Страница 39 из 41
– Общественный суд! Ура! – «Камчатка» буйствовала, ликовала; предстояло зрелище. В такую погоду перспектива драматического зрелища всегда радует.
Пастернак поморщился. Николай Вавилов наклонился к брату, заговорил не улыбаясь. Матя уткнулся в тарелку. Алмазов презрительно смотрел на президента, а Альбиночка смотрела на Алмазова.
– Только не бойтесь, – прошептал, склонившись к самому уху, Максим Исаевич, – мы что-нибудь придумаем.
– А что они могут сделать? – запищала Марта.
– Суд – это суд, – сказал Максим Исаевич и громко вздохнул.
Александрийский сидел к Лидочке в профиль. Шум за столом стих. Вошел, опираясь на палку, старый Глазенап. Лидочка испугалась, что идиот Филиппов и его привлечет к суду, но Филиппов промолчал. Он уселся на свое место, луч света, отразившись от стоявшей перед ним начищенной кастрюли с кашей, попал ему в глаз, и глаз сверкнул, как у дракона. Кастрюля… Надо будет вернуться в комнату до Марты и посмотреть в конце концов, что в той кастрюле!
– А когда будет суд? – спросила Лидочка у Максима Исаевича.
– Спроси меня чего-нибудь полегче, – сказал тот, потом добавил: – Филиппов сначала посоветуется со своим активом.
– И с начальством, – добавила Марта. Она была зла. – Никогда не подозревала, что человек может быть так неблагодарен!
– А он тебе должен быть благодарен? – спросил Максим Исаевич, прищурившись. Щечки его порозовели.
– Разумеется, – сказала Марта и добавила, чтобы у собеседника не оставалось сомнений: – За мою бессмертную красоту.
Лидочка ждала, когда появится подавальщица. Сегодня смена Полины. Если все, что было ночью, – бред фантазии, то Полина сейчас войдет.
С двумя чайниками кофе с молоком вошла незнакомая старуха в белом нечистом халате. У старухи было много золотых зубов – она, видно, гордилась ими и все время улыбалась.
Когда старуха поставила чайник на стол неподалеку от Лидочки, та спросила:
– А где Полина?
– А кто ее знает, эту барыню, – рассердилась вдруг старуха. – Я что, нанималась вам чаи разносить, да? Мое место на кухне, посуду мыть, мне не платят, чтобы я чайники носила!
Лидочка поковыряла ложкой в каше. Налила себе кофе. Кофе был суррогатный, жидкий, невкусный и уже остыл. Она ждала только, когда поднимется из-за стола Александрийский. Он не спешил. Придется подождать его в гостиной.
Выходя из дверей, она оглянулась – сразу несколько человек смотрели ей вслед – Матя, Алмазов, Александрийский, президент. Каждый взгляд Лидочка ощутила отдельно, как различные прикосновения.
Лидочка подошла к картине, изображавшей несчастную жертву крепостнических повадок Трубецких. Девица смотрела печально, словно догадывалась о грядущей судьбе. Или о ней знал художник. «Может, успею сбегать наверх, к себе в комнату, погляжу наконец в эту кастрюлю!»
Но как только Лидочка пошла к выходу из гостиной, в дверях столовой появился Александрийский. Он шел быстрее обычного.
– Как хорошо, что вы догадались подождать, – сказал он.
– Я специально вышла.
– Вы готовы отправиться на прогулку?
– Конечно.
– Тогда пойдемте, не тратя времени даром, пока все еще за столом.
Лидочка помогла Александрийскому одеться, потом оделась сама. Из столовой вышел Пастернак. Он спешил. Увидев Лидочку, он сказал:
– Простите, я хотел проститься с вами. Я сейчас уезжаю.
– Как жалко, – искренне сказала Лидочка.
– Я хотел вам сказать, что 20 ноября у меня должен быть вечер в Доме железнодорожников. Если вам интересно, приходите.
– Большое спасибо, – сказала Лидочка.
– Тогда я с вами прощаюсь. Через десять минут уходит грузовик, они за продуктами поедут и меня захватят.
– Я была рада с вами познакомиться, – сказала Лидочка. Она почувствовала, что Пастернаку не хочется с ней расставаться. Он будто ждал еще – последних, нужных слов, но слов не получилось.
– Лида, – сказал Александрийский отцовским голосом, – нам пора.
