Страница 67 из 83
Сенчук, открывший ему дверь, предавался, судя по лежавшим в изголовье дивана подушке и фразеологическому словарю американизмов, изучению тонкостей заокеанского британского языка.
— Мне надо с вами срочно поговорить! — нервно произнес Владимир прямо с порога, и голос его предательски дрогнул.
Сенчук, заговорщически сузив глаза, поднес палец к губам.
Затем, заперев дверь, достал из объемистого кожаного портфеля какой‑то прибор, похожий на бытовой стабилизатор напряжения, и включил его в сеть.
Зажглась зеленым глазком контрольная лампочка.
— Полезная штука! — произнес старпом, одобрительно глядя на прибор. Называется — генератор белого шума. Как мне объяснил один ученый хмырь, выделяет весь спектр частот — от самых низких до самых высоких, и наша болтология в них — как вопли упавшего за борт при хорошем шторме. Не знаю, просунуты ли в мой закуток чьи‑то длинные уши, но предосторожность, как говорила моя матушка после очередного моего злостного хулиганства, позволяет избегнуть последствий… Ну, слу–щаю вас, мой верный друг! Можете говорить, как на исповеди у римского папы, даже надежнее.
— Вероятно, — сказал Крохин, — мне действительно придется вести себя именно так.
Сенчук выслушал его рассказ не перебивая, с посерьезневшим, даже угрюмым лицом.
— Значит, безвременно покинувший нас коммерсант чего‑то раскопал, подытожил рассудительно. — Так я и думал! — Он озабоченно походил по каюте. — У Бермуд, говоришь, подойдет к нам яхта? Та–ак! Вот где, оказывается, будет распаузка!
— То есть?
— То есть частичная разгрузка судна. И наш "контрабас" перекочует на другой борт.
— А мы куда? В воду? — спросил Владимир. — С камнем на шее?
— Зачем тратиться на всякие громоздкие излишества? — сказал Сенчук. — Не в тихой же заводи под грустной ракитой утопят! Дадут пинка в зад — и, считай, ты уже в морском раю!
— Так что же делать?! — нервно воскликнул Крохин.
— Ты не переживай, — сказал Сенчук, доставая рюмки и бутылку коньяку. Я бесплатно не умираю. И если будешь держаться возле Георгия Романовича, дорогого твое утопление будет стоить злодеям! Но держаться за меня, Вова, надо как за фал, скинутый тебе за борт! Отпустишь его, станешь вечным водолазом. Теперь — так. В отличие от басурманина твоего шербета с рахат–лукумом на обед и завтрак я тебе обещать не стану и виды Палестины в волшебном фонаре в качестве жизненных перспектив перед взором не раскину. Однако выбраться из волчьей ямы помогу. Условие одно: твоя верность, моя честь. Если, — уточнил, — перелопатить таким образом один афоризм, травленный на хорошей немецкой стали… К нему добавлю собственный: двойная жизнь — она короткая… Усекаешь? То есть — за двумя зайцами погонишься, от обоих по морде схлопочешь…
— Я готов с вами… — Крохин набрал воздух для проникновенного уверения в своей безусловной надежности и тут же, теряясь в словах, бессильно выдохнул его через нос.
Пристально глядя ему в лицо, Сенчук не без сарказма спросил:
— Бандитик‑то этот, дружок твой, Игорь, наверное, шлепнул тебе, кем я работал, когда был социально приличным человеком?
— Ну… в КГБ, да…
— А араб вроде не в курсе?
— Нет.
— Значит, и тут у него срывы. Неважная проработка кадров. Впрочем, что в этом мире есть идеального? Только газ, да и то в учебнике по физике. Ну вот. Хочу тебя просветить. Со всей присущей мне откровенностью. Кто ты и кто я? Отвечу: ты — мой агент, а я — офицер. Агент, вопреки твоим интеллигентским представлениям, вовсе не обязательно, что стукач. Это помощник. Подносчик патронов стрелку. Патронами этими, вовремя поднесенными, в первую очередь уничтожаются враги умного агента. Запомни, а если нечем, то запиши. Теперь. Глупый агент томится той мыслью, что он — не стрелок. Но не ведает, что на стрелка надо учиться. Всю жизнь, каждый день сжигая патроны.
— Ваша главная роль в нашем тандеме моего самолюбия не затронет, сказал Крохин. — Более того — мне даже так много удобнее.
