Лжецы (ЛП)

Тетя сворачивает на деревянную дорожку, ведущую в Рэд Гейт.

Я сажусь, наблюдая за ней. Вдыхаю ночной воздух и прислушиваюсь к волнам. Несколькими минутами позже она снова выходит на дорогу из Каддлдауна.

— Кади, — говорит она, останавливаясь и складывая руки на груди. — Тебе уже лучше?

— Простите, что пропустила ужин, — говорю я. — У меня болела голова.

— У нас еще будет много ужинов; каждый вечер на протяжении всего лета.

— Вам не спится?

— О, ну, знаешь… — она чешет шею. — Не могу заснуть без Эда. Ну не глупо ли?

— Вовсе нет.

— Решила прогуляться. Это хорошее упражнение. Ты не видела Джонни?

— Не посреди ночи.

— Он иногда просыпается вместе со мной. Ты видишь его?

— Вы можете посмотреть, не включен ли у него свет.

— У Уилла жуткие кошмары, — говорит Кэрри. — Он просыпается от собственных криков, и я не могу заснуть после этого.

Я дрожу в своем свитере.

— Хотите фонарик? — спрашиваю я. — У нас есть один.

— О, нет. Мне нравится темнота.

Женщина снова начинает подниматься по склону.

30

 

Мамуля с дедушкой сидят на кухне в Новом Клэрмонте. Я вижу их через стеклянные раздвижные двери.

— Ты рано проснулась, — говорит она при моем приходе. — Чувствуешь себя лучше?

На дедушке клетчатый халат. Мама в сарафане, украшенном маленькими розовыми лобстерами. Делает себе эспрессо.

— Хочешь булочек? Повар также поджарил бекон. Еда в шкафчике. — Она пересекает кухню и впускает в дом собак. Бош, Грендель и Поппи машут хвостами и пускают слюни. Мамочка наклоняется и вытирает их лапы влажной тряпкой, затем рассеянно вытирает пол, где остались их грязные отпечатки. Они садятся с глуповатым, но милым видом.

— Где Фатима? — спрашиваю я. — И Принц Филип?

— Умерли, — говорит мама.

— Что?

— Будь с ней обходительней, — говорит дедушка. Он поворачивается ко мне. — Они уже давно скончались.

— Оба?

Дедушка кивает.

— Мне так жаль. — Я сажусь рядом с ним за стол. — Они страдали?

— Не долго.

Мама приносит тарелку булочек с клубникой и беконом. Я беру булку и намазываю сверху маслом с медом.

— Когда-то она была маленькой светловолосой девчушкой. Синклэр от мозга до костей, — жалуется дедуля маме.

— Мы уже обсуждали мои волосы, когда ты навещал нас, — напоминаю я. — Я не жду, что тебе понравится. Дедушкам никогда не нравятся покрашенные волосы.

— Ты ее мать. Ты должна заставить Миррен вернуть прежний цвет волос, — продолжает он. — Что случилось с маленькими светловолосыми девочками, бегающими по этому острову?

Мама вздыхает.

— Мы выросли, папа. Мы выросли.

31

 

Отдаю: детские рисунки, цветочные картины.

Я беру свою корзину для белья из Уиндемира и направляюсь в Каддлдаун. Миррен встречает меня на крыльце, болтаясь без дела.

— Так клево быть на острове! — говорит она. — Не могу поверить, что я снова здесь!

— Ты была тут прошлым летом.

— Да, но всё было не так, как раньше. Не было той летней идиллии, которая была у нас. Все занимались перестройкой Нового Клэрмонта. У всех был несчастный вид, и я всё ждала тебя, но ты так и не появилась.

— Я же говорила тебе, что еду в Европу.

— О, знаю.

— Я часто писала тебе. — Фраза выходит укоризненной.

— Ненавижу электронную почту! — говорит Миррен. — Я всё прочла, но не злись, что не отвечала. Это всё равно, что делать домашнее задание — печатать и пялиться в глупый телефон или компьютер.

— Ты получила куклу?

Миррен обнимает меня.

— Я так по тебе скучала. Ты даже представить себе не можешь.

— Я отправила тебе куклу-барби. С длинными волосами, из-за которой мы часто ругались.

— Принцессу Ириску?

— Да.

— Я сходила по ней с ума.

— Однажды ты меня ею ударила.

— Ты заслужила! — Миррен счастливо припрыгивает. — Она в Уиндемире?

