Страница 20 из 38
— Прости. Но он заставил меня задуматься о…
— Каденс.
— Ты мог бы выставить статуи на аукцион, а затем пожертвовать деньги на сохранение дикой природы.
— Но тогда у меня не будет статуй. Они были очень дороги для Типпер.
— Но…
Дедушка рявкнул:
— Не рассказывай, что мне делать с моими деньгами, Кади! Они — не твои.
— Хорошо.
— Тебе не разрешено говорить, как мне распоряжаться моим имуществом, ясно?
— Да.
— Никогда.
— Поняла, дедушка.
У меня было желание схватить гуся и метнуть его через всю комнату.
Сломается ли он, когда ударится об камин? Разобьется ли?
Я сжала кулаки.
Мы впервые обсуждали бабулю Типпер с момента ее смерти.
Дедушка швартуется у причала и привязывает лодку.
— Ты всё еще скучаешь по бабушке? — спрашиваю я его, когда мы направляемся к Новому Клэрмонту. — Я вот скучаю. Мы никогда о ней не говорим.
— Часть меня умерла. И это была лучшая часть.
— Ты так считаешь?
— И нечего больше здесь обсуждать, — говорит дедушка.
43
Я нахожу «Лжцецов» во дворе Каддлдауна. На траве валяются теннисные ракетки и пустые бутылки, обертки из-под еды и полотенца. Моя троица лежит на хлопковых подстилках в солнцезащитных очках и с чипсами в руках.
— Тебе уже лучше? — спрашивает Миррен.
Я киваю.
— Мы скучали по тебе.
Они обмазались детским маслицем для тела. Две баночки лежат на газоне.
— Вы не боитесь обгореть? — интересуюсь я.
— Я больше не верю в защиту от солнца, — говорит Джонни.
— Он решил, что все ученые — коррумпированы, и вся индустрия солнцезащитных кремов — прибыльное мошенничество, — говорит Миррен.
— Ты когда-нибудь видел солнечный ожог? — спрашиваю я. — Кожа буквально начинает пузыриться.
— Глупая затея, — говорит Миррен. — Нам просто безумно скучно, вот и всё. — Но, пока она говорит, намазывает маслице на свои руки.
Я ложусь рядом с Джонни и открываю пачку чипсов со вкусом барбекю.
Смотрю на грудь Гата.
Миррен читает вслух книгу о Джейн Гудолл.
Мы слушаем музыку через маленький динамик моего телефона.
— Еще раз, почему ты не веришь в защитные крема от солнца? — спрашиваю я Джонни.
— Это всё заговор. Чтобы продать побольше продукции, в которой никто не нуждается.
— Ага.
— Я не сгорю, — говорит парень. — Вот увидишь.
— Но зачем ты наносишь детское масло?
— О, это уже не часть эксперимента, — говорит он. — Мне просто нравится постоянно быть жирным.
Гат ловит меня на кухне, когда я ищу еду. Ее практически нет.
— Последний раз, когда я тебя видел, был опять субоптимальным, — говорит он. — В коридоре, пару ночей назад.
— Да уж. — Мои руки трясутся.
— Извини.
— Хорошо.
— Мы можем начать сначала?
— Мы не можем начинать сначала каждый день, Гат.
— Почему нет? — Он запрыгивает на столик. — Может, это лето вторых шансов.
— Вторых — конечно. Но дальше это становится глупым.
— Так будь просто нормальной, — говорит он, — хотя бы сегодня. Давай притворимся, что я не запутался, а ты — не злишься. Давай вести себя так, будто мы друзья, и забудем о случившемся.
Не хочу притворяться.
Не хочу быть друзьями.
Не хочу забывать. Я пытаюсь вспомнить.
— Всего на пару дней, пока наши отношения снова не нормализуются, — говорит Гат, замечая мои сомнения. — Мы будем развлекаться, пока это престанет казаться важным.
Я хочу знать всё, понять всё; хочу прижать Гата и провести по нему руками, и никогда не отпускать. Но, наверное, это единственный способ для нас начать сначала.
«Будь нормальной. Сейчас же. Потому что ты такая. Потому что ты можешь такой быть.»
— Это я умею.
Я вручаю ему кулек ирисок, которые мы с дедушкой купили в Эдгартауне, и то, как его лицо проясняется при виде шоколада, греет мне сердце.
