Страница 38 из 41
Лидочка замерла, даже думать перестала – по коридору кто-то прошел, шаги были частыми, мелкими, быстрыми, хлопнула дверь в туалетную комнату. Там – далеко, как на соседней планете, – зашумела вода. Лидочка поглядела на часы. Время двигалось так медленно… Четверть восьмого… Но убить мог и другой. Допустим, Алмазов. Конечно же, Алмазов. Алмазов наверняка убивал уже людей. И Альбина рассказала ему про Полину, про то, что услышала в туалетной. И Алмазов понял, что Полина представляет опасность для Мати. Ведь Матя ему нужен? Матя сам говорил, что нужен. Значит, надо было убрать несчастную подавальщицу… А потом бегать по коридорам за Лидой? Чушь какая-то! Алмазову ничего не стоит послать послушного президента Филиппова – тот под любым дождем в любую распутицу доберется, как тот раб с ядом анчара, до отделения ГПУ и приведет оттуда молчаливых сдержанных сотрудников. Зачем Алмазову самому этим заниматься?… Алмазов мог поручить Альбине проколоть сердце Полины длинной булавкой. Им такие булавки дают в ГПУ – с алмазными шариками на концах, – и Лида явственно увидела, как сверкает алмазный шарик на кончике булавки и Альбина, облеченная в белый балахон, на цыпочках бежит по коридору, догоняя Полину, что несет, прижав к груди, голубую кастрюлю, крышка которой легко подпрыгивает, выпуская изнутри клубы пара и даже издавая время от времени короткие свистки. Именно эта кастрюля и служит, как понимает бессильная вмешаться в события Лидочка, центром всей интриги – обладание ею и стало проклятием дома Трубецких. Вот Полина оглядывается и видит преследовательницу – лицо Альбины искажает страшная гримаса, и она показывает издали Полине длинную иглу, как бы предупреждая, каким образом Полина будет убита.
– О нет! – С таким криком Полина кидает кастрюлю и убегает по коридору, крышка с кастрюли падает и катится отдельно, но внутри кастрюли – такое клокотание пара, что невозможно разобрать, в чем же ее тайна. Вместо того чтобы схватить, как от нее ожидалось, кастрюлю и прекратить преследование подавальщицы, Альбина выставляет вперед иглу и стремительно приближается к Полине. Лидочка пытается предупредить Полину, которая не смотрит на преследовательницу, что ей грозит смертельная опасность, но изо рта не вырывается ни звука, будто рот набит пастилой… От страха и отчаяния Лидочка открыла глаза и поняла, что нечаянно заснула и сцена преследования Полины Альбиночкой – не более как кошмар. В комнате стало чуть светлее. Лидочка приподнялась на локте и увидела, что окно из черного стало светло-серым. И слабый свет проникал в комнату, освещая вздернутый к потолку профиль Марты – куда более жесткий и старый, чем наяву, когда Марта следит за выражением своего лица. Как бы почувствовав взгляд Лиды, Марта повернулась на бок и потянула на себя одеяло.
На часах было около восьми. Слышно было, как медленно и обыкновенно просыпается дом, как доносятся откуда-то человеческий разговор, шаги, звук падающей воды и переставленного стула. Почему так страшно? И сразу Лидочка вспомнила ночные беды и даже хотела привстать, поглядеть, не вернулась ли мертвая Полина, но поняла, что это тоже психоз, продолжение кошмара, – с возвращением дня Полины уже не может быть. И никаких убийц… от этой счастливой мысли Лидочка свернулась клубочком и заснула глубоко, без снов, как будто намеревалась спать весь день.
И тут же ударил гонг!
Страшно и тревожно, словно вызывал не на завтрак, а на Страшный суд.
– Заткнись! – закричала спросонья взбешенная Марта. – Заткните ему глотку.
Гонг ударил снова – из какого же металла он сделан, если звук его проникает сквозь стены и двери, забирается под одеяло и подушки?
Глава 5
24 октября 1932 года
Лидочка закрыла уши. Кровать Марты заскрипела.
– Я знаю, – сказала Марта с отвращением. – Это Филиппов. Он садист. Я в этом убедилась вчера – ты не представляешь, какой он садист!
Марта потрясла Лидочку за плечо, чтобы та просыпалась, – Марте не хотелось страдать в одиночку.
