Страница 81 из 90
– Заплачу, заплачу. Соединяй скорее.
Закончив разговор, я подлетел к офицеру, уже распоряжавшемуся упаковкой тела в пластиковый мешок.
– Знаю!
– Что знаете, сэр?
– Знаю, чья это работа. Из психлечебницы два месяца назад сбежал… – И я начал выкладывать данные и описание сумасшедшего.
– Погоди, погоди, – вмешалась Люси, – так и мне он знаком!
– Еще бы не знаком! С твоей путевкой его и госпитализировал. За что я, по‑твоему, выговорешник огреб?
Рат покачала головой:
– Надо же, кто бы мог предвидеть. Ну, бормотал он что‑то про адские силы, но чтоб так… Кошмар!
Офицер, прервав на минутку доклад, прикрыл ладонью микрофон своей радиостанции:
– Вас благодарит лично начальник полицейского управления, сэр. Поисковые мероприятия уже разворачиваются.
Весьма довольный собой, я взобрался в кабину Патрик, провернув стартер несколько раз вхолостую, наконец завелся, вездеход тронулся. Пилот крутил баранку мрачно, время от времени косясь на меня и бормоча что‑то себе под нос.
– Чем недоволен, родной? Что ты там шепчешь?
– Шура, а вы уверены, что не виновны во всех этих смертях?
– Боже, я здесь при чем?
– Так вы ж тому ублюдку так старательно веселую жизнь в дурдоме обеспечивали. Вот с той жизни‑то он в бега и ударился…
Глава двадцать первая
Господи! Ну, у кого мне спросить совета? Растревожил меня Рой, разбередил душу. Волей‑неволей мысли то и дело возвращаются к нашему последнему разговору.
Нет, я не герой. Я хочу жить. Хочу вопреки всему. Хочу, несмотря на то, что заведомо знаю – настоящей жизни лишился навсегда. Как бы ни рвалось мое сердце домой, башка холодно просчитывает шансы уцелеть в этом отчаянном предприятии и всякий раз с точностью арифмометра выдает неутешительный итог: от нуля они слабо отличаются.
Но ведь не ноль! Моим детям все равно расти без отца. А вдруг? А если? Ну, все‑таки? Я, наверное, ничего бы не пожалел за возможность еще раз, открыв калитку, увидеть: бегут по тропинке меж застарелых кустов сирени две мои дочки и сын с радостным криком: «Папа!» – и, повиснув на мне все сразу, вперебой начинают выпаливать последние домашние новости.
А на пороге – жена, теплая и не причесанная со сна, улыбается, завязывая поясок халатика. Открою дверь, и кот спрыгнет с печки, подойдет, здороваясь. Блеснет снизу вверх колдовским зеленым золотом глаз, без разбега, с места, взлетит ко мне на плечо, мягко потрется щекой о щеку.
И самовар уже фырчит, закипая, моя любимая чашка ждет на столе…
За это все можно отдать. Все, кроме жизни. Шура, говорю себе, жизнью ты и так рискуешь, порой не раз на дню. За что? За двадцать пять процентов надбавки к зарплате? Стоят они того? А такая возможность – стоит.
Нет, отвечаю. Там – другое. Психи воюют с нами, Мы – профессионалы, на чьей стороне – знания и опыт. В деле, предложенном Роем, в положении родимой клиентуры окажусь я, затеяв незнакомые игры с отлично владеющими своим ремеслом солдатами. Навык, приобретенный на войне, – за них, не за меня. Оторвут башку, будь уверен.
Но до чего ж стало здесь тесно! Нечем дышать. Тяжек воздух вертящегося мира. Хочу домой! Как мне быть?
– Все зависит от тебя, – раздалось над ухом негромко, – от того, насколько в действительности тебе необходимо вернуться.
– Жизненно! – воскликнул я и только потом сообразил, что кто‑то прочел мои мысли. Кто?
Ну, конечно. Она это проделывает не впервые. Та, Которой Принадлежит Ночь, присела передо мной, совершенно как домашняя кошка, собрав все лапы в пучок на крошечной площади придорожного камня, выглядывающего из белой пены мелких пушистых цветов. Великолепная шерсть переливается серебряными волнами. Мудрые очи обратили синюю бездонную вечность в глубь меня.
– Здравствуй, моя замечательная. Какими судьбами? Ведь сейчас день! Разве ты можешь являться при свете солнца?