Сенчук вальяжно откинулся на спинку дивана. Спросил:
— И как же, друг Вова, поведай, ты, журналист вроде, дошел до жизни такой?.. Сидел бы себе на теплом стульчике в какой‑нибудь газетенке, вокруг верстки, ножницы, карандашики… "Жигули" под окном. А если бы взятки брал, то, глядишь, и "Мерседес"…
— Я никогда не брал взяток! — запальчиво поведал Крохин.
— Ну и дурак, — ответил Сенчук спокойно. — Брал бы — не качался сейчас по волнам, надлежащую, как в песне поется, для себя выбирая.
Крохин одним нервным глотком осушил рюмку. Сказал:
— Я, Георгий Романович, может, и взаправду дурак! Но и карандашики, и стульчик, и машинку под окном — все это я давно прошел! Кстати, насчет взяток… Ну это и не взятки, в общем… Подачки скорее. И неинтересно мне это! Вы спросите, а интересно ли рисковать жизнью, тяготиться неизвестностью и болтаться в пространстве? А я отвечу: да, коли так суждено! Пойду ко дну значит, проиграл! А выберусь — ни о чем не пожалею, не зря все было! Что мне этот кабинетик и "Жигули"! Я тут попробовал годы, в них проведенные, вспомнить. И что? Пусто–а… Какие‑то отрывочки… Пресмыкание перед главным, обязаловка, идиотские планерки, одна на другую похожие, беготня за грошами… И так — день ото дня. Существование. Работа на информационный унитаз. Какое в этих днях отдохновение было? Бабы и водка. Из‑за баб, скрывать не стану, жена ушла к другому, благонравному и высоко и правильно ее оценивающему. А я поотдыхал от супружеской жизни, от соплей ребенка и тещиных взвизгов, да и понравилось, представьте, мне так вот постоянно отдыхать…
— Тем более исполнен завещанный долг, — вставил Сенчук. — Потомка отстрогал.
— А если хотите, то и так! — Крохин помедлил. — А что у вас… в семейном, так сказать, плане?
— Что у меня? — задумчиво выпятил нижнюю губу Сенчук. — Да тоже ничего сенсационного… Программа воспроизводства потомства выполнена, ныне приблизился к возрасту, когда надо менять женщину с прошлым на девушку с будущим. Банальная дурь. Неизбежная, как аденома простаты. Посему лучше вернемся к твоей персоне, мой мальчик. Как понимаю, шло время, и вот втянулся ты в кривую перестройки…
— Что‑то в этом роде, — кивнул Крохин. — Были, кстати, и удачи, и деньги… Мелкие вдохновляющие победы. А теперь–теперь я на большой мели, чего отрицать? Могу, в чем нисколько не сомневаюсь, вернуться в газетный кабинетик, связи остались, профессия в руках есть… Единственное — полечиться от алкоголизма…
— Такая самокритика мне по душе! — с ноткой удивления сказал Сенчук. Это вселяет надежду. А то окажешься в категории малопьющих или выносливых вообще труба!
— Не понял…
— То есть тех, кто пьет, а им все мало, или тех, кого выносят…
— Упаси господь! — перекрестился Владимир. — И упаси господь вернуться в прошлое. Потому что у него нет будущего. И слово "кабинетик" означает для меня то же, что слово "смерть". Хотя в настоящем я — дерьмо, прав араб!
— Когда ты не уверен в себе, тебе кажется правдой все, что о тебе говорят, — сказал Сенчук. — А вот уверенность я в тебе и попробую воспитать, хотя материал ты, Вова, капризный и рыхлый. Стержня в тебе нет, откуда и вся беда. Переел ты манной каши, решил перчиком ее закусить, а от перчика несварение и изжога случились. Решил наверстать упущенное, а вот как и ради чего — не придумал. Мечты в тебе нет. А она стержень и составляет. Но коли устроится сегодняшняя канитель в нашу пользу, то, может, я тебя к своей мечте пристегну. А теперь ты мне вот чего расскажи: кто в наш контейнер наведывался?
— Араб, — без запинки ответил Крохин.
— Откуда знаешь?
— Потому что сегодня точно такой же вопрос он задал мне!
— Чудесны дела твои, господи… — пробормотал Сенчук.
— Во–первых, — продолжил Крохин, — он спросил, проконтролировал ли я в Питере комплектность… ну понимаете…
— Адмиралтейского комплекса, — кивнул Сенчук. — И вообще — не ускакал ли куда Медный всадник.