Страница 17 из 38
— Я всегда оптимален, — отвечает Джонни. — Просто не настолько, насколько хочет Миррен.
Гат улыбается, когда я говорю слово «субоптимальный», и хлопает меня по плечу.
Мы начали всё с начала.
36
Мы играем в теннис. Джонни и я выигрываем, но не из-за моей отменной игры. Он хороший спортсмен, а Миррен больше сосредоточена на том, чтобы ударить по мячу и после этого счастливо заплясать, не заботясь, возвращается ли он к ней. Гат смеется с нее, из-за чего промахивается.
— Как тебе Европа? — спрашивает Гат, пока мы возвращаемся в Каддлдаун.
— Папа ел чернила кальмара.
— Что еще? — Мы доходим до двора и кидаем ракетки на крыльцо. Затем вытягиваемся на газоне.
— Честно говоря, рассказывать особо нечего, — говорю я. — Знаешь, что я делала, пока папа ходил в Колизей?
— Что?
— Лежала на полу в туалете отеля, прижав лицо к плитке. Смотрела на основание голубого итальянского унитаза.
— Унитаз был голубым? — спрашивает Джонни, садясь.
— Только ты мог больше заинтересоваться голубым унитазом, чем видами Рима, — стонет Гат.
— Каденс, — говорит Миррен.
— Что?
— Нет, ничего.
— Что?
— Ты просишь, чтобы мы не жалели тебя, но затем рассказываешь историю об основании унитаза, — выпаливает она. — Это правда вызывает жалость. Что мы должны сказать?
— И еще мы завидуем твоему путешествию в Рим, — говорит Гат. — Мы там никогда не были.
— Я хочу в Рим! — кричит Джонни, ложась на спину. — Я так хочу увидеть голубые итальянские унитазы!
— Я хочу увидеть Термы Каракаллы, — говорит Гат. — И съесть все сорта мороженого, которые они там делают.
— Так езжайте, — говорю я.
— Едва ли это так просто.
— Ладно, но вы поедете, — говорю я. — После поступления или окончания колледжа.
Гат вздыхает.
— Я просто хочу сказать… ты была в Риме.
— Хотела бы я, чтобы ты мог быть там со мной.
37
— Ты была на теннисном корте? — спрашивает мамочка. — Я слышала удары мячей.
— Просто развлекалась.
— Ты так давно не играла. Это замечательно.
— У меня ужасная подача.
— Я так рада, что ты снова взялась за теннис. Если хочешь поиграть со мной в волейбол завтра, только скажи.
Она бредит. Я не вернусь к профессиональному теннису только потому, что сыграла один раз, и никоим образом не хочу когда-либо играть в волейбол с мамой. Она наденет теннисную юбку, будет хвалить меня, опекать и бегать вокруг, пока я не рявкну на нее.
— Посмотрим, — говорю я. — Похоже, я потянула плечо.
Ужин проводится в японском саду. Мы наблюдаем за закатом в восемь часов, сев по группкам за маленькие столики. Тафт и Уилл хватают свиные отбивные и едят их руками.
— Вы ведете себя, как дикари, — говорит Либерти, морща носик.
— И? — спрашивает Тафт.
— Есть такая штука, называется вилкой, — отвечает девочка.
— Есть такая штука, называется твое лицо, — говорит ей брат.
Джонни, Гат и Миррен могут есть в Каддлдауне, ведь они не инвалиды. Их мамы не контролируют. Моя даже не разрешает мне сидеть со взрослыми. Я делю отдельный столик со своими кузенами и кузинами.
Они все смеются и огрызаются друг на друга, говоря с полным ртом. Я перестаю слушать, что они говорят. Вместо этого, я смотрю на маму, Кэрри и Бесс, собравшихся вокруг дедушки.
Я вспомнила один вечер. Должно быть, он был за две недели до моего несчастного случая. Ранний июль. Мы все сидели за длинным столом на газоне Клэрмонта. Цитронелловые свечи горели на крыльце. Малышня доела свои бургеры и кувыркалась на траве. Остальные ели жареную рыбу-меч с базиликовым соусом. Был салат из желтых помидоров и запеканка из цуккини с пармезановой коркой. Гат прижал свою ногу к моей под столом. Я чувствовала головокружение от счастья.
Тетушки размазывали еду по тарелкам, молчаливые и серьезные на фоне криков малышни. Дедушка отклонился, сложив руки на животе.
— Думаете, я должен отремонтировать дом в Бостоне? — спросил он.