– Не явилась, Са‑ша. Просто пришла, прибежала, как все, ногами. Это правда, я теряю почти всю силу в таком положении – ее мне дарует ночное светило. Но я сочла своим долгом показаться тебе, человек с именем прибоя.
– Долгом?
– Долгом, обязанностью – как нравится. Я хочу предостеречь тебя.
– От чего, Лина?
– От тебя самого. Видишь ли, самые сильные желания имеют свойство исполняться. Не любые, а, как ты выразился, «жизненно необходимые». Те, что полностью овладевают человеком. Бойся, как бы не исполнилось твое.
– Бойся? Чего же мне бояться? Я только о том и мечтаю!
– И зря. Мне кажется, человек, достаточно знакомый с капризами той своенравной дамы, что зовется Судьбой, должен знать: все имеет свою цену.
– Я готов платить.
– Разве уже объявлено, чем платить придется? А если цена окажется непомерной? Сможешь ли жить, когда расплатишься? И если да, то кем ты станешь, заплатив?
– О чем ты?
– Дай Всемогущий, чтобы этот вопрос навсегда остался без ответа. Я и так сказала больше, чем следовало. Просто ты мне дорог. – И, отвернувшись, не прощаясь, бесшумно и мягко пошла к деревьям.
Не исчезала она впервые, а просто уходила. Я глядел ей вслед и думал не о тех словах, что были адресованы мне, а о том, что даже ее походка похожа на твою…
Легкое прикосновение чего‑то к сапогу заставило меня очнуться. Опустил глаза: подле моих ног на траве лежал колючий шар. Ежик! Откуда он здесь взялся, да еще вдобавок задолго до заката? Ежи – существа ночные, до сумерек обычно из норок не вылезают.
Опустился на корточки, разглядывая. Патрик перевесился из кабины, громко удивляясь:
– Господи! Сто лет не видел!
Присоединилась начальница:
– Что еще за штука? Вроде тут таких зверей не водилось. Ребята, вы не знаете, кто это?
Я аккуратно поднял гостя с земли. Очутившись у меня в руках, он зашевелился и, похрустывая иголочками, не дожидаясь уговоров, развернулся, дотрагиваясь до пальцев короткими лапками. Из‑под чуть сбившейся набок колючей челки выглянула острая мордочка, подергивая носиком. Глянул мне, совсем по‑человечьи, прямо в глаза с легкой печалинкой, словно желая сказать что‑то.
Меня вдруг захлестнула волна горячего безумия: неспроста! Оставив водителя объяснять доктору, что это за непонятное и колючее тут появилось, я, стиснув ежика в руках, метнулся с ним в кусты, сбивчиво бормоча:
– Ежишка, милая, ежишка моя, ты пришла! – и начал рассказывать, плача, маленькому существу, тепло прижимающемуся мягким животиком к моим ладоням, все‑все.
Я шептал, как тоскую, как мне здесь одиноко, поведал о своих воспоминаниях, клялся, клялся в любви снова и снова. Вздумай Люси посмотреть, чем я занят, она бы срочно полетела обратно в машину брать у диспетчеров номер наряда на госпитализацию и просить прислать фельдшера на замену, а мне пришлось бы провести ближайшие несколько месяцев в комнате без дверей, но с зарешеченными окнами.
Но я об этом не думал, выплескивая из души скопившиеся там уныние и горечь.
Чуть выговорившись, забеспокоился:
– Ежишка, милая, ты почему пришла? Просто соскучилась по мне, любимая, или произошло что‑нибудь? Плохое? Может, заболела? Дома неприятности? Что стряслось?
Ежик тихо лежал на ладошке, не пытаясь ни уйти, ни свернуться, помаргивая грустными глазками с чуть подслеповатым прищуром. Ты, когда снимаешь очки, всегда так прищуриваешься ненадолго.
– Любовь моя, я не смогу ничем помочь. Я слишком далеко. Если сумеешь переслать мне свою боль – отдай, я заберу с радостью. Или о чем‑то предупредить хочешь?
Ну, подай же знак, в чем дело? Дай понять как‑нибудь, прошу.
Молчит. Почудилось или нет, что глазки заблестели влажно?
– Хорошая моя, не беспокойся. У меня все в порядке. Я о тебе постоянно помню. Наверное, всегда помнить буду. Только бы с тобой ничего не случилось!
Я положил ежика на землю у подножия тонкого дерева со странной золотисто‑красной корой и вытер тыльной стороной ладони глаза. Отнял ладонь от лица: его уже нет.