Страница 41 из 41
– Лидочка, будьте любезны, загляните под диван, – сказал Александрийский. – У нее должен быть какой-нибудь чемодан или саквояж.
Под диваном было мало места для чемодана – всего сантиметров десять-пятнадцать, но Лидочка не стала спорить. Прижав щеку к полу, она заглянула под диван – там было темно, что-то зашуршало, когда Лидочка сунула руку. Лидочка отдернула руку и вскочила.
– А там мыши, не бойся, – сказала Катя, которая вошла в комнату.
– Я не боюсь, – сказала Лидочка, переводя испуганное дыхание. – Там нет чемодана.
– У нее баул был, – сказала Катя. Она уже причесалась, от этого лицо ее изменилось – стало миловиднее. Девочка, получившая рубль, снова появилась в дверях, но войти не посмела. Из-за нее выглядывал парень лет пяти. Он сопел.
– Баул был, черного цвета, старый, – повторила Катя. – Она как с ним приехала, так он у нее в шкафу и стоял. – Катя показала на открытый шкаф.
– А одежды у нее много было?
– А у кого, кроме твоих любовниц, много одежи бывает? – спросила Катя, глядя на Лидочку.
Александрийский отмахнулся от Кати и пошел вокруг комнаты, жмурясь, потому что света было мало.
– Она давно здесь поселилась? – спросил Александрийский.
Лидочка поежилась – как же Полина жила в таком мокром холоде? Впрочем, другие живут, и с детьми.
– А ей повезло, – сказала Катя. – Когда она к нам приехала, в этой комнате как раз Марфута померла, судомойка у нас была, из старых, Марфутой звали, она и померла. Вон, видишь, от нее икона осталась. И наш директор отдал комнату Полине. Конечно, на комнату другие были желающие, но он отдал. – Катя шмыгнула носом. – У нас третий день не топят – печь общая, железная, на весь флигель, а с дровами опоздание, дорогу развезло, никак не проедут. А мы мерзни. Надо тебе в Академии поговорить, Паша.
– Чего же ты раньше не сказала? – спросил Александрийский. – Ведь здесь дети.
– А я как тебя увидела, всю ночь проревела, как дура, думала, лучше бы помер – одна тень от человека осталась.
– Ладно, ты мне рассказывай про Полину.
– У нас на кухне и в столовой работать некому – трех человек выслали, а Марфута померла.
– Как так «выслали»? – спросила Лидочка.
– А к нам милиционер приходил, – сказала девочка хрипло.
– Как выслали? У нас уж третий раз проверяют – чуть кто напишет, так и проверяют: если имение Трубецких, то здесь агенты буржуазии спрятаны. А ты посмотри, как я живу, это что, я – агент, да?
Катя взмахнула полными руками, платок, которым она была покрыта – концы завязаны крест-накрест на животе, – откинулся – руки были полные, красивые. И тут же, как птица крылья, – под живот. Холодно.
– Проклятие князей Трубецких, – сказал профессор.
– У нас всегда не хватает кому обслуживать – нам и присылают черт знает кого, за комнату люди соглашаются, весь коридор засрали.
– А к нам милиция приезжала, – сказал мальчик. Катя стукнула его по затылку. Мальчик заныл. Катя сказала:
– Ты его не жалей, он мой, не обижу.
– И когда Полина появилась здесь? – спросил Александрийский.
– Скоро месяц как приехала. Голодная, мы сначала тоже думали, что беженка с Украины, с голода, а потом ее Трофим узнал. Тогда она молоденькой была, девчонка совсем. А он узнал. Я-то тут не жила, ты знаешь, я московская.
– Я знаю, – сказал Александрийский.
Лидочка увидела, что из-под лампы торчит уголок бумаги. Она вытащила сложенный вчетверо листок. На нем крупно и неровно написано несколько строк. Там, где Полина вспоминала и лизала грифель, буквы были яркими, а к концу слова карандаш становился тусклым, еле видным.
«Передайте директору, что я срочно уехала, – энергичным, почти мужским почерком, крупными буквами было написано там, – не успела попрощаться. По семейным обстоятельствам. Жалованье пускай возьмет себе. Я потом напишу, где буду, Полина Покровская».
Лидочка прочла записку вслух.
