Страница 33 из 46
— Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь? — приговаривал старший из этих двоих…
Данилов закурил.
Дома он не курил — жена не разрешала…
А здесь вот курил — от нервов.
— Скажи, гад! Скажи, облегчи страдания! — советовал старший.
Сигарета дрожала в руках Данилова.
«После всего прикажу этих двоих ликвидировать», — подумал Данилов.
Он вдруг с содроганием представил себе, как эти же двое примутся загонять свои иголки ему, Данилову, под его холеные наманикюренные ноготки…
Б-р-р-р-р-р-р-р!
А за их спиной будет стоять Старцев и будет уговаривать его, Данилова, покаяться, зачем он убил Цугаринова…
Нет, теперь назад возврата уже нет.
Надо дожимать этого Цугаринова, чтобы все сказал.
Кого и куда послал Старцев?
А уже на совете ставки он, Данилов, предъявит Старцеву обвинение и в преступном бездействии — почему не стреляли ракетами по логову врага? — и в преступных переговорах с террористом Ходжахметом… Надо только выбить у Цугаринова признание — кого они послали к Ходжахмету?
Данилов четко представил себе, как они с верными ему генералами Долговым и Гречковским прямо в зале заседаний арестуют Старцева.
Данилов выступит с обвинениями, а сидящие рядом с командующим генералы встанут и арестуют его… И тут же в коридоре расстреляют.
А Данилов как первый зам командующего автоматически станет ВРИО…
— Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь? — твердил старший в синем халате. — Говори, гад, не молчи, заработай себе жизнь!
Но Цугаринов молчал.
Данилов, брезгливо поморщась, сделал своим людям знак, и те, расступясь, открыли взору Данилова измученное болью лицо его жертвы.
— Зря продлеваешь свои страдания, Цугаринов, — как можно спокойнее начал Данилов. — Мы же можем тебя здесь неделями и месяцами мучить, поддерживая в тебе жизнь, ты же знаешь наши методы, мы же тебя болью с ума можем свести, зря продлеваешь свои страдания. И ради чего? Там же ничего нет! (Он снова показал пальцем на потолок.) И никакого ответа там ни перед кем у тебя не будет. А значит, и награды за твое упорство, которое ты наивно принимаешь за верность, тоже не будет… Сознайся. Сознайся, и я тут же прикажу тебя отправить в отдаленный лагерь общего режима, с поддельным уголовным делом, где ты спокойненько посидишь годочка два, поправишь здоровье, а потом начнешь новую жизнь… А?
Но Цугаринов молчал.
Катюша молчала.
Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг, и правда, погиб где-то там, на Москве, среди всех этих пертурбаций катаклизма…
Почему он не успел к ней туда, на дачу?
Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню, продать на аукционе, заставив ее, беременную, ходить перед этими жирными свиньями — ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания.
Катюша молчала.
Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета.
Даже Лида — Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму — изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками, перед этими извращенцами… Так даже и Лида, и та сдалась, считая, что удел женщины — это подчиняться условиям жизни, подчиняться судьбе и приспосабливаться, подчиняясь победителю, насильнику. Удел женщины — не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида — и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета.
И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей.
Несмотря на то что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на глазах, перед тем как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта.
Катюша вдруг вспомнила фильм «Русский бунт» с Машковым и Маковецким.
Там одна ради ребеночка своего простила Пугачеву убийство мужа и сама под Пугачева легла — позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника, с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки, и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова верна была Гриневу своему и не отдалась, не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств — и в конце была вознаграждена.
Так где же правда?
Правда у Лиды?
Или правда в фильме с Машковым по мотивам «Капитанской дочки» Пушкина?
Лида тоже молчала.
Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликался на имя Витя, длинным сачком вылавливал с поверхности бассейна опавшие в него листья.
— Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? — спросила Катя.
— А? — очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида. — Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора камеры, по-моему, реагировать на мою физкультуру перестали.
— А давай теперь попробуем! — предложила вдруг Катя.
— Что?
— А ты сядь на шпагат, но сперва шароварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера или нет?
Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду.
Лида удивленно захлопала ресницами.
— Мне? Снимать шаровары?
— Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, чтоб тебе, а ну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! — прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком.
И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения:
— Снимай, Лидка, шароварчики и садись-ка на шпагат, давай проверим нашу теорию…
Лида обиженно поджала губки:
— Я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать-то меня?
Но Катя вдруг посерьезнела и, сощурив глаза, медленно проговорила:
— Не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла?
Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе:
— Ты поняла?
Лида поняла.
Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары.
— Где садиться? — спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки.
— Вот здесь прямо и садись, — сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство между диваном и пальмой.
Лида наклонилась и, тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат.
— Ну вот, а ты кочевряжилась, — миролюбиво пропела Катя.
И вдруг камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшей на мраморном полу…
— Точно, влюбился в тебя Алжирец, — заключила Катя, — вставай. Надевай штаны. Нечего их там баловать, хорошенького понемножку!
И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца, за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать.
— Ты чего так покраснела-то? — участливо спросила Катя. — И бормочешь там чего? Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я!
Но Лида думала иначе.
Она думала об изменчивости жизни.
Саша думал об изменчивости жизни.
Он писал трактат.
Парадигмы мироздания и философия субъективизма.
Писал себе, писал и вдруг задумался.
А если Бог совершенен, то зачем ему движение?