Офицеры

Мускулы снова налились свинцовой тяжестью. Голова разламывалась от невыносимой боли, от ка­ких-то воющих звуков и пронзительных криков. Шуракен осторожно опустил ноги на пол и сел. Он инстинктивно поднял руку и потрогал затылок. Во­лосы были мокрыми, рука, когда он на нее посмот­рел, — в крови. Шуракен поднялся и пошел к две­ри. Обнаружилось, что координация движений у него, как у хронического алкоголика.

Шуракен открыл дверь и застыл на пороге, оше­ломленный тем, что увидел. Небольшой холл и ко­ридор санчасти были заполнены ранеными и обо­жженными людьми, которые сидели и лежали вез­де, так что ступить между ними было некуда. Шуракен понял, что стоны и пронзительные крики ему не мерещились, они доносились отсюда. В ноз­дри ему ударила тошнотворная едкая вонь паленого тряпья и, что еще хуже, горелого мяса.

Шуракен не знал о налете Мабуто, о пожаре в ре­зиденции и плохо представлял, где находится, поэто­му все, что он увидел, связалось в его сознании со взрывом базы «Стюарт». Шуракен ужаснулся. В бою он убивал хладнокровно и профессионально. Это была часть его специальности. Так же как и Ставр, он не стал бы унижать себя оправданиями просто пото­му, что невозможно объяснить естественную справед­ливость борьбы и коренное право мужчины брать в руки оружие и подвергать себя испытаниям, бросая вызов другим мужчинам, опасности и смерти. Это надо принимать или не принимать таким, как есть. Но получилось, что Шуракен взял на себя ответствен­ность за очередной бессмысленный Апокалипсис, обрушил огненный ураган на людей, которые ничем ему не угрожали и не ждали от него плохого. И теперь он увидел последствия своих деяний.

«Будь все проклято!» — подумал Шуракен.

Но он не мог помочь этим людям, а раскаяние его было им ни к чему. Шуракен готов был принять смерть или любое другое наказание, которое назна­чат ему за эту кровь. Но прежде чем предстать перед судом и умереть, он должен был завершить свое дело. Пока еще у него есть друг. Его надо найти, вытащить из проклятых джунглей и отправить домой под трех­цветным российским флагом, чтобы ни одна сволочь не могла упрекнуть их, что как мужчины и профес­сионалы они запятнали свою честь.

Шуракен двинулся к выходу, с трудом пробира­ясь среди раненых. Он выглядел не лучше многих из них. Его шатало, как пьяного, и тошнило, как каза­лось Шуракену, от запаха обожженной и корчащей­ся в муках плоти. Почти не соображая, куда идет, он выбрался в коридор. Все плыло перед глазами, сте­ны качались. Навстречу, занимая почти всю шири­ну коридора, шли люди с носилками. Шуракен по­сторонился, пропуская их, и привалился к стене.

«Спокойно. Надо отдохнуть. Подожди, я сей­час... — мысленно попросил он Ставра, — сейчас я немного передохну и пойду к тебе».

...Он нашел Ставра. Когда Шуракен поднял его, голова Ставра тяжело легла ему на плечо. Шуракен прижал его к груди и заплакал.

Земля была гнилая и топкая, она не держала их двойную тяжесть. С каждым шагом Шуракен уходил в трясину чуть не по колено и с каждым шагом все трудней и трудней было вытаскивать ноги. Узкая чер­ная змейка прыгнула с кочки и впилась в руку. Бо­ясь уронить Ставра, Шуракен терпел боль и не сбра­сывал проклятую тварь. А жало все глубже проника­ло в вену. Слезы горя и изнеможения жгли Шуракену глаза, грудь судорожно расширялась, но легким не хватало воздуха, предательская слабость наливала пудовой тяжестью мускулы, текла в руки и колени. Шуракен споткнулся, упал и, как тогда в вертолете, не смог удержать Ставра. Вязкая черная вода погло­тила его, медленно сомкнулась над бледным непод­вижным лицом. В смертельной тоске Шуракен ог­ляделся и увидел тонкую березку, обреченно белею­щую среди черно-зеленых елок. Он решил срубить ее, подцепить ею тело Ставра и вытащить его из бо­лота. Шуракен вынул нож и пошел к березке. Но он услышал человеческие голоса, возбужденные и до того отвратительные, что при их звуке в нем вско­лыхнулась нечеловеческая ярость. Он понял, что они добрались до Ставра раньше его. Шуракен знал обы­чаи этой войны и представлял, что сотворят черные с телом Ставра, если найдут его.

