Страница 22 из 61
А бал был настоящий. Приехали кареты-лимузины, Таня побежала без пальто, споткнулась об кошку, засмеялась. А бабушка Вера принципиально не снимала бигуди, так и смотрела из окна, хорошо, не плюнула. Шура с Ниной срочно отправились за платьем. Тут никаких сюрпризов, слава богу, не было. Бархатный мешок с поясом, на шее пуговка. Шура переодевалась прямо в примерочной кабинке, стараясь в зеркало не смотреть. Нинка сунула за занавеску колготки: «Дарю. С блеском, это сейчас последний писк, у меня, видала, тоже такие! Ну согласись, ты бы сама не догадалась?» Одно было хорошо: туфли свои, добротные, с удобной колодкой.
С рушниками они успели только-только, встретили. Столы в зале роскошные – можно в обморок грохнуться. Вероника в двухслойном шелковом костюме цвета персика. Это вам не «тирракота». Бабушка поджала губы, застегнула свою злость на двадцать четыре маленькие пуговки, обшитые старинным бордовым крепдешином. А на шее еще для верности зашпилилась брошью, чтобы педагогический опыт не лез наружу. Она задолго приготовила речь, но сказать ей не дали, а дали только родителям невесты немного добавить к речи Касинских. Юра пожелал, чтобы Таня была счастлива, потом спохватился: «И Борис, конечно, да, пусть будут оба…» А Шура, страшно волнуясь, забыла все приготовленные слова. Она хотела сказать, что очень боялась любить Таню, но сейчас уже поздно. Таня уходит в другую семью, и там пусть ее любят, так как она, Шура, не долюбила. Чтобы малыш родился здоровым, чтобы все дети были здоровы и семья была настоящая, полная, с дедушкой и папой… Хотела сказать, что Таня очень красивая и очень любит Борю, и пусть Боря тоже ее любит… Но запуталась, задохнулась и сумела выдавить только, что она рада, и все они очень рады, и молодым пожелала побольше радости и заплакала. Но вообще она старалась улыбаться и не говорить лишнего, а Юра почему-то много выпил и рано уехал.
Таня тоже улыбалась, она сияла. Так все было красиво в ЗАГСе, везде играла музыка, Боря поцеловал ее при всех в центре зала. Платье шелестело. Она казалась себе изумительной красавицей. Букет был огромный и пах оглушающее, немного жали колготки на животе, но так сказочно и легко было бежать по снегу до машины прямо в туфлях и в новой рыжей шубке, накинутой прямо на платье! И Таня бежала, Таня парила, она была принцессой и держала под руку принца в черном костюме.
А потом она увидела бабушку и ее застегнутую злость, отца с красными глазами в распущенном галстуке, маму в платье задом наперед с вытачками на спине и пуговкой на шее, тетю Нину в зеленом балахоне до пят с бумажной хризантемой на плече. Это были ее родные люди, самые любимые, трогательные в своем нелепом уродстве. Папа, мама, бабушка Вера, дурацкая мамина Нинка. И сразу стали натирать босоножки, устали ноги, заворочался маленький. Таня стала плакать тихонько за занавеской фаты. Ей было стыдно, ей было душно, была такая тоска, что не описать. Надо было все время вставать и целоваться под дикие крики, а сил уже не было, и Боря шептал, чтобы она потерпела последний тост, ну еще самый последний…
Свадьба в конце концов кончилась, Таня ушла жить под трехметровые потолки, мама так и не узнала, что в кабинке ателье перепутала «тирракоту» задом наперед. Всем было трудно жить, но ведь жили как-то? Родили Павлусю, не спали с ним ночами. Шура не спала у себя в квартире. Через стенку от Тани не спала Танина новая семья, рядом в кровати не спал чужой человек, ставший ее мужем. Он с каждым днем все меньше походил на того мальчика из общежития, которого она полюбила. У того была обворожительная улыбка с лучиками в углах глаз, клетчатые рубашки, пахнущие бабушкиным мылом, и беззащитная худая шея, и ямочка на левой щеке. Ласковые пальцы, которые так любили перебирать Танины волосы, хрипловатый смех, тихий голос и руки, крепко обнимающие, в которых было так спокойно и уютно. Куда это делось? Ей казалось, что она испытала облегчение, когда Боря уехал в австрийскую аспирантуру, или как это там у них называется.
