Страница 41 из 50
Коршун смотрел на Шундарая, стараясь угадать в нем – в глазах, в движениях рук, в посадке головы – то, что произойдет в ближайшие минуты. Ведь он перестанет существовать. И никогда уже не станет снова Шундараем. Еще стоит – живой, совсем живой, – можно потрогать... «Нет, наверное, я никогда не стану генералом, у меня нет в котомке маршальского жезла. Я слишком часто думаю на посторонние темы».
– ...Набросившись без основательной причины на офицера фельдъегерского корпуса, находившегося при исполнении своих обязанностей, он предательски догнал его и жестоко убил, хотя его жертва не оказывала сопротивления.
– Оказывал, – неожиданно сказал Золотуха.
– Не вмешиваться! – прикрикнул на него полковой адъютант. И его можно было понять – такая позорная казнь неминуемо падает черным пятном на весь полк. А это может обернуться очень печально.
– Жестоко убив младшего офицера на глазах у всего полка, а также, что усугубляет его вину, в присутствии воинских чинов противника, которые с наслаждением наблюдали за конфликтом в среде наших славных вооруженных сил, командир роты Шундарай Мункуев оставил тело своего старшего товарища на нейтральной полосе, что позволило гнусной толпе моджахедов утащить тело офицера в свое расположение и измываться над ним, как они всегда измываются над телами наших товарищей. И это было совершено при попустительстве всей роты. Это из ряда вон выходящее преступление по законам военного времени требует смертной казни по первому разряду. Однако ввиду того, что подсудимый в течение долгого времени честно исполнял свои обязанности и был храбрым воином...
Читавший сделал паузу, и у Коршуна мелькнула надежда – а вдруг третий разряд? Четвертый не дадут. Четвертый – это благородный расстрел. Эта казнь лишена позора. Но третий – обезглавливание. Это мгновенная смерть.
– Они и не хотели первую давать, видишь, керосина здесь нет, – шепнул Золотуха.
Конечно, он был прав. Казнь первой степени – сожжение заживо – не провести без канистры с керосином или бензином. Иначе как загорится человек?
– Принимая все это во внимание, военный трибунал постановил заменить казнь первой степени на казнь второй степени. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Офицеры, собравшиеся там, захлопали в ладоши, словно не они сами только что написали этот приговор.
Охранники не хлопали, потому что держали оружие наготове, а мы с Золотухой – потому что не были согласны с приговором.
– Последнее слово предоставляется приговоренному, – сказал адъютант полка.
– Прошу милости, – сказал Шундарай. – Не хочу позорной смерти.
Он замолчал. Все тоже молчали. Только потом один из штаба произнес:
– Какие у вас последние пожелания, Шундарай Мункуев?
– Мои вещи отдайте им. – Он кивнул в сторону товарищей. Рукой он двинуть не мог, руки у него были на всякий случай связаны за спиной.
– Это будет сделано, – сказал чин.
Помост с виселицей был рядом – таких помостов в низине несколько. Палач потащил к веревке времянку. Один из охранников по его приказу понес туда табурет.
– Прошу слова, господа офицеры, – сказал Коршун.
– Это не положено, – быстро ответил командир фельдъегерей.
– Пускай скажет, – вмешался чин из штаба. Хоть он был в маске, Коршун по голосу узнал графа Шейна, начальника разведки. Это был приличный офицер, таких в штабе мало.
– Я клянусь, – сказал Коршун, – как комвзвода в роте лейтенанта Шундарая, что он не хотел нападать на фельдъегеря, но фельдъегерь нарочно вывел Шундарая из себя, он издевался над ним и над всеми нами. Лейтенант Шундарай спасал честь роты, когда решил убить фельдъегеря. Это правда. Каждый солдат и командир нашей роты подтвердит это.
– Последнее дело обвинять человека, которого подло убили! – закричал командир фельдъегерей. – Убил, отдал его тело врагам на издевательство, и теперь находятся некоторые защитники, к которым мне хочется как следует присмотреться.
– Присматривайтесь ко мне сколько хотите, полковник, – сказал Коршун. – Ничего не изменится. Мы все виноваты, что ублюдки утащили труп нашего человека.
– Нашего с вами товарища, – вмешался адъютант полка, который не хотел ссор со всесильными фельдъегерями.
