Грань креста

Ободряюще похлопываю пилота по плечу. Явление достаточно распространенное: увидела – и включила в свой бред. Знать, понравился рыжий. У меня была больная, которая с поразительной регулярностью беременела от всех политических деятелей подряд, а иногда и от каких‑нибудь других знаменитостей. Вот как я в их число попал – до сих пор ума не приложу. Правда, там настоящей беременностью не пахло, одни фантазии…

Это ничего. Хуже, когда кого‑нибудь враги преследуют, а он тебя туда же запишет. От врагов, случается, и обороняться начинают…

Соседи последнего больного встречают меня у подъезда. К путевке булавкой приколота четвертушка бумаги.

Отшпиливаю, переворачиваю. Почерк доктора Рат и здесь чист и аккуратен: «Шура, держи ушки топориком. Кадр бывает агрессивен, склонен к импульсивным действиям». Спасибо, Люси.

Желания проследовать в дурку на лице клиента не читается, но и протестов он не высказывает. Вообще, довольно вял и послушен. Но я, хорошо зная уважаемую Люси Рат, уверен, что предупреждение не напрасно.

Разворачиваю миленка к себе спиной и стягиваю ему локотки широкой мягкой лентой парашютной стропы. Классная штука! Узлы вяжутся легко, держатся крепко. А уж прочна – донельзя. Запросто вместо буксировочного троса использовать можно. Теперь мой красавец руками не намашется. Некоторая свобода движения конечностям при таком методе фиксации, впрочем, остается – покурить там или сопли подтереть. Щадящий способ.

Малый по‑прежнему пассивен. Покорно плетется к автомобилю, лезет куда ведено. Даже не спрашивает, почему связали. Свободных мест больше нет. Стартуем в сторону психлечебницы.

Человек сторонний непременно пожалеет несчастного бедолагу, над которым издеваются бесчеловечные изверги в белых халатах. Жалельщики чертовы!

Рассказка из серии «Там, дома». Лежал в психушке один вот такой же «безобидный». Лежал‑полеживал, весь из себя апатичный, думы свои депрессивные в башке пережевывал. Глазки в потолок, лапки на брюхе скрестил. Прям хоть свечку в них вставляй.

Я аккурат в том дурдоме свою шелудивую карьеру начинал. В той же палате у окна находился молодой парень с переломанными обеими ногами – вышел из дома в окошко шестого этажа на голос звавшего его ангела. К ангелам угодить не сподобился, вместо райских кущ к нам прибыл. Зачем‑то я к нему подошел – утку ли подать, повязку ли проверить – не суть. Вдруг слышу позади звериный дикий рев. Вскочил наш меланхолик, в доли секунды оказался на подоконнике и легким движением вырвал трехпудовую кованую решетку окна, добротно закрепленную в коробе могучими стальными стержнями.

Решетка полетела на избранника херувимов, а вырвавший ее больной – в окно. Только стекла градом посыпались. Все, что я успел сделать – подставить под падающую железяку плечо, чтоб несчастному пареньку не разбило голову.

Кто‑то внизу, во дворе, перехватил злыдня. Добавив к ушибам от падения изрядно еще, водворили на место. Плечо до сих пор ноет к сырой погоде там, где был перелом. Жуткая штука – взрыв депрессии. Раптус называется.

К чему это я? А, ну да. Я про то, что смирный и тихий вид больного не причина для ослабления внимания. Состояние может измениться мгновенно.

Черт! Воистину – не буди лиха, пока оно тихо! Лицо связанного перекосилось, в глазах зажегся злобный огонь. Шипя что‑то сквозь зубы, пытается встать. Сейчас бросится. Ну бросайся, бросайся. Не оборачиваясь, протягиваю руку за водительское сиденье, нащупываю рукоять тяжелой резиновой палки, подтягиваю ее к своему плечу.

Но псих и не пробует на меня кинуться. Оттолкнувшись ладонями связанных рук от жесткой лавки, он, подпрыгнув пружинкой, дважды с силой бьет ногой в живот беременную…

Минут десять спустя. Пробка, образовавшаяся около нашего ставшего поперек улицы вездехода, отчаянно сигналит, тщась согнать нас с места. На взбесившегося клиента истрачены все имеющиеся в наличии веревки, отчего тот начал смахивать на египетскую мумию. Из рассеченной скулы капает кровь, пачкая брезент носилок. Шва четыре ему на морду наложить придется. Ну и… с ним. Не бить – убивать надо. Оттого что он не в состоянии отвечать за свои действия, желание задушить его меньше не становится.