— Что? Нет. Я послала ее тебе по почте. Еще зимой.

Девушка нахмуренно смотрит на меня.

— Я не получала ее, Каденс.

— Кто-то расписался о доставке пакета. Что твоя мама с ним сделала, пихнула в шкаф, не открывая?

Я шучу, но Миррен кивает.

— Возможно. У нее навязчивая идея. Постоянно моет руки, снова и снова. И заставляет делать так же Тафта с близняшками. Всё убирает и отмывает так, будто в раю есть специально отведенное место для тех, у кого безупречно чистые кухонные полы. И пьет она слишком много.

— Моя мама тоже.

Миррен кивает.

— Не могу на это смотреть.

— Я что-нибудь пропустила на вчерашнем ужине?

— Я не ходила. — Девушка направляется к деревянной дорожке, ведущей от Каддладуна к маленькому пляжу. Я следую за ней. — Я же говорила, что этим летом не собираюсь туда ходить. А ты почему не пошла?

— Мне было плохо.

— Мы все знаем о твоих мигренях, — говорит Миррен. — Тетушки об этом упоминали.

Я передергиваюсь.

— Не жалей меня, ладно? Никогда. Меня от этого тошнит.

— Разве ты вчера не принимала свои таблетки?

— Они меня вырубили.

Мы дошли до малого пляжа. Обе снимаем обувь и идем по влажному песку. Миррен касается панциря давно мертвого краба.

Я хочу сказать ей, что моя память ненадежна, что у меня черепно-мозговая травма. Хочу расспросить о лете-пятнадцать, заставить рассказать то, о чем не хочет говорить мама, или чего она не знает. Но Миррен такая жизнерадостная. Не хочу, чтобы она чувствовала ко мне еще больше жалости, чем сейчас.

Я также всё еще злюсь из-за писем, на которые она не ответила — и из-за потери дурацкой куклы, хоть и знаю, что это не ее вина.

— Джонни и Гат в Рэд Гейте или они спали в Каддлдауне? — спрашиваю я.

— В Каддлдауне. Боже, они такие лентяи. Я будто с гоблинами живу.

— Так заставь их вернуться в Рэд Гейт.

— Ни за что, — смеется девушка. — И ты… больше никакого Уиндемира, ладно? Переедешь к нам?

Я качаю головой.

— Мама отказала. Я спрашивала ее сегодня утром.

— Да ладно, она должна отпустить тебя!

— Она во всю силу печется обо мне с тех пор, как мне стало плохо.

— Но это было почти два года.

— Да. Она смотрит за мной, пока я сплю. И читает лекции о том, что я должна больше общаться с дедушкой и малышней. Должна соединиться с семьей. Натянуть улыбку.

— Это такой бред. — Миррен показывает мне жменю фиолетовых камушков, которые она насобирала. — Держи.

— Не нужно, спасибо. — Не хочу брать ничего, что мне не нужно.

— Пожалуйста, возьми их, — говорит подруга. — Я помню, как ты всегда искала фиолетовые камушки, когда мы были маленькими. — Она протягивает мне руку ладонью вверх. — Я хочу возместить за принцессу Ириску. — В ее глазах блестят слезы. — И за письма, — добавила девушка. — Я хочу подарить тебе что-нибудь, Кади.

— Ладно, раз уж так, — говорю я. Подставляю руки, чтобы Миррен пересыпала камушки в мои ладони. Затем прячу их в карман своей кенгурушки.

— Я люблю тебя! — кричит она. После чего поворачивается к морю. — Я люблю свою сестру Каденс Синклэр Истман!

— А ты не переусердствуешь? — Это Джонни, спускающийся по ступенькам босыми ногами, одетый в старую фланелевую пижаму в тиковую полоску. На нем также широкие темные очки и солнцезащитный крем на кончике носа.

Лицо Миррен вытянулось, но лишь на мгновение.

— Я выражаю свои чувства, Джонни. В этом и суть живого, дышащего человека. Помнишь об этом?

— Ладно, живой, дышащий человек, — говорит он, слегка пихая ее в плечо. — Но не обязательно делать это так громко и на заре. У нас еще впереди всё лето.

Она выпячивает нижнюю губу.

— Кади здесь лишь на четыре недели.

— Я не могу спорить с тобой в такую рань, — говорит Джонни. — Я еще не пил свой претенциозный чай. — Он наклоняется и смотрит на корзинку для белья у моих ног. — Что там?

— Картины с цветами. И несколько моих старых рисунков.