Страница 41 из 53
— Что вы, месье Мухаммед…
— Да, да, Анри. Именно. Вашей славы, именно славы. В этом вы довольно скоро убедитесь. А сейчас… — Глаза Мухаммеда продолжали улыбаться. — Я хочу вам сделать сюрприз. Уверен, для вас эго будет очень и очень приятный сюрприз. Очень.
— Сюрприз? Анри никак не мог понять, что же скрывается в этой улыбке Мухаммеда. Никак.
— Да, сюрприз. Но для этого нам придется проехаться в Шантийи[7].
— В Шантийи?
— В Шантийи. Я снимаю там дом уже несколько лет. Когда я в Париже, я останавливаюсь там. Проедемся?
— Н-ну… если вы меня приглашаете.
— Я вас приглашаю. Вы на машине?
— Да.
— Я гоже на машине. Будете держаться за мной. Идем?
— Как прикажете, месье Мухаммед.
После того как они, достигнув Шантийи, проехали большой дворец, парк, большие конюшни и ипподром, «роллс-ройс» Мухаммеда остановился у витых чугунных ворот старинного особняка. Подошедший охранник в униформе открыл ворота. Проехав вслед за «роллс-ройсом», вскоре остановившимся у входа в дом, Анри нажал на тормоз. Вышел, и подошедший к нему Мухаммед, улыбнувшись сказал:
— Прошу вас, дорогой Анри. Прошу.
Поднявшись по указанному ему Мухаммедом пути — путь проходил по пологой мраморной лестнице — Анри вошел в роскошные двери с витражами. Стоявший в холле человек в форменном сюртуке склонил голову:
— Добрый день, месье. Добрый день, патрон.
— Добрый день еще раз. — Взяв человека иод локоть, Мухаммед сказал тихо: — Огюст?
— Все в порядке, патрон. — Огюст потупил глаза. — Все в порядке. Мадам наверху. И…
— Все, все, все. Понял, Огюст. Анри, прошу. По лестнице, на бельэтаж.
Поднявшись на бельэтаж и пройдя несколько комнат, Анри увидел мать. Стоя у большого овального окна, мать разглядывала открывавшийся за ним парк. Повернувшись при их появлении, шутливо закатила глаза:
— О, Анри… Дорогой мой сын… Месье Мухаммед, спасибо, что привезли его. Он… — Замолчала, глядя на Мухаммеда.
— Мадам, все, как мы договорились. Все в точности. Наверное, сейчас мне лучше оставить вас?
— Ну… да. Наверное.
— Все. — Мухаммед тронул Анри за плечо. — Желаю удачи.
— Спасибо, месье. — Проводив вышедшего Мухаммеда взглядом, посмотрел на мать. — Ма, что происходит?
— Сейчас. Сейчас, сынок. Но только… только я должна взять с тебя слово, что ты не расскажешь об этом никому.
— Не расскажу о чем?
— О том, что сейчас увидишь. Да… Помолчала. — Вы договорились? С месье Мухаммедом? О том, что ты переедешь в Англию?
— Ну… я-то договорился. Лишь бы он не передумал.
— Слава богу. Это важно.
— Ма… — Посмотрел на мать. — Ты говоришь какими-то загадками.
— Ладно, пошли. Мать взяла его иод руку. — Пошли.
— Куда? — Повинуясь ей, он тем не менее пытался понять, в чем дело.
Остановившись у одной из дверей, мать улыбнулась странной улыбкой, в которой вместе с радостью смешивалась горечь.
— Анри. Об этом пока не должен знать никто, кроме тебя, меня и месье Мухаммеда. Никто. Ни Жильбер. Ни… — как-то отрешенно помолчала. — Ни Омегву.
— О чем?
— Об этом. — Мать распахнула дверь. За дверью оказалась комната; в комнате, в центре, повернувшись к ним, стояла Ксата.
Увидев ее, Анри ощутил странное покалывание в ушах. В первый момент он точно понял, что это Ксата, однако уже в следующие, тянущиеся неимоверно долго секунды подумал: я ошибся. Это другая девушка. Тут же, встретив ее напряженный взгляд, понял: это все же Ксата. Но значит, тогда она не умерла? Но если она не умерла, почему от него это скрыли? Ксата смотрела на него, чуть подавшись вперед. Одета она была, как одеваются большинство молодых парижанок: в джинсовую юбку, джинсовую куртку и майку. Лишь сейчас поймал себя на том, что, как заведенный, из стороны в сторону поводит головой. Наконец выдавил:
— Ксата… Ксата… Не может быть…
— Анри… — Бросилась к нему. Обхватила так, будто ее готовы были вот-вот от него оторвать. — Анри…
— Ксата… Он обнял ее и забыл обо всем на свете.