После этого последовала тишина.
— Нет, папа. — Бесс заговорила первой. — Мы любим этот дом.
— Ты постоянно жалуешься на планировку гостиной, — сказал дедушка.
Бесс переглянулась с сестрами.
— Вовсе нет.
— Тебе не нравится дизайн, — настаивал дедуля.
— Это правда. — Критично подметила мама.
— Мне кажется, это немного неуместно, — сказала Кэрри.
— Я мог бы воспользоваться твоим советом, знаешь ли, — сказал дедушка Бесс. — Можешь приехать и прикинуть, что там поменять? Сказать, что думаешь?
— Я…
Он наклонился.
— Я ведь его и продать могу.
Все мы знали, что тетя Бесс хочет бостонский дом. Все тетушки его хотели. Он стоил четыре миллиона долларов, да и выросли они там. Но Бесс была единственной, кто жил рядом, и только у нее было достаточно детей, чтобы заполнить все спальни.
— Папа, — резко сказала Кэрри. — Ты не можешь его продать.
— Я могу делать всё, что захочу, — ответил он, накалывая последний помидор в своей тарелки и закидывая его себе в рот. — Значит, Бесс, дом тебе нравится таким, какой он есть? Или ты хочешь его отремонтировать? Ну же, никому не нравятся мямли.
— Я с радостью помогу со всем, что ты захочешь поменять, папа.
— Ой, я вас умоляю, — резко сказала мама. — Только вчера ты рассказывала, как ты занята, а теперь помогаешь ремонтировать бостонский дом?
— Он попросил о помощи, — ответила тетя.
— Он попросил твоей помощи. Мы тебе уже не нужны, папочка? — мама была пьяна.
Дедушка рассмеялся.
— Пенни, расслабься.
— Я расслаблюсь, когда мы разберемся, кому достанется дом.
— Ты сводишь нас с ума, — буркнула Кэрри.
— Что это было? Не бормочи.
— Мы все любим тебя, пап, — громко сказала Кэрри. — Я понимаю, год выдался тяжелым.
— Если вы сходите с ума, то это только ваша вина, — сказал дедушка. — Возьмите себя в руки. Я не могу оставить дом на безумцев.
Посмотрите на тетушек сейчас, летом-семнадцать. Здесь, в японском саду Нового Клэрмонта, мама обнимает тетю Бесс, которая тянется, чтобы отрезать Кэрри кусочек малинового пирога.
Ночь прекрасна, и, действительно, мы прекрасная семья.
Я не знаю, что изменилось.
38
— У Тафта появился девиз, — говорю я Миррен. На улице полночь. Мы, «Лжецы», играем в «эрудита» в гостиной Каддлдауна.
Мое колено касается бедра Гата, но я не уверена, что он замечает. Доска почти заполнена. Мой разум устал. У меня неудачные буквы.
Миррен рассеянно перестраивает свои фишки.
— Что-что у Тафта?
— Девиз. Ну, знаешь, как у дедушки. Никому не нравятся мямли?
— Никогда не занимайте места в конце комнаты, — пародирует девушка.
— Никогда не жалуйся. Никогда не оправдывайся, — говорит Гат. — По-моему, это фраза Дизраэли.
— Ой, он ее обожает, — кивает Миррен.
— А еще: нет — неприемлемый ответ, — добавляю я.
— Господи, Кади! — кричит Джонни. — Ты можешь просто сложить слово и позволить нам продолжить игру?
— Не кричи на нее, — говорит Миррен.
— Прости, — извиняется парень. — Не соизволишь ли ты, пожалуйста, проявить милосердие и сложить гребаное слово?
Мое колено касается бедра Гата. Мне вправду тяжело соображать. Я складываю короткое, жалкое слово.
Джонни продолжает игру.
— Наркотики нам не друзья, — провозглашаю я. — Это девиз Тафта.
— Да ладно! — смеется Миррен. — И как ему пришло такое в голову?
— Может, ему читали лекцию на тему наркотиков в школе. К тому же, близняшки прокрались ко мне в комнату и сказали ему, что у меня тумбочка полнится таблетками, так что он хотел убедиться, что у меня нет зависимости.
— Боже. Бонни и Либерти — ходячие катастрофы. Судя по всему, теперь они еще и страдают клептоманией.
— Правда?
— Они взяли мамино снотворное и бриллиантовые сережки. Понятия не имею, куда, по их мнению, они могут их одеть, чтобы мама не увидела. Плюс, девочек двое, а пара только одна.