Страница 52 из 69
У О’Мэлли рот пересох и колени ослабли.
Она вдруг остановилась; замерла в полудвижении и плавно вышла из танца. Протянула к нему руки, нежные, в зеленом шелке рукавов.
— Идем, — а глаза смеются. — Идем. Будем танцевать.
Он вспомнил руки той, настоящей Униной сестры — кости со свисающей кожей.
Надо идти.
Он не помнит куда и зачем, но надо идти.
— Я... — сказал О’Мэлли.
Теплой она была, теплой и живой, пот чуть поблескивал на висках после танца.
— Мне надо, — пробормотал О’Мэлли. И попятился от нее; выпростался из облаков, из морока, обратно к укреплениям — и вон, к знакомому колокольному звону.
На следующее утро он проснулся в ознобе, но через два дня озноб сошел, только голова звенела, как пустая. Он не разбирал свой чемоданчик и, как обещал, отправился снова в Байлевьог.
На дороге его поджидала девочка с разноцветными глазами. О’Мэлли со вздохом взял ее за руку, и вдвоем они пошли по подмерзшей дороге.
Примечание автора
Этот рассказ — свидетельство того, что автор «переел» ирландской культуры и цивилизации. И захотел сделать Настоящий Ирландский Рассказ. Поэтому здесь вы найдете все: и фениев, и знаменитый Голод, и эксперимент с эшлингом — традиционной ирландской поэмой, где Ирландия является герою в образе женщины, — и, конечно же, существа из Холмов. Песня, которую поет воплощение старушки Эрин, так и называется — «Я устал и одинок», и повествует она о романе простой девушки с фэйри.
Бог любит Францию
Девушке было страшно. Она боялась не ангела. Он был добрый и усталый, с мягким голосом. Больше всего она боялась не понять.
— Я глупая, мессир, — сказала она. — Я не знаю, почему Господь говорил со мной. Не знаю, почему вы говорите. Кто я такая?
Весна напала на Францию без предупреждения. Третьего дня еще лежал повсюду снег и ветер пробирал до самого сердца через одежду, через новую кольчугу. А потом — как ударило, за два дня открылась и зазеленела трава и яркие сорные цветы высыпали на полях, будто оспа.
— Господь тебе доверяет, — сказал ангел. — И ты вовсе не глупа. Глупый не смог бы дойти до короля.
Они сидели на согретом солнцем холме, недалеко от крепостных стен. Вернее, она сидела, а он парил. У стен собиралась армия. Разноцветные штандарты свешивались по жаре, как языки усталых собак.
— Его пути неисповедимы. Мы часто сами не понимаем, чего Он хочет. Но ты поймешь. Я обещаю.
Девчонка глядела на него во все глаза. Семнадцатилетний цыпленок, на голове хохолок, уши торчат — здешний цирюльник не привык стричь женщин
— Мы скоро выступаем, — сказала онa. Без ангела стало пусто.
***
Архангел Михаил, как же. Мишель Ланглуа, главный разработчик «Историко», закрыл программу и снял наушники.
— Все, — сказал он тоном, каким адвокат объявляет клиенту, что прошение о помиловании отклонено. — Она не боится. Готова нас выслушать. Звоните... куда там надо.
— Отлично! — возликовал Браун. — Мы это сделали!
Остальные молчали. О’Кейси встал, достал из холодильника бутылку виски и передал по кругу.
— Если б знать, что мир в самом деле станет лучше, — вздохнула Соколова.
— Не станет, — сказал Израиль Циммерман. Ланглуа узнал в его голосе собственную горечь.
«Господи, — пульсировало у него в голове, — Господи, что я наделал?»
***
В боги он не просился, это точно.
Проект «Историко» начался с обучающей программы, которую студент Ланглуа готовил для диплома. Измените одно событие и просчитайте поворот в истории. А если бы у матери Гитлера случился выкидыш? А если бы Кеннеди не убили в Далласе? Его старый профессор говорил — да не начинайте вы с Гитлера. Чтобы повернуть назад одно незначительное событие, уже требуется куда больше времени, чем дается на диплом.
