Страница 66 из 83
Агрегат в итоге развалился; он вывинтился из резьбы, но — сорвал при этом все свои витки, превратившись в расходную заклепку…
Наверное, так.
Через тонкую переборку, отделявшую судовую канцелярию араба и его адъютантский закуток, ему довелось услышать разговор между своим боссом и капитаном.
У него сразу же создалось впечатление, что эти люди давно знали друг друга, причем командир судна, обычно надменно–бесстрастный, вел себя по отношению к спонсору с подобострастием и преданностью собаки, учуявшей лакомство в руке хозяина.
Сквозь переборку, пронизанную вибрацией судовых двигателей, разговор доносился неясно, обрывками: что‑то о сбежавшем американце, затем прозвучала фамилия специалиста по подводным лодкам, после араб сказал, что его беспокоит Сенчук, а потом упомянулась и его, Крохина, фамилия. И тут отчетливо, словно в каком‑то внезапном затишье, услышались слова Ассафара:
— А, этот кретин… Нет, не надо его ни к чему привлекать… Пусть отдыхает. Может, он нам пригодится, а может, нет… Конечно, он дерьмо, но и дерьмо порой полезно в качестве удобрения…
Далее раздались приближающиеся к двери шаги, и Владимир поспешил углубиться в изучение бумаг.
Дверь раскрылась, он увидел араба, ответил на его испытующий взгляд рассеянной улыбкой, и тот, решив, вероятно, что звукоизоляция помещения вполне достаточна, снова прикрыл дверь.
Придя в свою каюту и основательно хлебнув виски, к которому, как он понимал, уже органически пристрастился, Крохин задумался над своей дальнейшей судьбой.
Итак. Он действительно был никем. Его попросту использовали и теперь хранили как кисть после побелки — вдруг пригодится чего подмазать?
После организационной суеты в Москве, переговоров в министерстве, хлопотах в порту и, главное, проведенной совместно с Егоровым аферы с контрабандой его вполне могли уволить без выходного пособия, однако взяли в плавание, где он был бесполезен, как валенки в тропической Африке.
Зачем же его взяли? Чтобы утопить, как свидетеля переправки контрабанды? Или в расчете на рабство?
Далее. Что явилось причиной пропажи штурмана? Стихия? Едва ли. Осмотрительный и опытный моряк, ступив на палубу, едва ли мог повести себя как неумеха и растяпа.
Сомнениям не было конца.
Отчего араб захотел оставить Уолтера без связи? И отобрал — кстати, сразу же по своем прибытии — и его, Крохина, телефон?
Чем, наконец, вызвано срочное прибытие спонсора на борт?
Безответные вопросы возникали один за другим, вселяя безнадежность и страх.
Он ощущал себя одиноким, преданным, отработанным, как печная зола.
Хотелось поделиться своими мыслями и переживаниями с Каменцевым, но прошлый партнер по бизнесу, затаивший обиду, в своем озлобленном неприятии Владимира был категорически и вызывающе неприступен.
Оставалось положиться только на Сенчука, открывшего ему глаза на вероятную опасность пребывания на борту "Скрябина" в качестве посвященного в преступление изгоя.
Симпатии в Крохине старпом не вызывал. Высокие порывы души, как полагал Владимир, были ниже достоинства морского жестокого волка, чья грубая внутренняя сила унизительно подавляла волю и требовала безусловного подчинения, противиться которому не было ни возможности, да и ни желания, впрочем.
Одновременно в старпоме, ставшем невольным партнером — мудрым, хладнокровным и изворотливым, Крохин чувствовал и свою защиту.
Он признался себе, что действительно слаб, представляет собой жертву и теперь необходимо найти поддержку и даже, если угодно, надежного хозяина, коли холуйство, как и алкоголизм, вошло в устоявшуюся привычку.
Попутно в нем с каждым днем укреплялась мысль о том, чтобы покинуть судно в Америке, где и остаться, продолжив пытать судьбу скитальца–авантюриста.
Но до Америки еще предстояло добраться, каждодневно рискуя шкурой, способной бесследно кануть в глубинах Атлантики по прихоти проклятого араба. А с нынешней жизнью, какой бы жалкой она ему ни казалась, как бы он ни презирал и ни оплакивал ее, расставаться Крохин категорически не желал.
