Лжецы (ЛП)

— Это была моя бабушка.

— Она была прекрасной дамой, — посмотрела на фотографию Патти. — Уверена, что не хочешь достать фото? Можешь пожертвовать просто рамку.

— Уверена.

Бабушка мертва. Ее фотография ничего не изменит.

— Ты снова ходила в «Гудвил»? — спрашивает мама, когда я возвращаюсь домой. Она режет персики специальным ножом для фруктов.

— Да.

— От чего избавилась на этот раз?

— От старой фотографии бабушки.

— С поросенком? — Ее губы дергаются. — Ох, Кади.

— Она была моя, я имела право ее отдать.

Мамочка вздыхает.

— Отдашь одну из собак, и я устрою тебе сладкую жизнь.

Я присаживаюсь на один уровень с собаками. Бош, Грендель и Поппи встречают меня тихим гавканьем. Они наши семейные собаки, осанистые и воспитанные. Чистокровные золотые ретриверы. Поппи родила потомство для маминого бизнеса, но щенки и остальные собаки живут с маминым партнером на ферме за Берлингтоном.

— Я бы никогда не стала этого делать, — говорю я.

Шепчу, как люблю их в пушистые собачьи уши.

18

 

Если ввести в гугле «травма мозга», большинство вэб-сайтов подтвердят, что выборочная амнезия — ее последствие. Когда мозг травмирован, пациенты редко страдают плохой памятью. Они не могут вспомнить лишь то, как получили травму.

Но я не хочу, чтобы люди знали о моем изъяне. Несмотря на все встречи, сканирования и таблетки.

Не хочу быть инвалидом в их глазах. Не хочу пить еще больше таблеток. Не хочу врачей и обеспокоенных учителей. Клянусь Богом, я посетила достаточное количество докторов.

Что я помню с лета, когда произошел несчастный случай:

Как влюбилась в Гата у кухонной двери в Рэд Гейт.

Его розу для Ракель, и мой вечер с бутылкой вина, когда я кружилась от гнева.

Напускное нормальное поведение. Приготовление мороженого. Игра в теннис.

Трехслойные смуры и ярость Гата, когда мы сказали ему заткнуться.

Плаванье под луной.

Поцелуй с Гатом на чердаке.

История про «Крекера Джека» и помощь дедушке, чтобы он спустился по лестнице.

Качели, подвал, периметр. Мы с Гатом лежим в обнимочку.

Он видит, как я истекаю кровью. Задает вопросы. Перевязывает мои раны.

Остальное я не особо помню.

Я вижу руку Миррен, ее облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит кувшин с газом для моторной лодки.

Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «Черные жемчужины?»

Джонни, спускающийся по лестнице Клэрмонта в сарай для лодок.

Дедушка, держащийся за дерево, его лицо освещается светом от костра.

И мы все, четверо «Лжецов», смеемся так громко, что чувствуем головокружение и тошноту. Но что нас так рассмешило? И где мы были?

Я не знаю.

Раньше я спрашивала у мамы про те подробности, которые не помнила с лета-пятнадцать. Моя забывчивость пугала меня. Я предложила перестать пить таблетки или попробовать новые, или сходить к другому доктору. Умоляла рассказать о том, что я забыла. Затем, в один из дней, поздней осенью, — которую я провела за очередными тестами на смертельные болезни — мамочка начала плакать.

— Ты спрашиваешь меня снова и снова. Но никогда не запоминаешь, что я говорю.

— Прости.

Она налила себе бокал вина.

— Ты начала задавать вопросы в день, когда очнулась в больнице. «Что произошло? Что произошло?» Я рассказала тебе правду, Каденс, как всегда, и ты пересказала ее мне. Но на следующий день ты снова начала спрашивать.

— Прости, — повторила я.

— И до сих пор спрашиваешь почти каждый день.

Это правда, я ничего не помню о несчастном случае. Не помню, что случилось до и после. Не помню посещение врачей. Я знала, что они были, поскольку это очевидно — мне поставили диагноз и прописали таблетки — но почти всё мое лечение прошло мимо меня.

Я посмотрела на мамулю. На ее невыносимо обеспокоенное лицо, влажные глаза, вялый от алкоголя рот.

— Ты должна перестать спрашивать, — сказала она. — Врачи считают, будет лучше, если ты вспомнишь сама.

