Страница 133 из 173
Хьюстон остался доволен первой сценой и, поздравив всех с успехом, отказался, вопреки просьбе Мэрилин, от третьего дубля. Он недвусмысленно дал понять, что его слов «вполне прилично» достаточно, чтобы решить вопрос, чем посеял первые зерна вражды между ними. Вновь забрезжила угроза конфликта, однако теперь я был солидарен с Мэрилин, ибо при всей незатейливости и простоте сцена вышла безжизненной. Я даже подумал, не старается ли Мэрилин, играя на пределе, придать ей слишком глубокий смысл. Хьюстон, похоже, понял, что с каждым дублем сцена будет становиться тяжелее, и, вместо того чтобы отступить, двинулся вперед. Она обиделась, решив, что он не дал ей выразить себя так, как она хотела.
Хьюстон без лишних разговоров установил свои правила: дело актера — играть, режиссера — выстраивать кадр и давать общие замечания. В его обязанности не входили подробный разбор рисунка, конкретная разработка образа, настрой на игру. Он не собирался быть Ли или кем-нибудь в этом роде. Он оставался Хьюстоном, она — Мэрилин, и не было никаких оснований что-либо менять. Съемки второго кадра, сделанные в тот же день, казалось, полностью подтвердили его правоту: в сцене знакомства в баре Мэрилин раскрепощенно играла с Гейблом и Уоллоком легкомысленную героиню, нисколько не озабоченную своей судьбой. И я было поверил, что эта профессиональная, точная, красивая Мэрилин, приняв мой дар, вдохнет жизнь в слова сценария.
Где-то поблизости от нее постоянно находилась Паула, одетая, несмотря на жару, в холщовое черное платье: согласно ее пониманию законов физики, в черном было прохладней, чем в белом. Съемочная группа звала ее «Черный баронет» или просто «Баронет». В перерывах они удалялись вместе с Мэрилин в ее автоприцеп, но стоило к ним подойти мне или Хьюстону, как разговор тут же прерывался. Я понимал, что актеру, как и писателю, во время работы надо сосредоточиться, определить внутренние границы образа, его возможности. То, что она отказывалась видеть меня и других, говорило о напряженном поиске. В эти моменты она мало походила на себя: оживленная и радостная на экране, в жизни становилась безразличной и замыкалась в себе. Я хорошо знал это состояние по своей работе.
Поговаривали, что Хьюстон жесток с актерами и сценаристами, но я не очень доверял сомнительным домыслам. Как большинство переживших известность людей, я знал, что существует великое множество искренне претендовавших на знакомство со мной — с кем-то я учился в одном классе, кто-то помогал мне писать пьесы, с кем-то я переспал, кому-то помог, кого-то обидел, этого убедил, того не заметил — и так без конца. Оказалось, что значительная часть человечества, ослепленная своей близостью к великим мира сего, пребывает в волшебной иллюзии: люди вступают с ними в сложные взаимоотношения, переживают конфликты, любовные драмы с душещипательными расставаниями и радостными встречами. Те, кто популярен, напоминают воздушные шары, плывущие по поднебесью, — кто-то завидует их тихой свободе, кто-то стреляет в них, как во врагов. В деловых ситуациях я привык воспринимать людей такими, каковы они есть, и ничего не требовать, кроме добросовестного исполнения своих обязанностей. Хьюстон, на мой взгляд, был идеальной кандидатурой для режиссера на этот фильм и на такой актерский состав. Он быстро научился игнорировать присутствие Паулы, которую мог утонченно поддеть идиотским замечанием. Так, он похвалил ее стойкую приверженность черному цвету в такую жару и серьезно выслушал ответ, подчеркнув тем самым его нелепость. Паула не сразу все поняла, но, когда до нее дошло, разразился один из многочисленных скандалов, которыми был усеян наш путь. С Мэрилин Хьюстон с самого начала обращался как с профессиональной актрисой, а не пациенткой, нуждавшейся в снисхождении. Казалось, это придало ей силы, а мне вернуло надежду, с которой я садился за сценарий: фильм подарит возможность жить и работать вместе. Что бы ни говорили о Хьюстоне, тот человек, которого я знал, всю жизнь боролся с разного рода «измами», полагаясь на природное здравомыслие и отвагу. Он предоставил Мэрилин возможность бросить вызов самой себе и преодолеть трудности прекрасным исполнением роли, для которой у нее были все данные.