– Мы все виноваты – недосмотрели. Но Шундарай был в ярости, потому что была задета его честь. Мой свидетель – сержант Золотуха, – упорствовал Коршун.
– Да, – твердо сказал Золотуха. – Я свидетель. Шундарай не мог оставить без ответа слова фельдъегеря.
– Что значит ответ? – закричал командир фельдъегерей. – Ответ – убить и сдать врагу беспомощное тело? А что, если наш товарищ был еще жив? Вы знаете, что они там с ним сделали? Или вы первый день на фронте? Ваш Шундарай хуже ублюдка, хуже моджахеда. Он предатель, и я требую казни первого разряда.
«Господи, не сделал ли я хуже?» – испугался Коршун. Но вслух произнес:
– Фельдъегерь сказал Шундараю, что мы все, все люди Шундарая, хотим перебежать к ублюдкам. Он так сказал.
– Он так сказал, – подтвердил Золотуха.
– И это слышали все, кто был в штабной яме, – сказал Коршун.
Фельдъегерский офицер начал было возмущаться, но штабной чин велел всем офицерам отойти в сторону. Они отошли и стали спорить приглушенными голосами, почти шепотом.
– Спасибо, ребята, – сказал Шундарай.
– Молчать! – рявкнул палач. Но так, без злости, для порядка, он понимал, что творится, и будь его воля – отпустил бы Шундарая.
Вернулись офицеры.
Чин из штаба сказал:
– Посоветовавшись, военный трибунал решил, что Шундарай совершил тяжкое и непростительное преступление, за что заслуживает смерти. Но мы хотим верить его младшим командирам, которые пришли защитить его. И чтобы не быть в ответе перед блуждающей в отчаянии от бесконечных мрачных перерождений душой и телом Шундарая Мункуева, мы решили дать его душе шанс возвратиться к людям. Поэтому трибунал приговаривает Шундарая Мункуева к казни третьей степени.
Коршун чуть не закричал от радости.
Шундарай, как только до него дошло, что же случилось, сказал палачу срывающимся голосом:
– Слезы мне вытри.
Тот достал из кармана тряпку и вытер Шундараю лицо.
– Разнюнился, – сказал он.
– Ты же понимаешь!
– Казнь, – произнес граф Шейн, – приводится в исполнение немедленно.
Золотуха толкнул Коршуна в бок кулаком – тоже выражал радость.
Фельдъегерский офицер смотрел мрачно. Это было заметно лишь по наклону головы и по тому, как глаза совсем спрятались в глубине маски – черные дырки, никакого блеска.
– Последнее слово! – воскликнул Шундарай, когда палач сводил его с помоста под веревкой, чтобы отвести к колоде, на которой рубили головы и четвертовали. – Последнее слово!
– Мы слушаем тебя, – сказал граф Шейн.
– Пускай это сделает мой комвзвода Коршун. Ведь в приговоре не сказано, кто будет меня казнить, правда?
– Ну и хитрец! – вырвалось у адъютанта полка.
– Ни в коем случае! – вмешался фельдъегерь.
Все смотрели на графа Шейна, он был председателем трибунала.
– Раз в приговоре не указано, кто исполнит приговор, то мы не возражаем, чтобы это сделал любой из присутствующих.
Коршун вдруг испугался.
Он все понял, он угадал и оценил последнюю хитрость Шундарая – ведь погибнуть от руки воина вовсе не позорно. Хоть, конечно, это не бой, когда душа улетает в высшие сферы, а поле казни, но рука палача и рука воина – две разные руки. И через два или три существования его душа войдет в тело воина или иного достойного человека. А там недалеко и до вознесения.
– Может, ты? – спросил Коршун Золотуху.
– Нет, – твердо сказал Шундарай. – Я тебя просил, Коршун. У тебя рука вернее. Ты не дрогнешь. Золотуха переживает, погляди на него, он же промахнуться может, он меня с одного удара не обезглавит. Прошу тебя. Я видел, как ты рубить умеешь.
Коршун не стал больше спорить.
Он подошел к колоде.
Колода некогда была частью ствола многовекового дерева, в два обхвата. Ее вкопали в землю и много раз использовали, отчего весь ее торец был изрублен так, что стал похож на шкуру ежа. Щепки были бурыми, бурым пропиталось дерево далеко вглубь – столько человеческой крови вылилось на колоду.