Игра в классики на незнакомых планетах

Ина Голдин интересна не столько тем, что она много лет назад уехала из России и живет в Париже, и не тем, что она профессиональный лингвист (хотя и это тоже представляется любопытным: особенности жизни, окружение, род занятий всегда оказывают влияние на творчество писателя). А интересна она в первую очередь глубиной и вдумчивостью своих текстов — о чем бы ни писала. Мы предлагаем вам почитать ее рассказы — и тоже задуматься.

Игра в классики на незнакомых планетах

Содержание

Ностальгия межпланетного лингвиста

Здесь и сейчас

Где-то там, когда-нибудь

Уважаемый читатель!

Игра в классики на незнакомых планетах

Ина Голдин

Исповедь невозвращенца

Герои Ины Голдин чаще всего уезжают, чтобы никогда не вернуться. Или же возвращаются — но только затем, чтобы понять: возвращение невозможно. Тут можно вспомнить Гераклита с его рекой, в которую не войдешь дважды, потому что и мы с вами, и река каждый миг меняемся, превращаемся во что-то новое, фактически — умираем, чтобы жить дальше (совсем как инопланетяне из рассказа «В последний час, в последний пляс»: «Чем меньше мы живем, тем мы бессмертней...»). Можно вспомнить о том, что сама Ина в 2007 году эмигрировала из родного Екатеринбурга (ну или «Города Е») в Париж. Можно вспомнить и вечную любовь Ины — Ирландию, чьи жители рассредоточились по всему свету. «Мы — ирландцы. Мы всегда уезжаем». Нет, неверно, поправила себя Шивон. Мы земляне. Мы всегда уезжаем. И всегда тоскуем по оставленному, но все наши книги, отчеты, учебники, вся записанная мудрость — один большой путевой дневник.

Невозвращение — это вектор. Движение из прошлого в будущее. Путь. Иногда — попытка спрятаться в другой реальности (как спасаются от верной гибели еврейские дети в «Перспективе»), в междумирье (как это удалось «Тому, кто смотрит за указателями»), в ином времени (куда проваливается Стась в «Долгой ночи»), в недрах памяти (как уходит в лабиринт воспоминаний Сабин в «Городе Е»), в мире мертвых (где оказывается герой «Журавлика»), в мире фэйри (как предлагают духи ирландскому врачу в «Был я устал и одинок»). Иногда — попытка спастись от нелюбви семьи (как прячутся дети в «Я иду искать») или страны (как улетает из России героиня «Летной погоды», оставляя то единственное, что важно).

Уйти под радар. Забыть, уснуть и видеть сны, как Гамлет «В ожидании Фортинбраса», как обитатели «Садов вдохновения», живущие в мире «непрочном, собранном из обрывков чужих мыслей, чужих слов, перепутанных деталей». И это всегда моральный выбор: уйти нельзя остаться. Выбор, который не оставит тебя в покое. Что вам дала эмиграция? Лишний кусок хлеба, возможность спасти свою шкуру? И что — это стоит предательства? Стоит того, чтобы оставить своих друзей, свои воспоминания, свою родину? Как пел Вячеслав Бутусов в стране, уже сгинувшей в прошлом: «И остаться нельзя, и уйти невозможно...»

Ина Голдин умеет очень многое — куда больше, чем среднестатистический, замкнувшийся в НФ или фэнтези, в неумных звездных войнах или псевдофилософской невнятице фантаст. В этом сборнике представлены среди прочего три отменных детектива, причем очень разных. «Клиника доктора Х» — детектив лингвистический, о реальности, где слово материально: вместо полиции тут — корректоры и редакторы, а писатель приравнен к Господу Богу. «Наша кровь» — детектив фэнтезийный, даже вампирский, из цикла об альтернативном мире, где некая Держава объединила народы саравов, эйре и белогорцев. Наконец, «Держитесь подальше от...» — детектив французско-кельтский, с намеком на мистику, но в остальном — вполне реалистичный; так и хочется написать: в главной роли — Жан Рено...