Хьюстон, наверное, знал, что на съемках у Билли Уалдера в фильме «Некоторые любят погорячее» Мэрилин удалось обойтись без нервных срывов, так как она с головой ушла в комическую роль. Он считал, она выбрала мученический путь в жизни. Но спокойно относился к любому темпераменту — подсознание было не по его части, и он не делал из него руководства к действию. Актер должен играть, а как он этого добивается, касается только его, а не режиссера. Это было похоже на глоток свежего воздуха — Хьюстон рассчитывал на мужество Мэрилин, и она оправдала его ожидания, по крайней мере в первые дни. Но затем ею вновь овладело внутреннее беспокойство, однако на этот раз в этом не были виноваты ни Хьюстон, ни актеры.
Я понял, что хотел видеть ее в амплуа, которое она иронично именовала «счастливая девушка, которую любят мужчины», а обнаружил нечто совершенно иное — несчастное, мятущееся существо, не способное преодолеть отчаяние. К началу съемок «Неприкаянных» стало очевидно, что если внутреннее состояние Мэрилин поддавалось разгадке, то этим ключом я не владел.
Когда она снималась в «Давай займемся любовью» и «Некоторые любят погорячее», я оставил последнюю надежду писать и решил полностью посвятить себя ей, чтобы разубедить в одиночестве — в этом мне виделось начало всех ее бед. Чтобы спасти Мэрилин от полной катастрофы, я дошел до того, что частично переписал сценарий «Давай займемся любовью», хотя текст не стоил бумаги, на которой был напечатан. Вопреки ожиданиям это не сблизило нас. То, что я безоглядно жертвовал временем, воспринималось как должное. Я не только не мог излечить ее от снедавшего чувства отчаяния, но никакими известными мне способами не удавалось хотя бы приостановить этот разрушительный процесс.
Само собой получилось, что со съемками «Неприкаянных» я связывал изменения к лучшему и уповал на Розалин, первую серьезную роль Мэрилин, исполненную чувства собственного достоинства, не чуждого ей. Обе женщины бились над одними и теми же проблемами, но героиня фильма находила выход. Я тешил себя надеждой, что ее опыт поможет Мэрилин обрести внутреннее спокойствие. Было бы хорошо, если бы я сам мог способствовать этому, что было мало вероятно, ибо мы пережили одно из тех великих крушений своих чаяний, которые редко выпадают на долю супружеских пар.
И все-таки вопреки всему я знал, что в каждом из нас есть шанс для другого, шанс, который нельзя упустить. Возможно, это нелепо, но я не мог свести отношения с Мэрилин к чему-то одному. Она тоже этого избегала. В узком смысле мы были незаменимы друг для друга; так бывает, когда, спасая от увядания свои чувства, мы идеализируем любимый предмет или человека. Вопреки, а может быть, благодаря этим трудностям Мэрилин была воинствующей идеалисткой. Мы познакомились в те времена, когда Америка вступила в очередную консервативную фазу своего развития. Общественное самосознание угасло. И это сыграло не последнюю роль в том разочаровании, с которым Мэрилин относилась к своей стране, к себе и к своей работе. Зритель не знал, какие силы властвовали над его жизнью. А фильмы, пьесы, книги отнюдь не стремились просветить его. Говоря о всеобщем равнодушии, Мэрилин напоминала Робеспьера в преддверии грозного и праведного часа своего выхода. Куда ни взглянешь, всюду «трепотня», говорила она; все выжидают за отсутствием мощных, хотя и призрачных порывов к свободе. Она нуждалась в герое — в такие моменты все материальное, включая ее самое, теряло для нее всякий смысл.
Теперь, к 1960 году, мы отремонтировали старый дом, который купили в полумиле вверх по дороге от нашего бывшего в местечке Роксбери в Коннектикуте, и она с бешеной энергией бросилась все перестраивать в нем. Я старался не заострять внимание на том, что мы не можем позволить себе осуществить все ее задумки, но временами моя озабоченность прорывалась, и она остро страдала от того, что мы должны были соизмерять наши желания с нашими возможностями. Деньги для нее — как это бывает или с очень богатыми, или с очень бедными людьми — не представляли ценности как защита от неопределенности будущего. Их надо было тратить, чуть только они появлялись, причем с возможным размахом. Для меня же они означали свободу и независимость, чтобы не сотрудничать с какой-нибудь компанией или продюсером.