– Так и напишет, – сказала Катя, – написала им одна такая. Видно, почуяла, что пахнет жареным. Надо еще посмотреть, может, что из вещей пропало. И так разворовали – вы даже не представляете, какие люди пошли! Скоро одни стены останутся. Вы знаете, что еще три года назад тарелок было на всех по три, а то и по четыре на отдыхающего, а теперь уже еле-еле по одной. Чайники, кастрюли – все воруют, а она на кухне была.
– Катя, хватит, – сказал Александрийский. – Ты же чужую роль сейчас играешь.
– Какую роль? – откровенно удивилась администраторша.
– Простолюдинки с классовым чутьем, – сказал Александрийский и не сдержал вольтеровской улыбки – все лицо собралось в лучи морщин, а глаза блестят.
– Как знаю, так и говорю, – обиделась Катя. – Ты ведь тоже не такой простой. А в партию вступил.
– Ладно, не будем об этом. – Профессор поморщился. Теперь улыбалась Катя – словно они были дуэлянтами, обменявшимися уколами.
Лидочка подошла к окошку. В тусклом свете дня она увидела на подоконнике смазанное темное пятно. Она провела по нему пальцем. Пятно было еще влажным. Грязь.
– Павел Андреевич, – позвала она. Тот не услышал.
В коридоре послышались шаги и голоса.
Лидочка быстро провела рукой по раме – окно было одностворчатое, открывалось наружу. Обе щеколды были открыты. Лидочка опустила нижнюю, потом, продолжая движение, стерла грязь с узкого подоконника. Почему она так сделала? Она узнала голос. Голос в дверях принадлежал Алмазову.
– Кого я вижу! – воскликнул он. Он скрипел кожей куртки, сапогами, карманами. Нечто невероятно скрипучее! – Что вас привело сюда, друзья мои?
Он изображал из себя персонажа какого-то спектакля, заставшего жену с любовником.
Вторжение Алмазова не прошло безболезненно – разумеется, он не смотрел под ноги и потому отшвырнул, сам того не желая, мальчика. Тот тут же ударился в громкий рев, девочка с косой заверещала: «Вы чего маленьких бьете!» Катя стала поднимать сына, утирать ему нос и спрашивала при том:
– Ты ушибся? Да потерпи ты! Что, не видишь, у дяди револьвер!
– Помолчите! – приказал Алмазов потревоженному муравейнику. Он поморщился, пережидая вопли. И повторил, теперь уже без актерства: – Я вас спрашиваю, гражданин Александрийский, вы что здесь делаете?
Только тут Лидочка увидела ранее скрытого крупной широкой фигурой Алмазова президента Филиппова, который выглядывал из-за плеч чекиста.
– Ничего, – сказал Александрийский.
– Как так ничего?
– Мы гуляли, – кивком Александрийский показал на Лидочку, – потом мне захотелось навестить мою старую приятельницу Катю…
Александрийский показал на Катю – она все еще сидела на корточках и утешала ревущего сына, а девочка тоже сидела на корточках, но по другую сторону мальчика, как будто училась утешать детей.
– Да катитесь вы отсюда! – закричал вдруг Алмазов. – У меня от вас голова раскалывается.
Катя молча подхватила под мышку мальчика и, обогнув Алмазова, исчезла. За ней убежала девочка. И сразу стало тихо.
– А теперь, – сказал Алмазов, – я вас попрошу.
– Катя сказала нам, – продолжал Александрийский, – что ее соседка не вернулась со вчерашнего дня. И дверь была открыта. Она сама не смела заглянуть сюда и как раз собиралась пойти к директору… – С этими словами профессор протянул Алмазову письмо Полины. – Все обычно имеет самые простые объяснения.
– А мы их проверяем, – сказал Алмазов, со скрипом склоняясь к горящей лампе, чтобы прочесть при ее свете записку. Он читал, шевеля губами, и только сейчас Лида подумала: а ведь он плохо учился. Плохо учился, но мечтал убежать в индейцы или стать бомбистом, как сам господин Савинков.
– Куда она уехала? – спросил Алмазов.
– Это ваша работа, – сказал Александрийский.
– Хорошо, – сказал Алмазов, пряча записку в карман френча. И очевидно, разговор остался бы без последствий, если бы не неосторожные слова профессора.
– Кстати, – спросил он уже от дверей, – а вы почему здесь оказались?
– Что? – Алмазов красиво приподнял бровь. Лидочка подумала, что он отрепетировал этот маленький жест у зеркала. Стоит по утрам перед зеркалом – то поднимет бровь, то опустит…
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.