Хорошо, что он взял из «крокодила» мачете, ина­че он не проломился бы сквозь джунгли. Шуракен рубил сплошную зеленую чащу, через которую и руки невозможно было просунуть, и ревел как зверь, но все было напрасно. Он не мог найти, где оставил Ставра...

Оказав необходимую помощь пострадавшим во время налета, док Улдис передал их местным влас­тям, и их перевезли в госпиталь. Из своих раненых было только двое: Аспид-2 с легким касательным ра­нением бедра и Шуракен, с которым доку пришлось здорово повозиться. Незалеченная рана дала острое воспаление. Термометр зашкаливало за сорок. Шу­ракен пытался встать и рвался, как бешеный жере­бец, отбиваясь от санитара, мешавшего ему это сде­лать. Док Улдис накачал его противошоковыми и ус­покаивающими препаратами, прекратив таким образом самоубийственное безумие. Затем он вскрыл и вычистил нагноение, образовавшееся из-за силь­ного ушиба в плохо зажившей ране. Через двое су­ток температура упала, и Шуракен пришел в себя, вконец обессиленный. В его сознании стерлись от­рывочные, уже искаженные полубредом кртины ко­роткого возвращения в сознание, но он с болезнен­ной отчетливостью помнил все, что было до вспыш­ки в глазах и внезапного провала в небытие.

Шуракен уже не был одержим идеей искать Став­ра. Он презирал психопатов и свои чувства всегда воспринимал только с точки зрения позитивных, ра­циональных решений. Он понимал, что время упу­щено: если на труп Ставра не наткнулись повстан­цы, то его обязательно нашли термиты, а им нужно буквально несколько часов, чтобы обглодать тело до костей и приняться за кости.

Но сейчас бездействие и болезнь разрушали его стойкость. Он сосредоточился на своем отчаянии и, лежа на спине с закрытыми глазами, вел непрерыв­ный внутренний разговор со Ставром. Он говорил ему те слова, которые колом встали бы у него в гор­ле, если бы он попробовал по жизни сказать их вслух. Ведь и Ставр никогда не выставил бы своих чувств напоказ, закамуфлировал бы их обычной грубостью и насмешкой. Шуракен снова и снова в мельчайших деталях вспоминал все, что произошло в вертолете. Шуракен был безнадежно одинок в своем отчаянии. Тоска высасывала из него последние силы. Он был глух и слеп ко всему и безразличен даже к болезнен­ным манипуляциям дока Улдиса, когда тот обраба­тывал открытую, плохо заживающую рану. Но если ему задавали вопросы, Шуракен отвечал неохотно, но вполне конкретно, так что док Улдис мог убедить­ся, что с головой у него все в порядке.

— Ему нелегко будет пережить смерть Егора, — сказал Улдис пилотам, когда они по традиции ужи­нали в клубе. — У них ведь практически не было се­мей, и, я думаю, по-настоящему у них уже никого ближе друг друга не осталось.

— Надо поговорить с ним об Егоре. Если он за­говорит, ему станет легче, — сказал Аспид-2.

— Я пробовал, он не хочет разговаривать, — от­ветил Улдис. 

— Сашке можно пить? — спросил Аспид-1.

— Пить всегда можно.

— У меня есть бутылка московской водки. Надо помянуть Егора. Теперь уж ничего не поделаешь. Жизнь.

Они по-прежнему каждый вечер собирались в офицерском клубе, но после пожара в резиденции и гибели базы «Стюарт» события приняли такой обо­рот, что, похоже, дни русской колонии в Сантильяне были сочтены.

Док Улдис вошел в палату, остановился возле кровати и посмотрел на отчужденное и напряжен­ное лицо Шуракена, как обычно лежащего с закры­тыми глазами.

— Малыш, ты далеко? — спросил док.

— Я здесь.

Док придвинул стул и сел.

Шуракен открыл глаза и посмотрел на Улдиса. В его глазах были бесконечная усталость и боль. Ул­дис видел, что Шуракен с трудом отвлекается от сво­их горестных сосредоточенных размышлений и хо­чет одного — чтобы его оставили в покое.

— Послушай, мне надо кое-что сказать тебе.

— Я слушаю.

— Прибыла комиссия из Москвы. Я не могу по­мешать им допросить тебя. Постарайся переклю­читься, все обдумать и решить, что ты будешь гово­рить.