Страница 16 из 73
– Приятный запах, – произнесла я, когда хозяин заворачивал покупку в лиловую бумагу. Затем он уложил все в маленький оранжевый пакет. Отчасти я любила «Тибет Калиаш» именно из‑за красивой упаковки. Порой к безделушке прилагалось стихотворение от Далай‑ламы.
– В городе вчера творилось что‑то ужасное, – объяснил владелец лавки. – А это помогает, – и он бросил в пакетик несколько коричневых конусов – спрессованных благовоний. – Зажгите, – улыбнулся он, – если снова вас настигнет сильный туман.
– Спасибо. Но надеюсь, больше такой гадкой погоды не будет. У меня даже мигрень началась.
Мой собеседник покачал головой.
– Боюсь, ливень повторится… и не раз.
С этими словами он вручил мне три карточки с молитвами.
Я старалась не думать об услышанном, но настроение мое ухудшилось. Ароматы кондитерской меня утешили, и я чувствовала себя гораздо лучше, когда вошла в палату отца. Роман сидел в кровати, я отметила его румянец и осмысленный взгляд.
– Маргарет, – ласково проговорил он. – Ни за что не догадаешься, кто навестил меня вчера вечером!
– Вчера? Но я пробыла здесь до окончания часов посещения!
Отец отмахнулся от штруделя, который я ему протянула, и крепко взял меня за руку.
– Сан Леон!
– Кто? – спросила я, присев на краешек больничной койки.
– Ты же его помнишь? Он родом с Гаити, и картины у него – чудесные, полные тропических цветов…
– Да‑да, конечно, папа. Просто…
– Как приятно было встретиться с ним! А самое прекрасное… – Он притянул меня к себе и прошептал: – Он опять занялся живописью! Его одежда оказалась заляпана красками всех цветов радуги. И у него есть дюжина работ для меня. Представляешь, сколько клиенты выложат за новые полотна Сан Леона?
– Уверена, коллекционеры выложат за них миллионы.
– Верно! Я был прав – что‑нибудь нарисуется! Нашим финансовым передрягам конец.
Роман немного успокоился и откинулся на подушки.
– Хорошо, – кивнула я и потрогала его лоб. Теплый, но отца явно не лихорадило. – Замечательно. Ты полежи, отдохни, а мне бы надо поговорить с твоим врачом.
Он закрыл глаза, мгновенно заснул и негромко захрапел.
– Он с четырех утра не спал, хотел рассказать вам о том, что его посетил Святой Лев, – произнес кто‑то со стороны двери.
Я обернулась и не сразу догадалась, что голос принадлежал Оби Смиту. Медбрат еще не переоделся в униформу и был в темном кожаном пальто, черных джинсах и оранжевой шелковой рубашке. Длинные дреды, недавно подвязанные банданой, парень забросил за спину.
– Вот как, – тихо вымолвила я.
Сан Леон приехал с Гаити в начале восьмидесятых и получил стипендию в Пратте.[26] Учебу он бросил и занялся настенной росписью. Его яркие фрески появились по всему Манхэттену, и он всегда подписывал их своим фирменным знаком: стилизованным львом с поднятой лапой и нимбом над головой. Мой отец разыскал художника в пострадавшем от пожара доме в Нижнем Ист‑Сайде, где Сан Леон жил – вернее, выживал. Роман приобрел шесть его картин. Папа помогал ему, приглашал к нам пообедать, ввел в мир искусства, устроил его первую выставку. В ночь перед тем, как его полотна должны были появиться на биеннале в музее Уитни, Сан Леон умер от передозировки героина.
– Папа был уверен, что мог бы его спасти, – произнесла я и подошла к Оби Смиту, застывшему на пороге. – Надеюсь, он не мучился угрызениями совести.
Оби Смит покачал головой.
– По словам вашего отца, Святой Лев на него не в обиде.
Слезы набежали мне на глаза.
– Возьмите. – Я протянула Оби Смиту оранжевый пакет. Он сочетался по цвету с его рубашкой. – Вы были очень добры, и мне захотелось…
– Не стоит благодарности, – ответил он. – Я просто выполняю свою работу.
Он ловко развернул упаковочную бумагу, и разноцветный шарф взлетел вверх, как экзотическая бабочка. Еще мгновение – и Оби обернул его вокруг шеи.
– Вам к лицу.
– Не сомневаюсь, – кивнул Оби, отвесил мне учтивый поклон, развернулся и был таков. Полы черного пальто развевались, будто крылья. Я наблюдала за его пружинящей походкой, и мне казалось, что медбрат двигается в такт музыке, слышной только ему одному. Я смотрела ему вслед все время, пока он шагал по коридору. На углу Оби обернулся и одарил меня широченной улыбкой.