44
На следующий день мы с Миррен берем небольшую моторную лодку в Эдгартаун без разрешения.
Мальчики не хотят ехать. Они собираются поплавать на каяках.
Я за рулем, Миррен ведет рукой по воде.
На девушке мало одежды: лиф в ромашках и джинсовая мини-юбка. Она идет по мощеным тротуарам города, говоря о Дрейке Логгерхеде и каково было вступать с ним в «половой акт». Так она это называет; ее ответ о своих ощущениях связан с запахом роз, фейерверками и американскими горками.
Она также рассуждает, какую одежду хочет купить для первого курса в Помоне, какие фильмы хочет посмотреть, какие проекты хочет воплотить этим летом: например, найти в Винъярде конюшню, где можно покататься на лошадях, и снова начать делать мороженое. Честное слово, она болтает без умолку в течение получаса.
Завидую я ее жизни. Парень, планы, колледж в Калифорнии. Миррен отправляется в свое солнечное будущее, пока я возвращаюсь в Академию Дикинсона, где переживу еще один год снега и удушья.
У «Мурдика» я покупаю небольшой кулек ирисок, хоть со вчера еще несколько осталось. Мы садимся на лавочку в тени, девушка всё еще болтает.
Еще одно воспоминание.
Лето-пятнадцать, Миррен села рядом с Тафтом и Уиллом на ступеньках нашей любимой кафешки «Клэм шэк» в Эдгартауне. У мальчишек были пластиковые вертушки на палочке, радужной окраски. Лицо Тафта было в шоколадной ириске, которую он ел раньше. Мы ждали Бесс с обувью Миррен. Без нее мы не могли зайти внутрь.
Ноги девочки были грязными, а ногти — в синем лаке.
Мы уже давно сидели, когда Гат вышел из магазина чуть дальше по кварталу. Под его рукой была зажата стопка книг. Он быстро побежал к нам, будто в глупой попытке догнать, хоть мы просто сидели на месте.
Затем он резко остановился. Верхняя книга называлась «Бытие и ничто» Сартра. На тыльной стороне его ладоней всё еще были написаны слова. Совет от дедушки.
Гат поклонился — неуклюже, по-дурацки — и вручил мне последнюю книгу в стопке: это был роман Жаклин Мориарти. Я читала его всё лето.
Я открыла титульную страницу. Она была подписана. «Для Кади, со всем-всем. Гат.»
— Я помню, как мы ждали твою обувь, чтобы пойти в кафе, — говорю я Миррен. Она перестает балаболить и смотрит на меня с ожиданием. — Вертушки на палочках. Гат подарил мне книгу.
— Так твоя память возвращается! Это замечательно!
— Тетушки ссорились из-за поместья.
Она пожимает плечами.
— Немного.
— А мы с дедушкой поспорили из-за статуи из слоновой кости.
— Да. Мы только об этом и говорили.
— Расскажи мне что-то.
— Что?
— Почему Гат исчез после моего несчастного случая?
Миррен крутит локон своих волос.
— Не знаю.
— Он вернулся к Ракель?
— Не знаю.
— Мы поссорились? Я сделала что-то не так?
— Я не знаю, Кади.
— Я расстроила его пару дней назад. Потому что не знала имен прислуги. И не видела его квартиру в Нью-Йорке.
Следует тишина.
— У него есть причины, чтобы злиться, — наконец, говорит подруга.
— Что я сделала?
Миррен вздыхает.
— Этого уже не исправишь.
— Почему?
Внезапно Миррен начинает кашлять. Давиться, будто ее может вырвать. Согнувшись в талии, с бледной и покрытой потом кожей.
— Ты в порядке?
— Нет.
— Я могу помочь?
Она не отвечает.
Я предлагаю ей бутылку воды. Она берет ее. Медленно пьет.
— Я слишком далеко зашла. Мне нужно вернуться в Каддлдаун. Немедленно.
Ее глаза остекленели. Я протягиваю руку. Кожа у подруги влажная, и она едва держится на ногах. Мы молча идем к гавани, где пришвартована наша маленькая моторная лодка.
Мама не заметила отсутствия лодки, но увидела кулек ирисок, когда я вручала их Тафту и Уиллу.
Бла-бла-бла, бесконечные разговоры. Ее лекции мне не интересны.
Я не могу покидать остров без ее разрешения.
Я не могу покидать остров без взрослых.
Я не могу вести лодку, сидя на лекарствах.