Страница 21 из 61
Больше всех озабочена была Нинка, вот уж ее хлебом не корми, а дай поучаствовать! Сходила с Шурой в разведку к Касинским и получила там всю необходимую информацию: «Вы чем, Вер Степанна, недовольны?
В такую семью девчонка идет, да если б моя Машка… Четыре комнаты, потолки три десять, кухня – как моя спальня, а ванна – как моя кухня. В прихожей люстра. Вы знаете, такая люстра на новые деньги сколько? Сейчас я вам прикину». Нина на рубли любую ценность материальную или духовную пересчитывала в один момент. Вычитала, складывала, умножала, и получалось готовое решение. «А ты, Шурка, смотри, пошла – юбка серая, кофта серая, волосы серые! Так в твоем возрасте нельзя выглядеть. Посмотри хоть на меня. Муж бросил, и то я волосы ни разу покрасить не забыла! Эх, Шура, что бы ты без меня делала!»
Нина, как маленькая Таня, от жизни хотела всего яркого, блестящего и разноцветного. Шура это понимала. Ну что Нина за всю жизнь видела? Как она сама говорила: «хаки, каки и камуфляжи». Они жили все детство в соседних дворах, а в семнадцать лет Нинка вышла замуж за тощего ушастого Володика из первого подъезда и тридцать лет промоталась с ним по гарнизонам без профессии. Сначала с сыном, потом с дочкой Машей (Таниной ровесницей), а потом еще и с Машиным пианино, чтобы девочка получила все как у людей.
Кажется, все эти тридцать лет они собирали деньги на взятку, чтобы Володика взяли преподавателем в училище у них в городе. Да в результате так и не сложилось, Володя из армии уволился, занимался с приятелем какой-то коммерцией, то густо, то пусто. На скопленные деньги выдали Машку замуж с воем, за такого же ушастого солдатика, отправили их куда-то под Астрахань. Сейчас зять где-то служит по контракту, а Машка живет со свекровью и домой не возвращается из упрямства, Нина считает.
Пару лет назад Володик пошел в гору со своим бизнесом, заработал себе на вставные зубы, так его в поликлинике прихватила разведенка с мальчиком. Молодая, стройная, с жилплощадью, но без ремонта. Вот он ей, дурачок, сделал ремонт и остался. И Нина осталась. Одна. Разводиться не хотела, считала, что он перебесится. Он подал в суд, так Нинка наняла адвоката, носила справки, что гипертоник. Все скопленные деньги ухнула, а там уж стоматолог была беременная. Машка далеко, детей пока не завела, потому что с мужем видится очень редко. Сын старший живет в Германии, жена у него эстонка, он еще из армии прихватил, пока служил. Все родственники там какие-то Илги, Инги, Эдгары, черт ногу сломит. У них мальчику уже четырнадцать лет, он даже по-русски не говорит почти. Нина его ни разу не видела, но фотографии хранит и в письмах требует, на всякий случай. «В гробу они видели Россию нашу, Шур, что они здесь забыли?..»
В общем, Нина поутихла, развод Володику дала, так и быть, свеликодушничала, но деньги потихоньку с него тянет. «На лекарства». А сама на них покупает себе кофты с люрексом, блестящие шали и шляпки, корм для пуделя. Работать устроилась в химчистку приемщицей, «для общения». Сидит в окошке «Дома быта», разукрашенная, как новогодняя елка, ждет клиентов и читает женские романы. Считает, что на нее шофер «глаз положил», который раз в день за шмотками приезжает. Молодой. «Ну Нин, с чего это ты взяла?» «Вот и взяла! Женщина это чувствует». – Нинка смешно так моргает ресницами, редкими, но толсто намазанными. Бог с ней, пусть. «А ты что, думаешь, уже никому не нужна?» Нужна-нужна, и Шуре тоже срочно понадобилась.
«Шура, ты как не в себе! Вы тут без меня пропадете обе с бабкой! Я на Машкину свадьбу в ателье платье заказывала, ты же мать, должна выглядеть! Так положено». Шура вяло отмахивалась. У нее вообще-то костюм есть, почти новый… «Ты что, сбесилась – костюм! Это тебе не совещание. Такая квартира, у мамаши его серьги в ушах – я такие только в кино видела. Представь, в чем она будет! Я тебя за ручку к своему мастеру отведу. И платье сошьем, у нас в соседнем бункере ателье, так я договорюсь, чтоб недорого».