– Простите, – сказал Пастернак, – до встречи.
Лидочка посмотрела, как Пастернак через две ступеньки легко взбежал на второй этаж. Она открыла дверь, пропуская Александрийского вперед. У него была узкая согбенная спина. Александрийский еще в дверях стал раскрывать большой черный зонт. В лицо колотил промокший ледяной ветер. Зонтик никак не раскрывался, его рвало из рук профессора.
– Давайте я сама, – сказала Лидочка. Она вышла на улицу, раскрыла зонт и быстро повернула его горбом против ветра. – Мы куда идем? – спросила Лида.
Стало холодно, ее москвошвеевское полушерстяное пальто пропускало ветер и через несколько минут пропустило бы и воду. Вокруг был влажный сумрак, и парк вдали скрывался, расплывался в водяном мареве. За последние два дня деревья совсем облетели – лишь кое-где дергались под ветром последние желтые листья. Две белки перебежали дорожку перед Лидой и стремглав кинулись вверх по толстому кленовому стволу.
– Сорвут заготовки! – крикнул Александрийский.
– Кто сорвет? – не поняла Лидочка. – Кулаки?
– Погода плохая, – серьезно ответил Александрийский. – Белки не смогут положить в закрома собранный урожай.
– Мне их жалко, – сказала Лидочка.
– Вы не правы. Сначала надо выяснить их классовый состав. А потом уж жалеть. Под видом белки может скрываться классовый враг, вы подумали?
– Я подумала, что вам лучше помолчать на такой погоде, – сказала Лидочка. Она остановилась и под защитой зонта, который с трудом удерживал профессор, вытащила провалившийся под пальто шарф, отчего грудь Александрийского была совершенно открыта. Затем Лидочка перехватила зонт, который профессор с трудом удерживал, потому что ветер стучал и ломился в него, как будто пришел с обыском.
Они вышли за ворота усадьбы – широкая дорога вела вниз, мимо кладбища к прудам и основному въезду, другая, от ворот направо, – к каким-то хозяйственным строениям.
На развилке стояла массивная старая церковь, дверь в которую была полуоткрыта, и внутри было темно, а на полу были видны рваные листки бумаги.
Александрийский взял Лидочку под руку и повел направо. Пришлось идти по скользкому глинистому валику между наполненными водой колеями. Лидочка перепрыгнула через колею и пошла по обочине, держа перед профессором зонт. Сама она уже успела промокнуть.
Профессор не оценил этой жертвы.
– Мы идем в гости к Полине, – сказал он. – Жаль, что вы проспали, но я надеюсь, что мы успеем туда первыми. И все тайны разрешатся сами собой.
– А вы знаете, где она живет?
– Я узнал сегодня утром.
– Как?
– Не важно.
– Значит, вы мне поверили?
– Разумеется, я вам поверил! Ведь кто-то уронил китайскую вазу. Но мне хотелось бы услышать ваше мнение – кому нужна была ее смерть?
Фраза была позаимствована из рассказа Конан Дойля, но, видно, у Александрийского не было в памяти других пособий в сыскном деле.
Лидочка подумала, что теперь глупо скрывать от профессора то, что ей было известно о Полине. Ведь почти наверняка причиной ее смерти стал разговор в умывальной. И Лидочка пересказала исповедь Полины о насильнике Мате.
Александрийский был настолько увлечен рассказом, что остановился, спрятал, наклонившись, голову под зонт и непроизвольно перебивал Лидочку восклицаниями: «Нет, ты только подумай!», «Вот наглец!», «Вы говорите, поезд Троцкого?». А когда Лидочка закончила рассказ появлением нечаянного свидетеля – Альбины, профессор, охваченный детективным азартом, сжал худые кулаки и громко произнес:
– В лучших традициях Агаты Кристи! Вы знакомы с Агатой?
– Нет.
– Это английская писательница. Уже сегодня – мировая величина… Значит, ее укокошил Матвей?
– Может, она живая?
– Мало шансов. Потому что у нас уже двое подозреваемых.
– Алмазов тоже?
– Он узнал обо всем от своей любовницы.
– Альбина дала слово!
– И вы поверили этой шавке? – Александрийский решительно двинулся вперед.
Лидочка удивилась – за время их недолгого знакомства профессор не позволял себе грубых слов.