Последний порог

— А я думал, что вы о нем что-нибудь знаете, — перебил Эккера Чаба.

Наконец-то выскользнув из солнечного луча, Эккер несколько успокоился и закурил сигарету.

— Многие утверждают, — сказал Эккер, — что после побега он несколько раз бывал в Венгрии.

Хорст Шульмайер внимательно разглядывал свои хорошо ухоженные ногти.

— И не только бывал, — сказал он, — но и принимал участие в деятельности организации, известной под названием «Белая роза». Вот Радович-то и является хорошим примером того, о чем мы только что говорили: то, во что он верит, дает ему силы идти на огромный риск...

— Он просто авантюрист, возмутитель спокойствия, — перебил Хорста генерал, который до этого молча курил сигару.

Эккер скромно запротестовал:

— Прошу прощения, господин генерал-лейтенант, но я не соглашусь с вами. — Он поднес к губам сигарету и затянулся. — Он ни в коем случае не авантюрист. Любой авантюрист продается, поскольку у него нет никаких убеждений, лишь одни страсти, которые толкают его на новые приключения или же авантюры. Радовичу это несвойственно. Он коммунист, воодушевленный идеями марксизма, и борется отнюдь не ради выгоды, притом борется против нас с вами, действуя на руку русским. Я смею утверждать, что наш друг Радович, как мне кажется, вот уже восемь лет подряд ведет борьбу не на жизнь, а на смерть...

— Вы, дорогой Эккер, — заговорил полковник Гуттен, — как я вижу, очень осведомлены о жизни этого негодяя.

— А почему он негодяй? — вызывающе спросил Чаба. — Если бы в нашей стране было побольше таких негодяев!

— Как это надо понимать? — спросил генерал, посмотрев на сына.

Однако Чаба не удостоил генерала ответом и продолжал говорить, обращаясь к Гуттену:

— Вы всех, дядюшка Вальтер, кто не согласен с вами, объявляете негодяями. Тогда и я тоже негодяй. Да и вообще все на белом свете, кроме немцев, негодяи. А наша больница битком набита ранеными и медленно умирающими, человеческими обрубками без рук, без ног, при одном виде которых больно саднит сердце и в кулаки сжимаются руки. А наша, врачей, задача заключается в том, чтобы вылечить этих несчастных, однако вовсе не для того, чтобы они спокойно жили, а для того, чтобы не иссякало пушечное мясо, предназначенное для совершения дальнейших убийств. Тот же, кто поднимет свой голос против организованного заранее массового убийства, немедленно будет объявлен негодяем. Мне стыдно, что я являюсь человеком.

— Ну, это уж чересчур! — решительно заявил генерал. — Я не потерплю таких программных выступлений.

Общая атмосфера стала напряженной. Эккер понял, что достиг той цели, ради которой пришел сюда, — теперь в семье Хайду все знают, что он прибыл в Венгрию для культурного обмена. Попросив извинения, он пожелал уйти. Однако, прежде чем он удалился, Чаба договорился с Эрикой о том, что они обязательно встретятся и, если ничего не случится, в следующее воскресенье все вместе съездят куда-нибудь за город.

Геза Бернат вернулся из поездки в Будапешт неожиданно и Андреа дома не застал. Он не мог упрекнуть дочь в том, что она не ждала его: в квартире царила чистота и порядок. Бернат стоял посреди холла возле своего чемодана, чувствуя себя на редкость одиноким. Подойдя к окну, он поднял жалюзи. В лицо пахнуло теплом. Он посмотрел на пустующий соседний участок, на котором босоногие мальчишки с громкими криками гоняли мяч.

Бернат набил трубку и, раскурив ее, неохотно принялся доставать из чемодана вещи. Ему до чертиков надоела цыганская жизнь, которую он вел уже долгие годы. Он вынес чемодан в соседнюю комнату и позвонил на квартиру генерала Хайду, предполагая, что Андреа у Чабы. Трубку взяла Пири, горничная генерала, и сказала, что хозяин с домочадцами на несколько дней уехал в Балатонвилагош, но без молодого барина, то есть без Чабы.

— Тогда позови к телефону молодого барина.

— Его нет дома. Он вместе с мадемуазель уехал в окрестности Пешта к какой-то подруге.

— А вы не знаете, как зовут ту подругу?

— Не знаю, господин.