Страшно подумать, какой у Нины с ее оранжевой «бяшей» на голове мог быть мастер, ну а что делать? Нинка замуж выходила с весом сорок восемь кило и в приданое имела двое трусов из сатина и перелицованное пальто, но ее энергии человек на пять бы хватило. Володик за ней, при их переезжей нищей жизни, всегда был как за каменной стеной. Теперь же у нее живого веса больше в два раза, соответственно и напора, против нее как против лома. Что с тех времен осталось? Голос пронзительный да глаза козьи зеленые, с вертикальным зрачком. В них вся Нина, шальная, громкая.
Шура согласилась, пусть будет платье, пусть будет стрижка, пусть краска. Одно только пожелание, чтоб не в рыжий. Получилось в коричневый, цвет назывался «интенсивный каштан». Шура вошла на пьедестал в дамском зале, как на эшафот, плюхнулась в кресло. Нина о чем-то пошепталась с парикмахершей, и обе заржали как кони. Шуре стало все равно, она закрыла глаза. Когда-то Алексей Петрович раздобыл ключ от чужой дачи, и она поехала с ним, неизвестно зачем. Вошла так же, как на эшафот, на пахнущие затхлостью половицы и опустилась на диван, закрыв обреченно глаза… И так же суетились у горла руки, расстегивая пуговицы, как теперь – закалывая накидку из черной болоньи. Чужие руки.
Всю жизнь Шура ходила с одной стрижкой: коротко, на косой пробор. В школе, конечно, были какие-то косицы, волосы были тогда густые, ровные, совсем не вились. Она остриглась на первом курсе и сразу похорошела, сама удивилась, как изменилось у нее лицо. Это удивление зафиксировал фотограф: полосатая блузка, руки сложены на книге, поднятые брови. А сейчас? Сказать, что Шура удивилась превращению в «каштанку», было нельзя, она в общем-то ожидала нечто подобное. Готовилась к худшему. Взбитое коричневое гнездо на макушке, подбритый затылок и локоны на лбу, трудно было придумать что-то более ей неподходящее. Нина была в восторге: «Ну, смотри! Другое дело. Сразу видно – молодая ухоженная женщина, а не швабра, которая на себя давно плюнула. Да? Ну скажи, а?» Парикмахерша скромно улыбалась, Шуре казалось, что она на свое творение старается не смотреть. Теперь оставалось только вытерпеть примерку в ателье, и Нинка должна была отстать. «Да-да, Нина, конечно, так лучше. Такая торжественная, праздничная…»
Бабушка Вера дома сказала: «О господи! Ты что, с ума сошла?» Таня вернулась позже, и Шура ее уже через дверь пыталась предупредить, открывая на звонок: «Таня, Таня, я постриглась! И покрасилась!» Таня остолбенела, но сдержалась. Сказала, что надо привыкнуть. Они боялись друг друга обидеть, каждая не хотела первой предложить Шурину голову засунуть под кран. Ну пусть уж будут кудри, хоть раз в жизни! К ним как раз в день самой свадьбы будет готово платье из бархата, как сказала Нинка, цвета «тирракота». Она, эта «тирракота», хотя бы идет к «интенсивному каштану».
Шура утром на регистрацию не поехала, ей поручили забрать по адресу какие-то рушники и солонку для встречи молодых в ресторане. Она очень волновалась, что потеряет бумажку с этим адресом, да еще Таню одевали, с ног сбились. Надо было все делать как положено, а фаты не оказалось. Вызвали Юру, он, бедный, ездил за фатой на другой конец города, потому что рядом была только до пят и дорогая. Зато платье было настоящее, сногсшибательное, такое, которое бывает раз в жизни. Таня о таком мечтала, еще когда в детстве рисовала принцесс. Один раз даже почти осуществила свою мечту: репетировала танец снежинок на новогодний утренник. Девочкам заказали платья в театральном ателье. Такие лифчики на бретельках, а к ним – белые пачки, как в балете. Только Таня так и не станцевала, заболела ангиной и две недели подготовки провела дома. Потом ей роль уже не дали. На фотографии она сидит, отвернувшись к стене, в шерстяном синем платье и толстых колготках, а остальные девочки стоят в этих волшебных белых пачках и склеенных из мишуры коронах. Вот теперь-то наконец у Тани была точно такая же пачка. Атласный верх, прозрачные рукава-крылья и многослойная легкая пена на капроновом чехле. Юбка была удачная – широкая, из-под груди, как на первом балу Наташи Ростовой. Под ней весь вечер возился маленький, и приходилось живот втягивать, чтобы сильно не торчал.