Я заставила ее рассказать мне всё в последний раз и записала ответ, чтобы прочитать его, когда захочу. Поэтому я и могу поведать вам о несчастном случае, когда я отправилась на ночное купание, о скалах, обморожении, проблемах с дыханием и неподтвержденной черепно-мозговой травме.

Я никогда больше не задавала ей вопросов. Мне многое не ясно, но так она хотя бы перестала пить.

19

 

Папа планирует свозить меня в Австралию и Новую Зеландию на всё лето-семнадцать.

Я не хочу ехать.

Хочу вернуться на Бичвуд. Хочу увидеть Миррен и позагорать под солнцем, планируя наше будущее. Хочу поспорить с Джонни, понырять в море и сделать мороженое. Хочу разводить костры на берегу маленького пляжа. Хочу валяться в гамаке на крыльце Клэрмонта, и снова стать «Лжецами», если это возможно.

Хочу вспомнить несчастный случай.

Хочу узнать, почему Гат испарился. Не понимаю, почему его не было со мной, когда я пошла поплавать. Не знаю, почему я пошла на маленький пляж в одиночку. Почему я плавала в нижнем белье и не оставила одежды на пляже. И почему он бросил меня, когда мне было плохо.

Я гадаю, любил ли он меня. Любил ли Ракель.

Мы с папой должны улететь в Австралию через пять дней.

Я не должна была соглашаться на это.

Я заставляю себя принять несчастный вид и начинаю всхлипывать. Говорю маме, что не хочу увидеть мир. Мне нужно повидаться с семьей. Я скучаю по дедушке.

Нет.

Мне станет плохо, если я полечу в Австралию. Снова начнутся сильные головные боли, мне нельзя садиться на самолет. Нельзя есть непривычную еду. Перелет — слишком большая нагрузка. Что, если я потеряю свои лекарства?

Хватит спорить. Поездка уже оплачена.

Утром я выгуливаю собак. Загружаю посуду в посудомойку, чуть позже ставлю ее на места. Надеваю платье и крашусь румянами. Съедаю всё на своей тарелке. Позволяю маме обнять меня и погладить по волосам. Говорю, что хочу провести лето с ней, а не с папой.

Пожалуйста.

На следующий день в Берлингтон приезжает дедушка, чтобы погостить у нас. Он жил на острове с середины мая и должен воспользоваться лодкой, машиной и самолетом, чтобы добраться туда. Он не навещал нас с того момента, как умерла бабуля Типпер.

Мамуля забирает его из аэропорта, пока я дома накрываю на стол к ужину. Она купила жареную курицу и гарнир в городском продуктовом магазине.

Дедуля потерял в весе с последнего раза, как мы виделись. Его седые волосы пучками торчат вокруг ушей; он похож на птенца. Его кожа потеряла упругость, живот вырос — не таким я его помнила. Он всегда казался непобедимым, с твердыми и широкими плечами, и сверкающими зубами.

Дедуля из тех людей, у кого есть девизы. «Нет — неприемлемый ответ», всегда говорит он нам. И «Никогда не занимайте места в конце комнаты. Победители сидят впереди»

Мы, «Лжецы», раньше только глаза закатывали на такие текстовки — «Будьте решительными; никому не нравятся мямли» — но когда разговоры касались взрослых тем, мы всегда внимали его мудрым словам.

На дедушке клетчатые шорты и мокасины. На его постаревших ногах видны гематомы. Он хлопает меня по спине и требует подать ему виски с колой.

Пока мы кушаем, он рассказывает о каких-то своих друзьях в Бостоне. О новой кухне в доме на Бичвуде. Ничего важного. После, мама моет посуду, а я показываю ему сад за домом. На улице всё еще светит закатное солнце.

Дедуля срывает пион и вручает мне.

— Для моей старшей внучки.

— Не рви цветы, ладно?

— Пенни не будет против.

— Еще как будет.

— Старшей была Каденс, — говорит он, поднимая глаза к небу, не глядя на меня. — Помню, как она приезжала к нам в Бостон. На ней были розовые ползунки, волоски торчали в разные стороны. Джонни родился через три недели.

— Я тут, дедуля.

— Каденс была старшей, и не важно, что она была девочкой. Я бы отдал ей всё. Как отдал бы внуку. Я носил ее на руках и танцевал. Она была будущим нашей семьи.