Бернат разочарованно положил трубку. Теперь он разозлился на себя за то, что не послал дочери телеграммы. Раздражал его и шум, доносившийся с соседнего участка. Он посмотрел в окно. У входа в соседний дом, на скамейке, сидел молодой мужчина в желтых ботинках с белой вставкой и читал газету. Бернату показалось, что он уже где-то видел его. Опустив жалюзи, Бернат сквозь щели продолжал наблюдать за мужчиной и одновременно размышлял, где же мог его видеть. Скоро он заметил, что мужчина вовсе не читает газету, а за кем-то или за чем-то следит. И вдруг он вспомнил, где видел этого русоволосого мужчину. Ну конечно же в поезде. Если он не ошибается, незнакомец сел в Вене. Бернат запомнил его ботинки. Он тогда еще подумал о том, как глупо в дождливую погоду надевать такие ботинки. Теперь уже Геза не сомневался, за кем следит незнакомец. Конечно за ним. Значит, он где-то допустил ошибку, вызвал подозрения.

Когда Бернат еще раз посмотрел сквозь жалюзи, то увидел, что рядом с молодым человеком сидел крепкий мужчина средних лет с уже обозначившейся лысиной. Спустя некоторое время молодой мужчина встал и уверенно зашагал к проспекту Пожони.

В начале двенадцатого Бернат вышел из дома. Детишки на площадке все еще играли в футбол. Бернат сделал вид, что заинтересовался их игрой, а на самом деле внимательно присматривался к человеку, сидевшему на скамейке. На вид ему было лет тридцать пять — сорок. На нем был серый костюм из троникаля, белая рубашка и желтые туфли, сильно загорелое лицо испещряли мелкие оспинки.

Постояв немного, Бернат спокойным шагом направился в сторону набережной Дуная. Дойдя до проспекта Пожони, он остановился и оглянулся. Мужчина все еще сидел на своем месте. Выходит, он следил не за ним. От одной этой мысли стало как-то легче, вернулось прежнее настроение, однако это продолжалось недолго. Когда Бернат подошел к мосту Маргит, он снова увидел молодого человека в ботинках с белой вставкой. Теперь у Берната исчезли, последние сомнения: за ним следили два человека, которые время от времени сменяли друг друга.

Обедал Бернат в корчме «Сонди». Осмотрев всех посетителей, он невольно задумался: кто же здесь наблюдает за ним? Неужели следят за каждым его шагом? А это значит, что подслушиваются все его телефонные разговоры, просматривается вся переписка. Разве в такой обстановке можно спокойно жить? Меры, принятые властями по отношению к нему, наверняка ставят под угрозу не только его жизнь, но и жизнь Андреа.

Выпив бокал пива, Бернат вытер рот и закурил трубку. А, собственно, почему его так удивила слежка? Разве его принуждали к тому, чтобы он вмешивался в дела, к которым не имеет никакого отношения? А теперь он ведет себя как неопытный мальчишка, не имеющий ни малейшего представления о гестапо и его деятельности. Расплатившись, Бернат вышел из корчмы. Он решил идти домой пешком и не обращать внимания на хвост. Ему нужно было хорошо подумать, стоит ли продолжать работу, за которую он взялся добровольно, так сказать, по велению собственной совести, или же прекратить ее. Если он предпочтет вести борьбу, тогда ему придется считаться с угрозой, более того, даже с возможностью ареста. Разумеется, ему нужно помнить об Андреа и быть более осторожным. Если же он решит отказаться от дальнейшей борьбы, тогда ему следует попросить в Центре какую-нибудь серую, но зато спокойную должность в самом телеграфном агентстве. Вот только возникает вопрос: сможет ли он жить, вступив в сделку с собственной совестью? А сам отказ от должности потребует полной переоценки ценностей.

Андреа и Чаба возвратились домой только вечером. От радости, что отец вернулся, Андреа потеряла дар речи и, повиснув у него на шее, бросилась его целовать. Бернат даже растерялся от такого бурного проявления чувств, не зная, чем именно оно вызвано. Он отнесся к этому с некоторой подозрительностью, поскольку опасался, что за ним последует какое-нибудь неприятное известие. Подобные взрывы у Андреа случались и раньше, когда она попадала в какое-нибудь неприятное положение и, не зная, как из него выбраться, с нетерпением ожидала прихода отца, надеясь на его помощь.