Страница 134 из 173
За год с небольшим до этого мы начали с того, что отметили худшие места планировки в старом доме, чтобы они не повторились в том, который мы надумали построить на вершине лесистого холма неподалеку. Она созвонилась с Фрэнком Ллойдом Райтом, спросив его, что он может нам предложить. У нее был королевский размах, отчасти потому, что этот уникальный дом задумывался ею как подарок мне. Поэтому задаваться вопросом, хватит ли денег для осуществления райтовского проекта, казалось неприличным. Тем более что их обоих совершенно не интересовало, что сколько стоит. Поэтому мне ничего не оставалось, как назначить день его визита и предложить ей самой решать, хватит у нас денег или нет.
Райт, которому было под девяносто, как-то сразу свернулся калачиком на заднем сиденье машины, когда мы ненастным осенним утром заехали за ним на Манхэттен, и все два часа до Роксбери громко посапывал. Это был высокий, театрально красивый мужчина, который носил широкополые ковбойские шляпы и необъятных размеров пальто, а вместо того чтобы говорить, скорее декламировал в нос, чем очень напоминал У. Филдса. Войдя, он оглядел гостиную и произнес с удивительным высокомерием: «А, это старый дом. Гроша не стоит вкладывать в это дело». Мы перекусили копченым лососем с хлебом, он отказался от перца. «Не ешьте перца, он сведет вас в могилу до срока. Старайтесь избегать его».
Оставив Мэрилин, я повел его по длинной крутой дороге на вершину небольшой горы, туда, где мы хотели построить дом, в полумиле или около этого. Он ни разу не попросил передышки. На вершине, встав спиной к ветру, он посмотрел на открывавшийся оттуда великолепный вид, помочился и сказал: «Да. Действительно». Быстро огляделся и потрусил вниз, перескакивая через камни, бугорки и комья земли. Когда мы спустились к подножию и чуть замедлили ход, идя по стерне, я решил, что пора сказать ему то, о чем он не потрудился спросить, — мы хотим жить просто и не намереваемся строить дом, который поразил бы весь мир. Насколько я помню, он никак не отреагировал на эту новость.
Его план, напоминавший скорее импрессионистскую акварель, не застал меня врасплох: круглая гостиная с чуть приподнятой опоясывающей галереей, яйцевидные колонны из песчаника пяти футов толщиной и куполообразный потолок не менее шестидесяти футов в диаметре; вид на бассейн в семьдесят футов длиной, прорубленный в склоне горы и отделанный песчаником. Для того чтобы выдержать такой объем воды, не говоря уже о самой конструкции, стенки бассейна, на мой взгляд, должны были быть не меньше двадцати футов в высоту, своего рода линия Мажино. Когда я спросил, сколько будет стоить дом, Райт сказал, около двухсот пятидесяти тысяч, однако, имея опыт строительства, я мог отнести это только к стоимости бассейна. Его акварельную фантазию украшали две трогательные детали. Около дома, миновав замысловатый въезд, стоял длинный лимузин с открытым верхом и одетым в униформу шофером на водительском месте, а над крышей виднелся взвившийся флаг, показывая, что хозяева дома. Его восторженное отношение к Мэрилин выразилось в том, что в этом чудовищном строении оказалась всего одна спальня и одна крошечная комнатка для гостей, зато был громадный конференц-зал с длинным, во всю комнату столом и дюжиной стульев с высокими спинками, на самом высоком из которых должна была восседать во главе собрания она, королева, правительница небольшой страны, ну, скажем, такой, как Дания. В целом это очень подошло бы как загородный домик для высоких административных чинов, где можно было разрабатывать проекты незаконных биржевых сделок или создания нелегальных предприятий.
Заехав к нему в офис в гостиницу «Плаза» и увидев проект, я сказал, что это слишком вычурно по отношению к тому, что нам бы хотелось, но мои слова вновь не произвели на него никакого впечатления. Он тут же показал мне огромную акварель нового города с десятками волшебных розовых башен, минаретов и рассекающим небо шоссе от одного здания к другому, который он планировал, если не ошибаюсь, для шаха Ирана или главы какого-то нефтяного королевства. Хотелось понять, на чем держатся эти ленты из железобетона, но я так и не разобрал.
