Страница 49 из 90
– Крещен вообще‑то.
– Ваша Пасха тоже скоро… Что не пьешь? Как доктор прописываю. В качестве противострессового средства и антидепрессанта.
– Пожрать бы чего. И водила с утра крошки во рту не держал.
– О, сейчас и ночевать уже запросишься!
– В машине пересплю.
Накидав в желудок бесцветной полухолодной больничной пищи, мы с Патриком принялись устраиваться в салоне – Патрик на боковой лавке, а я на носилках. Работа, она стояла и еще постоит. Возить нам не перевозить.
Прежде чем закрыть глаза, мой пилот не утерпел и спросил:
– Шура, извините, скажите, пожалуйста, а в честь чего вы пили?
– Праздник сегодня.
– Какой?
– Пей… Просто все живы.
Глава третья
Рассвело и пригрело. Дурдом ожил и приступил к утренним хлопотам. Я, позвонив на Центр, свалил длительное отсутствие на происки врагов в лице дежурного психиатра. Без энтузиазма доложил о неприятном происшествии – все равно узнают, так лучше от меня.
– Вот сука! – вырвалось у старшего врача, сочно заполнив эфир.
Я охотно согласился.
– Спецперевозка, двигайтесь в сторону базы, будьте на рации.
– Поняли, выполняем.
Перед отъездом мне пришла в голову одна идейка. Прихватив из кабины неоткрытую коробку чая и несколько пачек сигарет, я направился туда, где около корпуса, в котором, привязанный к койке, выл побитый нами вчера ублюдок, грелись на припеке пяток человек в больничных пижамах.
Переговоры прошли в обстановке полного взаимопонимания, чай с табаком перекочевали из рук в руки, и я вернулся в автомобиль, несколько повеселев. Нескучная жизнь паскуднику на время пребывания здесь обеспечена.
– До базы четыре сектора. Один бес, не доедем.
– Ну, хотя бы обозначь.
Патрик нехотя включил зажигание.
– Давайте сперва завтрак обозначим, если вы не против.
– Здравая мысль.
– Еще бы!
Я радостно поведал своему пилоту о предпринятых мною мерах по осуществлению мести. Тот недовольно кривится:
– Зря вы так, Шура. Грех это.
Грех… Грехов на мне – как на барбоске блох. Тоже вот грех – от жены к другой бегать. А ведь бегал! И делал это с огромным удовольствием.
Скажите, пожалуйста, можно ли любить двух женщин одновременно? Оказывается, можно. Мне, во всяком случае, это благополучно удавалось. При всем том, что ни капли нежности к родной супруге, матери моих детей, у меня не убыло, до дрожи, до умопомрачения, до потери всяких остатков элементарной рассудочной деятельности влюбился в другую. Что в ней было такого, чего я не мог найти дома? И было ли вообще? Сомневаюсь. А вот – на ж тебе!
Я про себя давно все знал. Знал – и молчал. Как мог я, усталый, немолодой, обремененный семьей и не обремененный излишним образованием фельдшер, высказывать свои глупости госпоже доктору, тоже, кстати, отнюдь не одинокой? Я и не высказывал.
Мне достаточно было самого факта твоего существования. Так приятно видеть, как ты присаживаешься напротив (да‑да, за тот самый столик!) с пачкой недописанных карточек, протягиваешь руку к пакету с печеньем, достаешь не глядя и задумываешься над формулировкой, приподняв авторучку.
Закончила, отложила писанину, обхватила обеими ладонями чашку, отпила глоток полухолодного чая – слабого, еле желтого, не то что в моей кружке, подняла на меня чудесные серо‑голубые глаза (сама не раз подтрунивала над неопределенностью их цвета), смахнула завиток волос со лба:
– Расскажи что‑нибудь…
Мне не хотелось говорить. Мне хотелось смотреть на тебя и слушать твой голос. Но я говорил, ты отвечала, и это могло продолжаться часами – покуда не подойдет очередь выезжать. А могло и через минуту закончиться – сдернут на вызов, и до конца смены не увидимся. Все равно хорошо. Тепло.
Даже просто встретить на мгновение – уже радость. Склонилась поутру над своим медицинским ящиком, проверяя, что там есть, а чего не хватает. Прохожу мимо, здороваюсь. Оторвалась на секундочку, взглянула, хлопнула ресницами:
– Привет, Шура.
Пустяк вроде, а меня и такая малость согреет. Каждый твой жест, каждое движение, каждая морщинка около век – все оставалось во мне маленькими, нежными комочками счастливых примет.
