Страница 2 из 69
— На сегодня все, — сказала Шивон, когда ее терпение кончилось.
Поднялся гул, как в любой аудитории на перемене.
— Сиобан? — подходили с вопросами. — Профессор Маклауд?
«Ни Леоч. Шивон Ни Леоч, а не Сиобан Маклауд». С доброй руки какого-то англичанина все девушки в ее краях стали «сыновьями». И пусть ее дьявол возьмет, если это — естественное развитие языка. Но компьютер такого не учитывает.
***
— Идиотизм, — говорит она Лорану позже, в гостиной. — Устраиваем лингвистические экспедиции на другие планеты и не можем нормально произнести имя соседа с нашей же Земли!
Релаксирующая гостиная «под острова» на четвертом ярусе снова зависла. Они сидят в обычной комнате отдыха для техников, где на одной стенке — варварски спроецированные поля Нормандии. Тихо. Слышно, как в стакане с виски холодным цветком распускается лед, едва гудит искусственное солнце. Какой-то живой техник, белая ворона в здешнем железноруком персонале, напевает «Дорогая Клементина...».
— Les Amerloques, — говорит Лоран, затягиваясь настоящей, нездоровой сигарой. — Что ты от них хочешь?
Лоран — второй европеец на корабле, их всего двое среди шумных, вечно молодых американцев с белоснежными оскалами. Иногда они переглядываются — мол, чертовы янки, — и за это она любит Лорана, в конце концов, не чужой, страны их на Земле — через пролив.
— На Зоэ что делать с ними будешь?
— Посидят сначала, — говорит Шивон и глотает виски. — Если все пойдет гладко — выпущу, и пусть транскрибируют все, что движется.
— Засади их парадигмы глаголов писать, — предлагает Лоран. — Пусть помучаются.
— Да какие там глаголы. Ты же видел, что вышло на аудиопробе.
— Все она тебе покоя не дает, — говорит Лоран.
— Принцип утки. Вот что не дает мне покоя.
Принцип, который нужно было, по всем правилам, оставить на Земле. Насчет того, что языки со сходной структурой должны действовать одинаково в сходной ситуации. И наоборот.
Не знай она, чей это язык, приняла бы за один из европейских. Забытый, непривычный, но — европейский. Мечта лингвиста, просто не верится. Если бы она видела только письменное свидетельство — несколько странных мягких листов с начертанными текстами, которые аборигены показали пионерам, решила бы, что им в кои-то веки по-настоящему повезло. Удобный язык, удобный разум, который строит мир так же, как землянин: подлежащее-сказуемое-дополнение.
Если бы не то, что она слышала на записи.
Лоран курит, глядит на китайские тени на стене — поля, церковь, облака.
— Плавает как утка, крякает как утка и выглядит как утка... Но только это не утка. Не могу понять, в чем тут дело.
— Думаешь, здесь пахнет открытием?
Бог его знает, чем здесь пахнет. Так не говорят — вот что сразу пришло ей в голову, когда она прослушала привезенные пионерами записи. Глупо; после того как она десятилетиями приучала себя к полной иррациональности, к тому, что за пределами всего, что человек в силах себе вообразить, ничего похожего на земной язык и быть не может. Что Вавилонская башня — это так, Его невинная шутка по сравнению с тем, что Он сделал с нашими братьями по разуму...
После всего этого ей все равно кажется — так не говорят.
Лоран глядит на нормандские поля.
— Ты скучаешь? — спрашивает она вдруг.
Он не понимает. Делает вид, что не понял.
— Мы так давно там не были, — говорит она.
Это неверно; они когда-то залетали на Землю. Шивон отпустили домой. Но она никогда не узнала бы в смеси железа, стекла и жидкого кристалла то, что было когда-то ее Ирландией. Изумрудный остров. Там и камней-то живых осталось — одни менгиры, отгороженные от туристов силовым полем.
— Знаешь, это ведь первые симптомы, — говорит Лоран.
Она знает. По правилам ей нужно попросить психпомощи. Больничка. Профнепригодность. Но и про Лорана она тоже кое-что знает: как он во время посадки на Берту спросил, какого года вино. На Берте, где вообще нет понятия времени...