Я покраснела от неловкости, крутанулась на месте… и наткнулась на детектива Джо Кирнана.
– О, я рад, что вы здесь.
Он взял меня под руку и повел к комнате для посетителей.
– Я навещаю отца, детектив, – возразила я, вырвалась и хотела уже вернуться в палату, но Кирнан меня обогнал и загородил дверь. – Что случилось? – сердито воскликнула я. – Роман болтал что‑то непонятное? Он находится под воздействием сильных лекарств, поэтому…
– Дело не в словах мистера Джеймса. Суть в том, что говорят люди, вломившиеся в вашу галерею.
– Правда? Вы их поймали? – с искренним изумлением спросила я, обрадовавшись такому повороту событий. Теперь сразу отпадут вопросы о причастности Романа к ограблению. – Великолепно! Серебряная шкатулка у них?
Кирнан замолчал.
– У них Писсарро, мисс Джеймс, – сообщил он наконец. – Никакой шкатулки у них не было.
– Жаль… Но зато картины нашлись. Это по‑настоящему хорошая новость.
– Боюсь, что не совсем. Двое преступников независимо друг от друга признались, что ваш отец нанял их.
Пользоваться мобильниками в больнице Святого Винсента запрещено. Закончив разговор с сыщиком, я вышла на улицу, чтобы позвонить Чаку Ченнери.
– Не могу поверить, – протянул он своим убаюкивающим баритоном. – Кто‑то хочет подставить Романа. Я свяжусь с Дейвом Райсом из криминального отдела, и мы чуть погодя подъедем к тебе.
Я поблагодарила Чака и вернулась в палату. Отец проснулся и спорил с медсестрой – он отказывался завтракать.
– Давайте‑ка я возьму это на себя, – произнесла я.
Взяв поднос с остывшей яичницей и растекшимся по тарелке желе, я протянула Роману яблочный штрудель из кондитерской «Лафайет». Похоже, он не помнил, что я уже предлагала ему лакомство раньше, как и то, что видел меня полчаса назад. В общем, я решила не затрагивать тему визита Сан Леона. Но когда отец доел штрудель и я стряхнула крошки с койки, наступил час «X».
– Пообещай мне, пожалуйста, что не станешь огорчаться, – начала я. – Я спрошу только один раз и поверю тому, что ты мне скажешь. – Я сделала глубокий вдох. – Полицейские поймали тех типов, которые ограбили нашу галерею…
– Прекрасная новость…
– …и они утверждают, что их нанял именно ты.
Роман побледнел, его дрожащие пальцы скомкали простыню. Я пожалела о своих словах, но подумала, что так даже лучше. По крайней мере, он узнает обо всем от меня, а не от офицера полиции.
– Маргарет, – прошептал он. Папа называл меня полным именем только в самые серьезные и важные моменты. – Ты думаешь, я бы… впустил этих упырейв наш дом?
– Повторяю, папа, я поверю любому твоему ответу.
– Клянусь памятью твоей матери: я не имею с ними ничего общего.
Я погладила Романа по руке.
– Ладно, мне этого достаточно. Скоро сюда придет Чак Ченнери вместе с адвокатом по уголовным делам из своей фирмы. Мы позаботимся о тебе. Ты не должен говорить об ограблении ни с кем, кроме Чака и второго адвоката. Договорились?
Мой отец важно поднял вверх указательный палец.
– И с твоей мамой, конечно.
– При чем тут она?
– С ней‑то можно поговорить?
Я вновь взяла его за руку. Хорошо, он хотя бы не попросил у меня разрешения побеседовать с Сан Леоном.
– Разумеется, папа. Сколько угодно.
Я расправила одеяло и подоткнула края простыни под матрас. Моя ладонь прикоснулась к чему‑то шершавому. Я опустила глаза и обнаружила на ткани брызги краски – лимонно‑зеленой, коралловой, бледно‑желтой и аквамариновой. Это были излюбленные цвета Сан Леона.
СТОРОЖЕВАЯ БАШНЯ
Целое утро, включая пару часов после полудня, я провела в больнице. В двенадцать приехал Чарльз Ченнери с молодым, чисто выбритым адвокатом в костюме от «Hugo Boss» и блестящих туфлях, поскрипывающих на больничном полу. Полчаса они говорили с моим отцом. Затем Чак отвел меня в сторону и сообщил, что добивается судебного запрета. Тогда полиция перестанет допрашивать Романа в качестве «свидетеля», пока он принимает сильные обезболивающие препараты. Я не спросила у него, говорил ли папа о визите Сан Леона, поскольку Чак сам пришел мне на помощь. Он ободряюще положил руку на мое плечо и признался: когда его восьмидесятишестилетняя мать лежала в больнице в связи с переломом шейки бедра, она подолгу беседовала с Мейми Эйзенхауэр.[27]