Лжецы (ЛП)

Она похожа на горбатую старую каргу, царапающую открытую плоть моего мозга своими злобными ногтями. Она цепляет нервные окончания, пытаясь поселиться в моей голове. Если ей удается, я приговорена к постельному режиму на день или два.

В большинстве случаев мы обедаем на крыше.

Предполагаю, что они делают это и без меня, когда мне плохо.

Периодически, бутылка скатывается с крыши и разбивается об землю. На самом деле, множество осколков разбитого стекла, липких от лимонада, валяются на крыльце.

Вокруг летают мухи, привлеченные сахаром.

47

 

Под конец второй недели я нахожу Джонни одного в саду, строящего здание из кусочков лего, которые, должно быть, нашел в Рэд Гейте.

Я принесла соленые огурцы, сырные палочки и остатки жареного тунца с кухни Нового Клэрмонта. Мы решили не идти на крышу, поскольку нас всего двое, открыли контейнеры и выстроили их на краю грязного крыльца. Джонни рассказывает, как хочет построить Хогвартс из лего. Или Звезду Смерти. Или, постойте! Еще лучше будет сделать тунца из лего, чтобы повесить в Новом Клэрмонте, так как дедушкино чучело убрали. Вот как. Жаль только на этом глупом острове недостаточно лего для его утопических проектов.

— Почему ты не звонил и не писал после моего несчастного случая? — спрашиваю я. Не планировала поднимать эту тему. Слова сами слетели с языка.

— Ох, Кади.

Я чувствую себя глупо, но хочу знать.

— Ты не хочешь вместо этого обговорить тунца из лего? — ноет Джонни.

— Я думала, что ты разозлился на меня из-за тех писем. Которые были на тему Гата.

— Нет-нет. — Парень вытирает руки об футболку. — Я пропал, потому что я придурок. Потому что я не обдумываю свои поступки, и я видел слишком много боевиков, и я, вроде как, их последователь.

— Серьезно? Никогда бы не думала.

— Это неоспоримый факт.

— Ты не злился?

— Я просто был глупым мальчишкой. Но не злым. Никогда. Прости, Каденс.

— Спасибо.

Он поднимает жменю лего и начинает присоединять их.

— Почему Гат исчез? Ты знаешь?

Джонни вздыхает.

— Еще один вопрос.

— Он сказал, что я не знаю его настоящего.

— Возможно, так и есть.

— Он не хочет обсуждать мой несчастный случай. Или что случилось с нами тем летом. Гат просто хочет, чтобы мы вели себя нормально, будто ничего не произошло.

Джонни выстраивает свои лего по полоскам: синие, белые, зеленые.

— Гат плохо отнесся к своей девушке, Ракель, начав отношения с тобой. Он знал, что это неправильно, и ненавидел себя за это.

— Хорошо.

— Он не хотел быть таким парнем. Он хочет быть хорошим. И в то лето он был действительно зол на всех и на всё. Когда его не было с тобой рядом, а ты в нем нуждалась, он возненавидел себя еще больше.

— Ты так считаешь?

— Это всего лишь догадки, — отвечает Джонни.

— Он с кем-то встречается?

— О, Кади. Он претенциозный нахал. Я люблю его как брата, но ты слишком хороша для него. Найди себе милого вермонтского парня с мускулами, как у Дрейка Логгерхеда.

Затем он не выдерживает и смеется.

— Ты бестолковый.

— С этим не поспоришь, — отвечает парень. — Но тебе нужно перестать быть такой нюней.

48

 

Отдаю: «Заколдованную жизнь» Дианы Уинн Джонс.

Это одна из историй серии «Крестоманси», которую мамочка читала мне с Гатом, когда нам было восемь. После этого я перечитывала ее несколько раз, но сомневаюсь, что это делал Гат.

Я открываю книгу и пишу на титульной странице: «Гату, со всем-всем. Кади».

Следующим утром я направляюсь в Каддлдаун, переступая через грязные чашки и диски. Стучу в дверь спальни Гата.

Нет ответа.

Я снова стучу, затем открываю ее.

Когда-то это была комната Тафта. В ней полно плюшевых медведей и моделей кораблей, плюс стопки книг Гата, пустые пачки из-под чипсов и орешки-кешью, которые рассыпаются под ногами. Наполовину полные бутылки сока и лимонада, диски, коробка из-под «Эрудита» с большинством фишек, рассыпанных по полу. Тут так же грязно, как во всем доме, если не хуже.