По мере того как снималась сцена за сценой, меня все больше волновал общий план — слишком часто огромные безжизненные просторы Невады, где человек такой затерянный, вытеснял крупный план. Хотя трудно было не согласиться с оператором Расселом Метти, что зритель «платит не за то, чтобы любоваться природой». Крепкий, опытный профессионал, он обходился тремя софитами, установить которые было для него минутным делом. И презирал «искусственные» подсветки, отнимавшие драгоценное время, полагаясь исключительно на свое мастерство, благодаря чему его фильмы напоминали скорее не художественное полотно, а репортаж с места событий — вот это он уважал. Я быстро сообразил, что не мне его учить, какую нагрузку несет та или иная сцена. В перерывах между съемками он топтался около телефона, выясняя курс акций нефтяной скважины, в которую вложил деньги. Кино оставалось кино, а нефтяной фонтан выглядел истинной ценностью. Съемочная группа жила крайне замкнуто, каждый занимался своим делом, стремясь максимально выложиться и достичь совершенства. Этим далеким от европейского мудрствования ребятам, гордившимся своим прагматизмом, как какой-нибудь Форд или Эдисон, — и так же, как они, равнодушным к духовной жизни, — все-таки удалось снять несколько лучших фильмов всех времен.
Они заставили меня вспомнить бутафора Хаима, заядлого курильщика, в первой постановке «Смерти коммивояжера» около десяти лет назад отвечавшего за реквизит. В его обязанности, помимо прочего, входило позаботиться перед спектаклем, чтобы в пепельнице на холодильнике лежали окурки от «Честерфилда». В конце первого действия Артур Кеннеди, игравший сына Вилли Биффа, закуривал, а потом бросал сигарету в пепельницу. Хаим считал, что она должна была быть набита окурками, чтобы показать, как Бифф волнуется за отца. Хаим не пропускал ни одного спектакля и всегда имел свое мнение, что и где удалось. Каждый вечер он заполнял пепельницу свежими окурками, стараясь придать спектаклю большую правдоподобность, и этим вносил свою лепту в трагедию. Актеры могли сколько угодно подтрунивать, будто заботливостью он напоминает наседку, однако стоило кому-нибудь забыть реплику или пропустить строчку, они старались избегать смотреть за кулисы, чтобы не встретиться взглядом с Хаимом.
Наступил момент, когда рабочий ритм съемок сбился, ибо с каждым днем Мэрилин появлялась на площадке все позже. Я не мог ничего поделать, разубедить, ибо чувствовал, что ее душит ненависть, то ли ко мне, то ли к себе, то ли к работе. Казалось, она не доверяет не только моим замечаниям, но и Хьюстону. Раздражение и обиды разрешались самым банальным образом, выливаясь в бессильное недоуменное молчание. При этом она однажды отправилась с Паулой в местный антикварный магазин и приобрела пару безделушек для дома. Это казалось странно, ибо она почти не разговаривала со мной. Мы были похожи на двух людей, каждый из которых хотел только одаривать и поэтому под любым предлогом отказывался от того, что ему дают. Это повергало обоих в постоянную прострацию и только усугубляло разрыв.
Каждый день приносил неожиданность. Но были радостные сюрпризы, вроде того, что Клифт оказался порядочным человеком. Мы с Хьюстоном опасались, как бы он не запил и не пришлось вытаскивать его из этого состояния. Вместо этого они с Поллаком стали нашей опорой в работе. На первых съемках через неделю после начала Клифт произнес длиннющий монолог в будке у обочины, что-то около страницы плотного текста, ни разу не сбившись и не заикнувшись, так что эпизод был отснят сразу же. Мы с Хьюстоном поздравили друг друга: вопреки опасениям страховых агентов наши надежды полностью оправдались. Я понял, что Монти может быть очень серьезен, когда ему попадается настоящий материал и он чувствует, что его не эксплуатируют. Неглубокие, порой откровенно плоские сценарии подорвали душевное равновесие не у одного актера, и самоуверенность была защитной маской.