– Какой? – сонно спросила Лидочка.
– А такой, что оставил меня с носом. Импотент – это самое высшее выражение садизма!
Лидочка не могла не улыбнуться.
– Ну и рожа, – продолжала Марта, и Лидочка догадалась, что она глядится в зеркало на стене. – Еще вчера я была соблазнительной молоденькой графиней – а сегодня кто? Сегодня я кухарка, которая так и не научилась управлять государством.
Кухарка… что же связанное с кухаркой? Конечно же, кастрюля. Что с кастрюлей? Может, Полина ночью приходила именно за кастрюлей? Но как поглядишь, если Марта возвышается над тобой и глаз с тебя не спускает?
Лидочке бы удалось изгнать из головы мысль о Полине, если, надевая халатик, чтобы бежать в туалетную, она не увидела бы на нем след крови – полоску, оставленную вчера. Даже затошнило. Захотелось тут же улечься обратно в постель и, дождавшись, пока Марта уйдет, быстро собрать свои вещи и бежать отсюда.
Но Марта не собиралась уходить без Лидочки.
– Скорее, скорее, ты не представляешь, какой он поднимет скандал! Он будет требовать нашего изгнания – так уже было, – и пропадут наши денежки за путевки, не говоря уж о письме в местком. За безнравственное поведение. Самое уморительное, что я, кроме него, ни с кем безнравственным поведением не занималась. Где справедливость, граждане судьи?
Стараясь не глядеть на полоску крови на халате, Лидочка надела его, потом опустилась на колени и полезла под свою кровать, чтобы поглядеть, стоит ли там злополучная кастрюля. Но ничего увидеть толком не успела, потому что Марта требовательно заявила:
– Не будь дурой, Иваницкая! Твои туфли стоят у моих ног. Только последний идиот будет искать их под кроватью.
Так что пришлось обуваться под строгим взглядом Марты.
В умывальной, куда они пришли последними, Марта все торопила Лиду, и Лида поняла, что любовница самого президента настолько трепещет его гнева и изгнания, что не смеет войти в столовую одна, без Лиды. И когда они шли в столовую, Марта подгоняла Лиду, как надсмотрщик – дядю Тома, Марта дала ей понять, что теперь, добившись своего – сладкого тела Марты Ильиничны, – Филиппов постарается выжить ее из санатория, опасаясь, что она проговорится кому-нибудь об их близости и уменьшит его шансы в будущем удержать место. Оказывается, выборная должность президента республики курировалась ГПУ, точнее, отделом товарища Алмазова, потому что в Узкое порой привозили иностранные делегации и отдельных выдающихся представителей зарубежной научной и литературной мысли – так что президент Санузии не мог быть случайным человеком.
Лидочка шла в столовую, не думая о Полине и о ночных делах. Ею овладела странная тупость, ей было все равно, куда она идет и почему, и ее даже удивило обычное утреннее веселье в столовой, смех и громкие голоса молодежи на «камчатке», ее изумило то, что ничего не подозревающий Пастернак мирно беседовал с какой-то толстой дамой в пенсне, что Александрийский, хоть и был бледнее обычного, спокойно уплетал рисовую кашу, и никому не было дела до нее и Полины… А где подозреваемые? Лида поглядела на место Мати – его там не было, но тут же обнаружилось, что это открытие и гроша ломаного не стоило, потому что именно в тот момент Матя, проходя мимо Алмазова, наклонился, что-то сказав.
Президент Филиппов постучал ложкой по пустой кастрюле и воскликнул:
– Второй удар гонга уже был!
– Был! – поддержали его нестройно за столами.
– Отдыхающие из девятнадцатой комнаты за два дня умудрились во второй раз безнадежно и преступно опоздать к завтраку. И если в первый раз мы ограничились выговором, то сейчас, я думаю, мы не имеем права либеральничать!
Филиппов был маленький, худенький, толстовка на нем казалась мятой и несвежей.
Лида взяла за руку замершую, как кролик перед коброй, Марту и уверенно потянула к столу.
– Вы меня слышите? – постарался рычать президент.
– Слышу, слышу, – ответила Лидочка, усаживаясь на свое место.
– Мы устроим общественный суд! – кричал президент.