленд приходил к Рейчел, его не было дома. Доктор Веббер тоже оставил их одних, чтобы они могли поговорить с глазу на глаз. Роуленд и Рейчел проговорили весь день, и, очевидно, в конце она попыталась уговорить его остаться еще на несколько дней. Но Роуленд сказал, что ему нужно возвращаться на Ватуа. Когда он в тот вечер уезжал в «Уолнат», они попрощались очень нежно, понимая, что больше никогда не увидятся.

Сам Томас поехал в отель на следующее утро, чтобы тоже попрощаться. Роуленда уже ждало такси, которое должно было отвезти его в Торонто: на этот же день у него была назначена встреча в издательстве «Юниверсити Пресс». Утро было холодным, шел небольшой снег, но по дорогам уже можно было спокойно проехать.

– Не забудьте, – сказал Томас, когда они на минуту остановились в холле гостиницы, – после того, как вы расстанетесь с издателем, вам нужно заехать в офис Джеггарда. У него ваши билеты и документы. Макфи будет встречать вас по приезде.

– Томас, – сказал Роуленд, – вы были очень добры ко мне, и вы прекрасный спутник. – Он моргнул, и Томасу показалось, что на глазах Роуленда выступили слезы. – Я в самом деле надеюсь, что мы еще встретимся. Может быть, в следующий приезд вы побудете у нас подольше? – Он спросил так, будто ему хотелось верить, что такое действительно может случиться.

Они вышли к такси и пожали друг другу руки. Минуты на холоде хватило, чтобы рука Роуленда похолодела, а лицо стало изможденным и желтым.

Такси поехало вниз по Кинг‑стрит в облаке выхлопных газов. Томас подумал, что Роуленд, который так привык к прощаниям навек, быстро забудет об их расставании. Что же до него самого, Томас был удивлен, какую пустоту в душе он вдруг ощутил.

На следующее утро Джеггард позвонил Томасу и доложил, что Роуленд Вандерлинден благополучно уехал на поезде в Ванкувер.

– А как его визит в «Юниверсити Пресс»? – спросил Томас. – Он что‑нибудь говорил об этом?

– Он отменил встречу, – ответил Джеггард. – У Роуленда был очень больной вид, и он сказал, что ему нехорошо. Он хотел отдохнуть перед путешествием.

7

Смерть, когда‑то бывшая экзотичной для Томаса Вандерлиндена, теперь стала почти ручной. Через полгода после отъезда Роуленда, когда Томас сидел и пил свой утренний кофе, на квартиру пришло заказное письмо – большой коричневый конверт. В нем была записка от Джеггарда, где говорилось, что он получил прилагаемое письмо от Макфи и немедленно пересылает его Томасу.

Томас рассмотрел другой конверт – белый и поменьше размером – испачканный расстоянием и влажностью – или, быть может, потом. На конверте была треугольная марка с надписью «ВАТУА» над пальмой. Дальше большими печатными буквами был написан адресат – Джеггард. Томас поднес конверт к носу, и ему показалось, что он чувствует запах сигарет. Почерк был на удивление аккуратный и четкий для человека, который так много пьет. Сообщение было таким же четким:

Дорогой Джеггард,

Настоящим сообщаю Вам о смерти Роуленда Вандерлиндена. Когда Роуленд вернулся из путешествия в Канаду, он был очень болен. Возвращение в горы пришлось отложить до того момента, как он поправится после поездки. Роуленд жил в местной гостинице несколько месяцев.

Как только он смог отправиться в путь, я без всякой спешки проводил его домой в бунгало. Он попросил меня обязательно написать Вам о том, что он добрался, чтобы Вы в свою очередь могли сообщить об этом людям, которых интересует его благополучие.

Я был на полпути к побережью, когда барабанный телеграф донес до меня известие о его смерти.

Искренне Ваш,

Аластэр Макфи

Томас перечитал письмо. Он был не столько потрясен смертью Роуленда – он уже давно знал, что Роуленд болен сильнее, чем сам это признавал, – сколько собственным чувством утраты. За время их совместного путешествия он очень привязался к Роуленду. Томас не мог не восхищаться его настойчивостью и энтузиазмом в поисках всего, что он искал.

В то же утро он поехал в дом к матери и отдал ей письмо Макфи.

Она прочитала его и заплакала.

8

Еще через полгода, снежным субботним утром в декабре, в квартире зазвонил телефон, и Томас, объятый необъяснимым страхом, поднял трубку. Звонил доктор Веббер из маминого дома.

– Ты можешь приехать прямо сейчас? – спросил он. – Она очень слаба.

Когда Томас примчался на такси, служанка впустила его не дожидаясь, когда он позвонит в дверь.

– Вам нужно сразу же наверх, – сказала она. Пока Томас поднимался по лестнице, его не отпускали дурные предчувствия. На глаза ему попались картины на лестнице – несколько миниатюрных пейзажей, – которые Рейчел купила больше из‑за одинаковых рамок, чем по какой‑либо иной причине. Теперь Томас знал, что в этих темных горах, заросших угловатыми деревьями, кроется угроза.

Доктор Веббер, уже совсем похожий на худое черное пугало, ждал его наверху лестницы у открытой двери в спальню. Его глаза были красны от слез, и это совсем лишило Томаса присутствия духа.

– Ей осталось недолго, – сказал Веббер.

Расхожая фраза, сказанная о человеке, которого Томас любил больше всего на свете, была подобна удару кулаком в живот.

Томас и Веббер вместе вошли в спальню. Там было тепло, шторы на окнах задернуты; единственный свет шел от лампы у кровати. Мрачная мебель стояла по углам, как безутешные родственники на похоронах. Томас и Веббер подошли к кровати Рейчел.

На ней все так же были очки в серебряной оправе, но глаза были закрыты. Две маленькие свечи, связанные в крест, располагались у нее на груди, и это озадачило Томаса; Рейчел никогда не была набожна.

Она открыла глаза и протянула ему правую руку.

– Томас, слава богу, ты пришел. – Ее голос был слаб, но отчетлив, а рука – легка, точно бумага. Она заметила, что он смотрит на свечи у нее на груди. – Они должны отгонять боль, – сказала она. – Роуленд когда‑то рассказал мне, что такой обычай есть в одном из тех странных мест, где он побывал. – Теперь она дышала неровно. – Я много думаю о нем в последнее время. Я хочу, чтобы ты кое‑что знал, Томас, – сказала она. – Я давно должна была тебе это сказать.

Доктор Веббер начал отступать назад.

– Я оставлю вас наедине, – пробормотал он.

– Нет‑нет, – сказала она, – останься. – Она улыбнулась Вебберу. – Дорогой Джеремия, лучший друг всей моей жизни.

Первый раз в жизни Томас услышал, что она назвала Веббера по имени.

– Теперь, Томас, – сказала она. – У меня нет времени на нежности, поэтому скажу сразу: твоим отцом был Роуленд. Ты сын Роуленда. – И она повторила это на случай, если он вдруг не понял: – Ты сын Роуленда. Настоящего Роуленда. Не Уилла Драммонда.