Страница 56 из 90
– Играешь?
Тряхнуть нешто стариной? Взял инструмент, потеребил струны, подвернул один колок. О, теперь нормально. Что бы это мне такое… А, знаю. Хлопнул ладонью по деке, объявляю:
– «Гребец галеры».
Начало старой баллады народ воспринял прохладно, но помалу начали вслушиваться, примолкли. Подошли еще несколько человек, образовали круг. Не ахти какой я музыкант, но пережившие долгие годы слова сами заставляли себя слушать:
…Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
Брали мы в любви и драке все, что можно, от судьбы.
И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков,
За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли…[3]
Звякнула последний раз струна. Разминаю уставшие пальцы. Сто лет гитары в руки не брал. Чей‑то громкий шепот:
– Братцы, это ж про нас! Такое только кто‑то из наших сочинить мог!
Рявкнул над головой динамик:
– Доктор Рат, Шура, Патрик. Девятнадцатая психбригада – на выезд!
Кладу тренькнувший жалобно инструмент на скамейку, подбираю и сажаю на плечо Люси, заодно допив ее пиво. Поворачиваюсь к двери, но чья‑то рука в темноте удерживает меня за халат.
– Слышь, ты сам стихи написал?
– Да нет, Киплинг.
– Киплинг? Не слышал. Он кто – врач, фельдшер?
Усмехнувшись про себя, отвечаю:
– Да нет, водитель вроде.
– С какой бригады?
– Он уже умер.
– Жаль. Классный, видать, парень был. Буду мимо кладбища проезжать – отыщу могилку, выпью глоточек на помин души.
Глава восьмая
– Нет, а почему это нам? И не говорите, что все равно без дела сидим. Во‑он там, с краю, у вас на «неправильное поведение» вызов лежит. Что не его даете?
– Шура, не умничай. Что дали, на то и езжай.
– Вот и дайте профильный. А то взяли моду! Мы тебе что, инфекционная перевозка?
Павел Юрьевич возник из ниоткуда, посыпая пеплом бумажки, разложенные на диспетчерском столе.
– А разве нет? Психические болезни определенно заразные. Кто в этом еще сомневается – может на тебя посмотреть. Какого рожна раскипятился?
– Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет – одному Богу ведомо. Как не кипятиться!
– Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?
Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что‑то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.
– Опупел?
– Угу. Не я только. На, изучи.
Мышедоктор уставилась на полученный вызов.
– «Сывороточный гепатит». Ну, вообще – край! Дальше ехать некуда.
– Личное распоряжение старшего врача.
Рат что‑то проворчала себе под нос. На букву «X», кажется. А может, и на «О». Но «X» там присутствовало. Однозначно.
Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра… Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда‑то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп – спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.
А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, «чтоб пописать не забыли». Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.
Что у кого болело – с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.
Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, – что‑либо вроде: «Болит нога пятый день» – или: «Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет». В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно – дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: «Не хотелось вас беспокоить». Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.
Одно время я практиковал, работая по каким‑либо причинам на линии, такую методу – садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал:
– С головой своей, родной, не дружишь. Неужели невдомек, какой страшной опасности ты подвергаешь свое здоровье и саму жизнь, когда набираешь «03» в четыре утра? Я с восьми часов вчерашнего дня по этажам бегаю, двадцать восемь (двадцать четыре, тридцать пять – цифра образуется удвоением реального количества) вызовов обслужил, только‑только прилег – через десять минут опять подняли. Теперь прикинь, как сейчас соображает моя башка и какое я в этаком состоянии лечение могу произвести. Еще добавь сюда личное к тебе отношение. Угадай с трех раз, какое оно?
Вы знаете, многих пронимало. А пару раз, пребывая в состоянии особо повышенной злобности, я общался с клиентурой и вовсе прямолинейно:
– Добрый вечер или утро – как кому. Бригада психиатрической перевозки. Какие есть жалобы?
Рты пациентов разевались шире моего кармана перед получением взятки.
– Зачем нам психическая?
– А нешто нормальные люди в такое время «Скорую» вызывают? Они пятый сон давно уже смотрят.
Тоже действовало недурно.
Один мой знакомый выдвинул как‑то довольно рациональную идею: записывать на магнитофон то, что произносят бригады, получая тот самый вызов, и транслировать по радио в программе «Для тех, кто не спит». Жаль, никто и никогда не позволит это проделать. А зря.
– Тормозни на секундочку.
Растянувшаяся поперек капота начальница приоткрыла один глаз и стукнула хвостом, смахнув на грязный пол пару мелких бумажек.
– Куда это ты на ночь собрался?
– Вслух сказать или сама догадаешься?
– Обожди чуток, до равнины. Не ремесло это – на болотах потемну останавливаться. Ладно, если целиком сожрут, а ну как откусят что?
Чаек усиленно искал выхода. Едва только мы проскочили на пяток ярдов границу негостеприимного болотного сектора, я немедленно повелел Патрику тормозить. Тот послушно остановил вездеход и откинулся на спинку сиденья, тупо таращась отечными от недосыпа глазами в темень за лобовым стеклом. Люси перевернулась на спинку, одернула задней лапкой полу халатика и, откинув хвост далеко в сторону, зажмурилась дремотно.
Выбравшись из‑за кустика, выволок из кармана сигаретку – перекурить на свежем воздухе, покуда стоим. При начальнице не слишком‑то получается, не любит категорически. Да и водила мой, почуяв в лице доктора Рат союзницу, начал позволять себе критику в адрес некоторых злоупотребяющих никотином. Злодей! Покуда вдвоем ездили – помалкивал.
Присел на пенек близ теплой морды машины, дымлю неспешно. Виднеющаяся вблизи окраина болота на диво тиха. Никто не рычит, не жрет друг друга и не воет, пожираемый, леденяще. Лишь перебегают с кочки на кочку призрачно‑бледные болотные огни.
Ты тоже не любила, когда я курил. Завидя, как привстаю, чтобы достать пачку, всегда задавала один и тот же вопрос:
– Оно тебе сильно нужно? – и тянула к себе. Оказывалось – не нужно. Находилось дело поинтереснее, чем пускать дым. Когда спохватывался, что так и не покурил, порой проходило несколько часов.
Злая и жестокая штука – время. Мы вместе – и его песок пересыпается вниз с потрясающей скоростью. Не успели встретиться, обняться, перемолвиться уже пуста стекляшка колбы, пора провожать тебя на вечернюю электричку.