Между тем "Скрябин" миля за милей двигался к юго–западу.
Уже потеплели морские ветра и повеселела вода, сменив свою ледяную оловянную оторопь на живые бирюзовые краски, а мутное северное солнце, словно увлекаемое вслед, становилось ярче, и небо — голубее и выше.
Крохин по–прежнему бестолково маялся на своем адъютантском стульчике, изредка бегал по судну с мелкими поручениями араба и старался экономно расходовать внушительный запас спиртного, предусмотрительно и хитроумно протащенный на судно в контейнере с контрабандой.
Вскоре ему удалось подслушать очередной разговор между арабом и капитаном, и разговор этот поверг Владимира в беспросветную тоску.
— У Бермудских островов, — сообщил араб капитану, — к нам подойдет яхта с нашими людьми. Они доставят новые винты и все необходимое.
— То есть в Америку мы не заходим? — спросил капитан.
— А что там делать? У нас все есть: продукты, вода, горючее… И абсолютно нет времени… Наш товарищ в руках врага, и враг будет с ним беспощаден. К тому же я говорил со старшими… Они очень недовольны нами. Очень! Они считают нас… вы поняли кем?..
— Да–да, — грустно поддакнул капитан. — Мне ставить в известность о наших планах помощников?
— Не надо, — сказал араб властным голосом. — С информацией вообще не стоит торопиться. К тому же у меня появились дополнительные соображения… Но о них — позже. Я просто боюсь сглазить… На судне происходит невесть что! До сих пор не могу взять в толк, куда делся штурман!
— На судне есть диверсант. Или диверсанты… — хриплым и мертвым голосом, от которого захолонуло нутро Крохина, произнес капитан.
Возникла какая‑то двусмысленная, зловещая пауза. Затем, не сподобясь на комментарии, араб устало произнес:
— Один из них, я полагаю, уже выявлен. Но не насторожите его, поскольку крайне важно выявить всех…
"Что за "диверсант"? — мелькнула в голове у Крохина испуганная мысль. И что за товарищ, попавший в руки врага? Какие еще "старшие"?"
— А может, убрать всех чужаков? — предложил капитан. — Радикально! И конец всем сомнениям?
— Повторяю: я не люблю спешить, — размеренно ответил Ассафар. — Тем более лазутчики могут быть в составе самых проверенных и надежных. Ведь как ни грустно, но продают в большинстве свои… А что эти чужаки? Сенчук? Да, он не нравится мне, но у него была масса возможностей донести на нас еще до начала плавания. То же и этот… Крохин. К тому же Сенчук — необходим. Как и Забелин. Забелин, кстати, инвалид, он крепится, но едва ходит… Вероятно, у него серьезные проблемы с позвоночником. И ни на какие подвиги он не способен. Во всяком случае, если бы он попытался поднять гребной винт батискафа, то уже бы не разогнулся… Филиппов послушен, его сын у наших друзей. Когда он пойдет на поправку, надо организовать связь с Чечней, это будет хорошим стимулом для любящего отца.
— Я получил сообщение… — сказал капитан. — Парень сумел сбежать, когда подошли русские войска…
— Н–да? Жаль. Но это, в конце концов, уже непринципиально. Филиппов прекрасно довольствуется прежними гарантиями. Усильте контроль за нашим гостем из МЧС, это шпион. Его надо лишить связи с берегом, пришла пора. И посмотреть, какие он предпримет действия.
— Это несложно.
— Ну а насчет доктора…
Звякнул телефон внутренней связи.
— Вас зовут на мостик, — сообщил Ассафар капитану. — Идите.
Владимир вновь поспешил зарыться в бумаги, напустив на лицо безмятежное равнодушие, дабы не вызвать никаких подозрений босса, способных, в чем он теперь ни на секунду не сомневался, стоить ему головы.
С отчаянием понимая, что до Америки уже не добраться и предстоит, изнывая от страха, невесть сколько качаться на волнах, в лучшем случае прибыв в итоге в порт приписки, он двинулся в каюту старпома, уверенный, что подслушанный тайный разговор руководства Сенчука наверняка заинтересует.