Ланглуа угробил два компьютера, сидя ночами за подробным алгоритмом. Отсчитываешь от выбранной точки в истории по одному шажку. Ставишь стрелочки, чтобы не потерять ни одного изменения, не промахнуться ни на один вдох-выдох времени. Точка наименьшего влияния — виртуальное вмешательство не заставит прошлое даже еле заметно вильнуть. Точка наибольшего влияния — нажимаешь и меняешь мир. И все это, оказывается, просчитывается. С его, Ланглуа, программой. Даже профессор был под впечатлением.
Диплом он защитил с поздравлением комиссии, но проект с души сбросить не получилось. Сидел в кафе недалеко от Шатле со своим эспрессо-шантилли, передвигал на схемах стрелки. Коллеги на конференциях поджимали губы. Если б хоть одним пальцем тронуть прошлое. Но все знают — путешествие во времени невозможно.
Как оказалось, знали не все.
— Запросто! — сказали в Лаборатории. Не перемещение, конечно, виртуальная проекция. Нужно только довести до конца программу — затем они и обратились к Ланглуа. И если изменить ничего нельзя, то можно нашептать нужным людям на ушко. В идеале по крайней мере — на идеал Лаборатория и работала. Снова началось: бессонные ночи, шантилли по клавиатуре и утра, когда он забывал читать «Монд».
Сюда, как в космос, набирали интернационал. И, как в космосе, работало все на американских деньгах. «Историко» ставили теперь на машинах повсюду, но главный компьютер, тот, что обещал путешествие, был только у них.
В конце концов они нашли идеал.
Ланглуа тогда уже над «Историко» не работал. Пытался усовершенствовать проекцию в прошлое. У него получалось, но до поры до времени его это не пугало. Не верилось, что мелькающее на экране — реальная жизнь.
По тому, как голос О’Кейси зазвенел, по тому, как он обернулся от экрана, уже ясно стало — произошло чрезвычайное. То, что называют поворотом — в науке или в чем еще.
Совершенный мир оказался совсем простым.
— Вот, посмотрите, — ирландец тыкал в схему, как полководец в карту. — Здесь ваша точка наибольшего влияния. Отсюда все пошло. Если бы французы не взяли Орлеан, Англия и Бургундия в конце концов одержали бы полную победу...
Рыжий О’Кейси старался. Он родился в Белфасте, его отца убило протестантской бомбой уже после объединения Ирландии.
— Посмотрите, что будет в нашем веке. — Он всех накрутил, они столпились вокруг его поста, будто болельщики в пабе вокруг телевизора. — Соединенное королевство остается, только на территории Франции, видите — границы со Швейцарией и Прусской республикой... Шотландия, Ирландия и Бретань объединяются в Кельтский Союз... по обе стороны континента... Италия почти не тронута... Российское царство... Смотрите. Нет наполеоновских войн... Нет СССР... Нет Гитлера.
— А Америка? С Америкой что? — жадно спросил техасец Джон Браун.
С Америкой все оказалось в порядке; на виртуальной карте О’Кейси сохранилась почти вся территория Соединенных Штатов. Революции не случилось; британской колонии свобода была подарена королем. Корабли продолжали уходить в море, но колонизаторская политика не дошла до масштабных войн и геноцидов.
— Это мечта, — выдохнула Татьяна.
Вот тогда Ланглуа застыл. Он-то знал — это уже не просто мечта.
Может, все и спустилось бы на тормозах, если бы не Браун. Он был директором Лаборатории и американцем, за плечами — почти столетие комиксов, в которых его соотечественники наводили порядок в прошлом, настоящем и будущем.
— Господа, — провозгласил он, — мы переживаем исторический момент!
«Путь О’Кейси» долго проверяли — на машинах в Токио, Гарварде и Тель-Авиве. Пересчитывали. И получали один и тот же результат, с допущениями. Если бы тем майским утром Жанна не повела свои войска на Орлеан, мир жил бы спокойно. Нашли схватку между Германией и Англией в девятнадцатом веке за одну из северных провинций, но количеству жертв далеко было до любой из мировых.