Зимой Таню снарядили к нему в гости. Потому что, как стало ясно из громогласных Лизуниных заявлений, роковая Борина брюнетка уже там побывала по линии международных грантов. Поэтому Таню послали по линии супружеского долга. Как оказалось, довольно неудачно. Но Таня собиралась с большим воодушевлением. Издалека уехавший муж опять стал казаться родным. Далеким и поэтому заново любимым. Лизунины ядовитые реплики она никогда не слушала, а слушала свекровь. «Поезжай, Таня, когда еще выберешься за границу. Посмотришь, как он там, а то одичает. А у меня сейчас каникулы, как раз Павлусика я возьму на себя». Надо было задуматься – откуда такая щедрость? Последняя попытка сохранить семью сына? Таня не стала об этом думать. Мама просто сказала по телефону коротко: «Поезжай, что тут думать». Конечно, в Австрию! К Боре! Вертелась перед зеркалом в своей шубе из съедобной собаки куопи. «Не-ет. Так нельзя! Надо тебе дубленку купить, что ли?» И купили! Зелененькую, с пушистым крашеным зверем на капюшоне. Тоже «не лиса», но очень красиво! Одели, обули, снабдили всеми инструкциями, но таких инструкций, чтоб была любовь, еще не изобрели.
Боря за время заграничной учебы и работы разъелся. Морда стала широкая. Незнакомая. Смотрит куда-то насквозь. «Как ребенок?» Сначала вроде обрадовался. Сводил Таню в супермаркет за продуктами, она сварила борщ. В общежитии кухня на четверых. В Бориной четверке остальные трое – китайцы. Они от угощения отказались, покивали одинаковыми лицами, немецкая речь у них звучит как китайская, «р» не произносится. Боря долго размешивал австрийскую сметану, густую, как холодец. Суп съел, похвалил. Подмигивал над паром, шутил, расспрашивал про дом, Тане показалось, что соскучился, но потом поднялся и ушел по делам, только его и видели, на все десять дней. Раза три, правда, вместе прошлись по магазинам. Все безумно дорого, в кафе булочка просто не глоталась, цены безумные. Таня без копейки собственных денег мучилась ужасно. Надо было маме подарок, бабушке, как попросить? Неудобно. Боря сказал, что к ценам привык. Павлусику купили настоящий пуховичок, желтенький. Маме и бабушке Таня привезла кружку, бейсболку и полотенце с логотипом Бориного университета.
Она там общалась с дружелюбными китайцами, ничего из их картавой болтовни не понимая, гуляла одна по улицам со своим школьным английским. Боялась заблудиться. В дубленке было жарко, казалось, что все на нее смотрят как на чумную: все в ярких курточках, легких пальто, одна Таня в зеленом тулупе. Когда летела домой, в самолете плакала, накопилось всего, да и страшно. В аэропорту бросилась к Веронике. Глупая, маленькая Таня! «Все в порядке. Боря здоров, учится-работает. Денег хватает». Пустая болтовня. Вероника хотела бы знать, спали ли они вместе, была ли там та, другая женщина, как они проводили время – подробности… Таня схватила дома Павлусю на руки, не могла насмотреться, так соскучилась. Забилась в свою комнату: «Ты мой зверечек, мягенький пушочек, золотой звоночек! Как ты тут без меня?» Они заснули рядом на кровати, оба наконец-то счастливые.
Бедная, бедная Таня! Сидела третий год затворницей в чужой квартире. Одна постигала свой космос, загадку загадок и величайшую из тайн человечества. Как из ее любви и нежности, а из его нелюбви и неосторожности, из нескольких движений, вздохов и запрокинутых рук появилось семечко. А из семечка клеточка, а из клеточки рыбка, а из рыбки мальчик. Павлуся. И каждая его ручка – это локоток, складочка на запястье и пять чудесных пальчиков, а каждая ножка – ежедневно начинается и кончается Таниным поцелуем. В его глазах плещется мир, а под русыми кудряшками работает самый совершенный в мире компьютер. «Мама, что это?», «Мама, а почему утром на улице гуляют собаков, а вечером детей?», «Мама, а кто вчера положил в кашку изюм, а сегодня убрал?».
И Таня бежит со всех ног за Борей: «Смотри, смотри! Он сложил мозаику!» – а Боря привычно отмахивается, не отрываясь от компьютера: «Я видел, видел…» Павлуся для Бори «ребенок»: «Ребенок ел? Ребенок спит? А где ребенок?» И Таня боялась, что если ответить: «Его больше нет», то Боря протянет свое привычное «А-а-а…» и отвернется к экрану или, например, пойдет обедать. Для него нет разницы понятий «ребенка нет» (гуляет с бабушкой, спит, уехал на дачу) и «ребенка нет совсем».