И это только детективы. Наш автор с той же легкостью пишет классическую НФ с лингвистическим уклоном, фэнтези в духе Геймана, поэтические притчи а-ля Брэдбери (заметнее всего это в «Садах вдохновения») — и много, много чего еще. Миры, создаваемые Иной Голдин, — это не «отрывок, взгляд и нечто», как бывает сплошь и рядом; у них всегда есть прошлое, а значит, и будущее. Яркий пример — рассказы о Шивон Ни Леоч, космическом лингвисте. С одной стороны — вот вам будущее в полный рост: традукторы, детекторы некорректности, автоматические исповедальни, пионеры-«зимовщики», братья и сестры ордена Гагарина... С другой — вездесущая Ирландия, которая так или иначе проявляется в любой истории. «Ностальгия межпланетного лингвиста» прежде всего, как ни странно, об Ирландии и о Боге — о том, насколько разные сценарии Он реализует в наблюдаемой Вселенной. Рэй Брэдбери, между прочим, считал, что люди найдут Бога, только если устремятся к звездам. Наверняка Шивон с ним согласилась бы. Ее Бог — это движение, познание, путь. Вечные Гераклитовы реки. Вечное невозвращение.

Bienvenue в пространство-время текстов Ины Голдин. Перед вами — фантастический путевой дневник о поиске себя и чего-то большего. Вы гарантированно не вернетесь прежним.

Николай Караев,

переводчик и критик

Содержание

Ностальгия межпланетного лингвиста

Никогда не разговаривай с незнакомыми планетами

Классики в тумане

В последний час, в последний пляс

Во имя Гагарина

Тихая ночь, святая ночь

...is ainm dom

Здесь и сейчас

Держитесь подальше от…

Я иду искать

Город Е

Клиника доктора Х

Журавлики

Летная погода

Тот, кто смотрит за указателями

Где-то там, когда-нибудь

Долгая ночь

Был я устал и одинок

Бог любит Францию

Перспектива

Сады вдохновения

В ожидании Фортинбраса

Наша кровь

Ностальгия межпланетного лингвиста

Никогда не разговаривай с незнакомыми планетами

...А снится нам трава, трава у дома.

Зеленая, зеленая трава...

«Надоело», — подумала доктор Шивон Ни Леоч.

На учебном ярусе корабля «Джон Гринберг» шел семинар для стажеров.

— И, таким образом, в языке вентийцев мы видим, — она надеялась, что скука не просочилась в голос, — удлинение конечностей, когда речь идет о чем-то неприятном, и, соответственно, укорочение в «дружеских» словах. Так, мы не можем сказать представителю планеты, что мы его друзья, употребив при этом вытянутую конечность... Теперь попробуем...

Астронавты-грамматики тренировались с традукторами — специальной моделью для Венты: растягивающиеся и сокращающиеся трубки. Получалось у стажеров плохо, и они зевали. Их тянуло к родному компьютеру.

Шивон Ни Леоч не любила компьютеры. Они не совершают ошибок. Человеческих, по крайней мере.

Машина может выстроить тончайшую аудиограмму, может подобрать нужное слово, может реконструировать праязык — хотя бы в теории. Но развитие языка — это череда описок, оговорок, косноязычия, его история — это история насилия, и что в этом может понимать машина? Компьютер может заучить язык, может его понять, но он никогда его не почувствует.

Все новейшие методы, все нанонейрокоммуникативные технологии не стоят старого, исчерканного карандашом учебника грамматики. И приходится стоять здесь и объяснять, как умеет только человек. Надоедает, ей-богу. Вентийский, до синяков избитый пример, первый язык другой цивилизации, по которому составили традуктор. Шесть конечностей, три позиции у каждой, особо не разговоришься. Так ведь и этого они не знают, и будут ошибаться, и рискуют сморозить глупость даже там, где это смерти подобно.