***
Позже она села писать отчет.
На компьютере стояла далекая, домашняя дата. 31 октября. Самайн. Злые духи выходят танцевать под дьяволову волынку, мертвым ледяным дыханием губят цветы, утром выйдешь в сад — розы и рододендроны сникли, сморщились. Шивон невольно повела плечами, одна в чистом, намертво запертом пространстве. Впору посмеяться над собой — будто призрак дотянется с Земли костлявой рукой, будто вой баньши донесется до потерянного в открытом космосе корабля. «Мы сами тут — дети ночи, — подумала Шивон. — Восход видим только на настенных картинках. Физической условностью отгородились от смерти и проживаем то, что нам не положено».
Хотелось домой. Посидеть на своем берегу — вдалеке из волн поднимается башней высокий камень, они с сестрой его прозвали «домом Мерлина». На маяк поглядеть, который еще в начале века погасили, но, если закрыть глаза, можно припомнить: два красных огня, пауза, еще один. В конце концов так устаешь, что не помогают зеленые поля на экране, хочется сесть на свою землю, холодную, настоящую. Закутавшись в штормовку, забрести прямо в море, в колючие, злые, родные брызги.
Не светит больше маяк Балликасла, не найти кораблю дорогу к дому.
— «Джон Гринберг» Лингвистической комиссии — Межпланетному лингвистическому центру, — начала она. — Тема — язык планеты Z-1. Исполнитель — лингвист второй категории доктор Шивон Ни Леоч. Язык Z-1 классифицирован как подходящий к речевому аппарату землянина и с воспринимаемой землянином грамматической структурой. При ближайшем изучении языка возникают вопросы...
Шивон замолчала. Что теперь им сказать? Отсутствие нормального речевого строя? То, что местные жители говорят, по сути, предлогами? То, что они, кажется, вообще боятся говорить? Ей это не нравилось.
Она могла бы поверить, что у них в принципе нет того, что на Земле называют глаголом и существительным. Если бы не тот источник. На листках язык был красивым. Ее компьютер и тот обрадовался, когда она запустила текст в программу распознавания для традуктора.
А запись показывала существ, говорящих на странной, отрывистой речи, без всякого строя, почти без номинативности.
Получался один вывод — который она официально и отошлет в Лингвистический центр: устная речь необратимо ушла от письменной, и этот листок так и останется единственным свидетельством того, как умели они когда-то говорить...
— Ты не знаешь наверняка, — сказал Лоран, — может, это и не их письменность. Скажем, завез кто-нибудь.
Может, и завезли. Только вряд ли кто-то, кроме землян, будет носиться по галактике, искать приюта, как негодные дети, за которыми мать, не выдержав, закрыла дверь.
Все знают, зачем на самом деле нужна Лингвистическая комиссия.
Исследования. Установка контактов с другими цивилизациями. Важнейшая культурная миссия. Как же. Опять они мечутся в поисках города, где улицы вымощены золотом. «Мы — ирландцы. Мы всегда уезжаем». «Нет, неверно, — поправила себя Шивон. — Мы земляне. Мы всегда уезжаем. И всегда тоскуем по оставленному, но все наши книги, отчеты, учебники, вся записанная мудрость — один большой путевой дневник».
Но теперь-то все изменилось. Теперь они ищут Землю. Землю с незаселенными вересковыми пустошами, с неприрученным морем, со старинными домами. Смешно — когда-то, вначале, они думали, что другие планеты станут продолжением Земли. Закосмическими департаментами. Потом оказалось, что не так уж просто захватить планету. Что у Земли со всем ее самомнением не хватит мощи затеять даже захудалую звездную войну.
Тогда вспомнили о дипломатии. О переводчиках. Пусть летят, находят общий язык.
Уже забывалось все, что было до «Гринберга», память становилась белой и гладкой, как стены ее личного отсека. Не помнилось уже, сколько жизней она провела на корабле, в экипаже, собранном из недоучившихся школяров, неудавшихся ученых и жаждущих драки бойцов. Язык — это власть, говорили ей когда-то. Шивон была одним из первых волонтеров. Она села на корабль с четырнадцатью килограммами багажа.