Хлопочу около несчастной женщины. Бледна, испугана, но на живот вроде не жалуется. Ох, обошлось бы все благополучно!

– Врубай‑ка, Патрик, иллюминацию и лети со всей мочи. Избави бог…

Пилот послушно включает проблесковые маяки и обходит скопление машин по тротуару, оставляя их распутываться без нас. Глухо стукнули колеса, когда машина спрыгнула с бетонного поребрика. Автомобиль, взревывая у светофоров сиреной, заторопился к городской окраине.

Всю дорогу я, переживая, поминутно приставал к пострадавшей с расспросами о самочувствии. Ее уже начала раздражать моя назойливость. Оправившись от испуга, иорданская наложница выглядела вполне прилично, улыбалась, слушая распеваемые сидящей сзади шустрой старушкой похабные частушки.

Вот и высокое крылечко нашего заведения.

От сердца отлегло. Кажись, обошлось. Привалившись к резной балясинке, мирно покуривает дежурный психиатр – Борух Авраамович. Вспотевшая лысина ученого мужа весело блестит на солнышке, контрастируя с уныло повисшим исполинским носом.

Выпрыгиваю из салона, с треском захлопнув дверь, объявляю:

– «Спецперевозка и компания». Оптовые поставки…

Доктор оживился, радостно всплеснул руками:

– Шолом, коллега! Что есть на продажу?

– …душевнобольных, – заканчиваю я.

Нос вернулся в тоскливую исходную позицию.

– Через таких шуток появляется седых волос… – бормочет психиатр недовольно.

Я, не удержавшись, расхохотался:

– Нужно будет запатентовать новый способ борьбы с облысением!

Гинеколог, хирург, терапевт и снова гинеколог… Я уже озверел от многочасового торчания в приемном покое психушки и не начал кусаться единственно из‑за понимания, что вся развернувшаяся вокруг безвинно пострадавшей больной паника совершенно оправдана. На кону – две жизни. Ее и не рожденного еще ребенка.

Напереливавшись из пустого в порожнее, высокий консилиум постановил, что содержаться в общем отделении женщина не может. Разъехались по своим больницам консультанты. С гинекологом убыла моя невезучая дурочка в сопровождении пары толстых неряшливых санитарок из отделения – в роддом направлен индивидуальный пост. Я устало мнусь с ноги на ногу перед заканчивающим тягомотную писанину Райзманом.

Наконец психиатр закрыл успевшую изрядно распухнуть за истекшие часы историю болезни, состоявшую вначале всего из трех листков – паспортной части, путевки и первичного осмотра. Поднял на меня печальные агатовые глаза, вздохнул и, пошарив рукой в тумбе стола, извлек оттуда оранжевого стекла лабораторную бутыль с притертой пробкой и броской наклейкой «Яд». На аптечной этикетке значилось: «Раствор сулемы». Набулькал полстакана желтоватой вязкой жидкости, подтолкнул ко мне. Плеснул немного во второй, отставил его чуть в сторону.

– Вы что, предлагаете мне покончить самоубийством?

– А что тебе еще остается после такого позора? Имеешь одного плохого больного, таки и то уследить не можешь. – Взял стакан, повертел в руках. – А в общем, не переживай. Бывает и на старуху проруха. Ле хаим! – И опрокинул свою порцию в рот, зачем‑то посмотрев сперва на часы.

Я опасливо последовал его примеру Яблочный самогон оказался весьма недурен. Мне случалось пробовать дорогущий кальвадос, он был изрядно хуже.

Доктор налил себе еще, вопросительно глянул на меня. Я кивнул, поинтересовался:

– Вы что, там время засекали? Когда помирать начну? Не дождетесь.

Борух Авраамыч без тени улыбки покачал головой:

– Нет, глядел, начался ли праздник.

– Какой такой праздник?

– Наш. Веселый праздник Пейсах. Сегодня каждый иудей должен в течение ночи выпить не меньше четырех рюмок вина. Видишь, пью. Ты христианин?

Я пожал плечами. С Богом у меня отношения сложные. Лучше всего они могут быть выражены словами моей жены: «Что‑то там есть». Есть определенно. Только вот что?