Я молчал. Я мог бы молчать еще долго…
Суп в придорожной таверне жидок и пресен, сыра в лазанье не больше, чем стронция. Спасаясь от полчищ мух, безраздельно властвующих в обеденном зале, мы вынесли тарелки на уличный круглый столик и лопаем там. Пара десятков зловредных насекомых уже успела утонуть в супе. Патрик, брезгливо морщась, вылавливает их оттуда щепочкой и рядком раскладывает на краю стола.
– Зачем? – удивляюсь я. – Все‑таки мясо. Другого в суп не клали.
Мой пилот плюется и бурчит что‑то. Нецензурное, по‑моему.
– Зенит‑Спецперевозка, ответь Зениту!
Экстренно заглатываю полупрожеванный кусок. Давлюсь, приходится запивать кислым компотом. Поспешай не торопясь.
– Спецперевозка, без врача справитесь с профильным вызовочком?
– Что там?
– Неправильное поведение. У человека крокодил под диваном завелся. До этого месяц пил.
– Кто, крокодил?
– Да пациент же!
– Пх! Было бы с чем справляться!
– Добро, перевозка. Записывайте: фамилия… Адрес… Маршрут… Все поняли?
– Нет.
– Что неясно, перевозка?
– С крокодилом что делать?..
Чуток возни, наручники, пыльный проселок.
– Зенит, ответь спецперевозке.
– Отвечаем.
– Крокодил побежден, клиент госпитализирован.
– Спецперевозка, вы сегодня дежурные по террариуму. В Рясице кого‑то змеи кусают. Не съездите?
– Ох… Диктуйте.
Это называется – закон парных случаев.
Бревенчатый дом, крытый дранкой, до боли похож на Деревенские строения моей родины. Из окна вырываются хриплые подвывания. Эк разобрало родимца!
Сую снятые часы в брюки, затыкаю за ремень сзади дубинку так, чтобы не была видна под халатом. Рукоять, мешая, уперлась под мышкой. Поправляю. Хлопаю по левому карману рукой. Наручники металлическим звяканьем отрапортовали о готовности к бою.
– Пошли, Патрик.
Ударом ноги распахиваю дверь, перескакиваю порог. Что‑то холодное прикасается неприятно к моей шее. Резко разворачиваюсь, вижу: с дверной притолоки, шурша, сползает пестрая, мерзейшей внешности змея.
Рептилия приподняла треугольную головку, вглядываясь в меня неподвижными, лишенными век глазами с вертикальным разрезом зрачков. Раздвоенный язык трепетал, облизывая серо‑зеленые чешуйки губ.
Выяснять, ядовита данная пакость или нет, на личном опыте я желания не проявил – выскочил обратно во двор как ошпаренный.
– Что с вами, Шура? – встревожился водитель, видя мои выпученные глаза и слышал тяжелое дыхание.
– Там змея!
– А я знал, – нимало не удивился Патрик, – я всегда вам говорил, Шура, что употреблять алкоголь пагубно для здоровья.
– Да нет же, там действительно змея!
– Шура, умоляю, только не тревожьтесь. Пойдемте в автомобиль, я вас устрою поудобнее.
Заговаривая зубы, коварный Патрик одновременно ловко выдернул у меня из‑за пояса резиновую палку. Научил на свою голову! Интересно, а наручников у него в кармане нет?
Представив, как мой водитель силком волочет своего фельдшера, закованного в железки, на госпитализацию в родимое заведение, я заорал дурным голосом:
– Да ты, идиот, в дом загляни!
– Хорошо‑хорошо, Шура, не беспокойтесь, пожалуйста. – Патрик бочком двинулся к двери, не спуская с меня глаз.
Дверь приоткрылась и с грохотом захлопнулась обратно. Пунцовый, как помидор, пилот, чихнув смущенно, протянул мне дубинку рукояткой вперед.
– Как же туда зайти?
– Ой, спроси что‑нибудь полегче. А ведь надо.
– Надо…
Я изладил длинную пику, привязав нож к подходящей палке бинтом. Такой же вот пикой нам как‑то пришлось выковыривать из квартиры вооруженного больного. Он занял глухую оборону, забаррикадировав вход, вооружившись копьем и топором и сделав для защиты от дубинок щит из дверцы, снятой с холодильника. Пришлось немного пострелять по стеклам, чтоб человек понял, что мы с ним не шутки шутить приехали. Такова оборотная сторона удобств, создаваемых перевозкой для психбригад. Возьми те его сразу – не было б войны. А тут больному хватило времени вдумчиво подготовиться к госпитализации.