В любом случае, его здесь нет. Должно быть, Гат на пляже.

Я оставляю книгу на его подушке.

 

49

 

В ту ночь мы с Гатом оказались вдвоем на крыше Каддлдауна. Миррен плохо себя чувствовала, и Джонни отвел ее вниз, попить чай.

Тишину прерывала музыка и голоса из Нового Клэрмонта, где тетушки и дедушка ели черничный пирог и пили портвейн. Малышня смотрела фильм с гостиной.

Гат прогуливается по наклонной части крыши, вниз до сточной канавы и обратно. Это кажется опасным, ведь упасть так легко — но он бесстрашен.

Самое время поговорить с ним.

Самое время перестать делать вид, что между нами всё нормально.

Я ищу нужные слова, обдумываю, как лучше начать разговор.

Внезапно, он в три прыжка поднимается ко мне.

— Ты очень, очень красивая, Кади.

— Это всё лунный свет. В его сиянии все девушки кажутся красивыми.

— Я всегда и навеки считаю тебя красивой. — Его силуэт вырисовывается на фоне луны. — У тебя есть парень в Вермонте?

Конечно же, нет. У меня никогда не было парня, кроме него.

— Моего парня зовут Перкосет. Мы очень близки. Мы даже вместе ездили в Европу прошлым летом.

— Господи! — Гат раздражен. Он встает и спускается к краю крыши.

— Я шучу.

Он стоит спиной ко мне.

— Ты просила, чтобы мы тебя не жалели…

— Да.

—… но затем ты говоришь нечто подобное. «Моего парня зовут Перкосет». Или «Я смотрела на основание голубого итальянского унитаза». И всем становится ясно, что ты хочешь, чтобы тебя жалели. И мы будем, я буду, но ты понятия не имеешь, как тебе повезло.

Мое лицо краснеет.

Он прав.

Я хочу, чтобы люди меня жалели. Хочу.

А затем не хочу.

Хочу.

А затем не хочу.

— Прости, — говорю я.

— Харрис отправил тебя в Европу на восемь недель. Думаешь, он когда-нибудь отправит туда Джонни или Миррен? Нет. Или меня, ни в коем случае. Просто задумайся, прежде чем будешь жаловаться на вещи, о которых других люди только мечтают.

Я передергиваюсь.

— Дедушка отправил меня в Европу?

— Да ладно тебе, — резко говорит Гат. — Ты правда думала, что поездку оплатил твой отец?

Я мгновенно понимаю, что он говорит правду.

Конечно, папа не платил за поездку. Он просто не смог бы. Профессора колледжа не летают первым-классом и не живут в пятизвездочных отелях.

Я так привыкла к лету на Бичвуде, к бесконечно забитым кладовым и множеству моторных лодок, а также прислуге, тихо жарящей стейки и стирающей простыни, что даже не задумалась, откуда могли взяться деньги.

Дедушка отправил меня в Европу. Зачем?

Почему со мной не поехала мамочка, если поездка — подарок от дедушки? И почему папа вообще принял его деньги?

— Впереди тебя ждет жизнь с миллионом возможностей, — говорит Гат. — Меня… меня просто раздражает, когда ты требуешь сострадания, вот и всё.

Гат, мой Гат.

Он прав.

Но он не понимает.

— Я знаю, что меня никто не бьет, — говорю я, внезапно принимая оборонительную позицию. — Знаю, что у меня куча денег и хорошее обучение. Еда на столе. Я не умираю от рака. Многие люди живут гораздо хуже. И знаю, что мне повезло поехать в Европу. Мне не стоит жаловаться и быть неблагодарной.

— Тогда ладно.

— Но и ты послушай. Ты понятия не имеешь, каково это, терпеть внезапные головные боли. Ни малейшего. Это очень больно, — говорю я… и понимаю, что по моему лицу катятся слезы, хоть я не всхлипываю. — Иногда это очень мешает жить. Множество раз я хотела умереть, правда, просто чтобы остановить боль.

— Нет! — яростно кричит он. — Ты не хочешь умереть! Не говори так.

— Я просто хочу, чтобы боль прекратилась. В те дни, когда таблетки не помогают. Я хочу, чтобы это закончилось, и сделала бы всё — серьезно, всё что угодно — если бы знала наверняка, как ее прекратить.