Оторвала его от Ксаты мать. Сказала, обняв сзади за плечи:
— Анри… Ксата… Давайте сядем… Ну? Надо поговорить. Анри, слышишь?
Наконец, после того как они все трое уселись в кресла, мать сказала:
— Ксата. И Анри. Вам нужно как можно скорей уехать в Англию. Ксата, надеюсь, ты это понимаешь?
— Нгала, конечно. — Ксата улыбнулась. Но я еще не слышала от Анри, что он готов взять меня с собой.
— Ксага… — Он положил руку ей на колено.
— Он готов, — сказала мать. Вас никто не должен видеть в Париже. Потому что… хватит. Хватит того, что было.
Анри посмотрел на мать:
— Но… ма… но, как же все это?
— О господи… Ксата, я могу ему рассказать? Тебе не будет… неприятно? Я расскажу?
— Почему нет. Расскажи.
Мать повернулась к Анри:
— Последний раз ты ведь видел ее… — Замолчала.
— Я видел ее в Бангу. Когда она лежала на площади. Я приехал за ней, чтобы увезти в Париж. Ну и… она была…
— Он думал, ты мертва, — сказала мать. Не только он. Так думали все. Кроме, может быть, только Нгебы. И Зуфаты.
— Нгеба… — Ксата разглядывала потолок. — Нгеба потом объяснил: если бы они чуть сильней порвали мне хрящи… в гортани — все. Он бы уже ничего не мог сделать.
— Ты видел, как она лежала? — спросила мать. — И как Нгеба делал ей искусственное дыхание?
— Видел.
— Нгеба объяснил: уже тогда, в тот момент, он понял, что вернет ее к жизни. Но нарочно вел себя так, что все, до последнего человека, все, стоящие вокруг, даже Зуфата, были убеждены, что Ксата мертва. Больше того, Нгеба вел себя так, чтобы все поверили: вернуть Ксату к жизни нет никакой возможности. Никакой.
— И… что было потом?
— Потом, когда ты ушел, Нгеба объявил: Ксата мертва. Вернуть ее к жизни невозможно. Все должны разойтись. Чтобы через три дня собраться снова, на похороны. Через три дня были устроены похороны. Все были убеждены, что хоронят Ксату. На самом деле в заколоченном гробу в землю опустили кучу тряпок. Нгеба поговорил с матерью Ксаты. Так поговорил, что на похоронах она плакала и убивалась, будто действительно хоронила умершую дочь. Сразу же после этих фальшивых похорон мать Ксаты уехала в другую деревню. К родственникам. Нгеба укрывал Ксату в лесу. Укрывал до тех пор, пока в Бангу не приехала я. И не увезла ее ночью, тайком от всех, в Париж. Здесь, в Париже, я не могла обратиться ни к кому. Даже к Омегву.
Балиндовских агентов в Париже сейчас, как никогда. Пока, до того как не стане! ясно, чем окончатся выборы, Ксату нужно было куда-то спрятать. Подумав, я решила обратиться за помощью к месье Мухаммеду. Он помог. Мало того, что помог. Поскольку было ясно, что я не могу оставить Ксату одну, он фактически предоставил в полное наше распоряжение этот особняк. В Шантийи. Вот и все.
Несмотря на утренний час, все помещения парижского музея ЮНЕСКО в ожидании открытия выставки «Костюм и искусство мира» были переполнены. Как всегда летом, подавляющее большинство посетителей составляли туристы, в основном американские. Обстановка была праздничной, во всех помещениях играла музыка. В отдельных отсеках, куда пускали далеко не всех, манекенщицы в преддверии открытия выставки демонстрировали такие туалеты, что попавшие сюда одинокие американцы средних лет, обладатели самых дорогих билетов, просто млели. Это хорошо видел Ив Корти, он же Глинтвейн, известный карманный вор. Элегантно одетый, стройный, кажущийся гораздо моложе своих сорока, Глинтвейн здесь, в одном из залов музея, выглядел абсолютно на своем месте. В Париж на своем «порше» последней модели в сопровождении очаровательной юной партнерши Корти вернулся всего лишь позавчера. Партнерша, помимо того что оказалась идеальной любовницей, была еще и способной ученицей. Это позволило Глинтвейну вместе с ней провести более чем удачные гастроли на Лазурном берегу. Так что сейчас, после взятого на юге куша, Глинтвейн вполне мог позволить себе небольшой отдых. Но Глинтвейн не был бы Глинтвейном, если бы не сказал сам себе: не взять большие деньги, которые здесь, на выставке ЮНЕСКО, практически лежат на поверхности, будет верхом глупости. Именно поэтому заранее обзаведясь самым дорогим билетом, он и пришел сюда точно к открытию.
7
Шантийи — местность под Парижем.