Взлет черного лебедя

Женщина цокнула языком и поправила простыню на узкой впалой груди Романа.

– Вашему отцу восемьдесят четыре года. Даже самый умный старик может слегка повредиться рассудком после пулевого ранения. Главное для него – покой, а волновать его не надо.

– Я все учту, – сказала я. – Но мне бы хотелось поговорить с его лечащим врачом о назначенных лекарствах.

– Доктор Монро в своем кабинете, беседует с офицером полиции. Кажется, они старые товарищи – с тех времен, когда наш мистер Монро работал в реанимации. Почему бы вам не заглянуть к нему прямо сейчас?

С нарастающим чувством страха я побрела в указанном направлении. Маршрут был крайне запутанным. Полагаю, его специально придумали для того, чтобы родственники держались подальше от лечащих врачей своих родных и близких. Если детектив Кирнан и доктор – «старые товарищи», ничто не помешает Монро выложить детективу все подноготную. Например, бред Романа или прочие «возмутительные слова» пациента. Кто знает, что мой отец наговорил в таком состоянии. Я не могла поверить в то, что папа все подстроил. Но запросто представила себе, как он обмолвился о своей удаче. Ведь наши картины застрахованы. Мне оставалось только надеяться, что Роман не сболтнул об истинном облике «грабителей‑демонов».

Подойдя к кабинету доктора Монро, я немного постояла у двери и прислушалась. Может, я выведаю что‑нибудь ценное? Однако врач и сыщик разговаривали не о Романе. Они обсуждали результаты воскресной игры «Jets».[13]

– Знак будущего, не иначе, – воскликнул Кирнан. – Как только Фавр привыкнет к новой системе, каждое воскресенье будет не игра, а бомбардировка!

– Не знаю, – хмыкнул его собеседник. – Фавр отлично работал на перехвате.

– Надеюсь, я не помешала важной медицинской дискуссии, – произнесла я, заглянув в кабинет.

Врач (на вид мой ровесник) улыбнулся. Детектив предложил мне войти.

– Вы, вероятно, не болельщица, – заметил Кирнан.

– Я очень волнуюсь за отца, – начала я, игнорируя сыщика. – У него бессвязная речь. Травма головы у него тяжелая?

– Мне, пожалуй, пора, – пробормотал детектив Кирнан и решительно встал.

– Можете остаться, – сказала я.

В тот момент я подумала, что было бы неплохо понаблюдать, не скрывает ли Кирнан чего‑то от меня.

– Рентгенограмма головного мозга у него хорошая, – сообщил доктор Монро и продемонстрировал мне один из снимков, прикрепленных к рентгеноскопу. – Бред, скорее всего, является следствием того, что ему вводят морфий. Это весьма распространенный побочный эффект, в особенности, у престарелых пациентов. Вы не замечали никаких нарушений мышления у своего отца до ранения?

– Никаких, – заявила я убежденно. – Он решает кроссворд в воскресном выпуске «Times» за двадцать минут и помнит имя любого посетителя и художника, побывавшего в галерее за последние сорок лет.

– И как насчет депрессии или мыслей о самоубийстве? – поинтересовался Кирнан.

У меня по спине побежали мурашки. На что намекает детектив?

– Ничего подобного. Конечно, когда десять лет назад погибла моя мать, он горевал, но он выкарабкался. Вся его семья погибла у него на глазах во время Холокоста.

– Многие пережившие Холокост страдают депрессией, – возразил доктор Монро.

– А мой отец – нет. Он всегда верил, что его долг – продолжать жить за погибших. Но к чему эти вопросы? Какое отношение имеет состояние его психики к выстрелу преступника?

Целую минуту и врач, и полицейский молчали. Я заметила, что они переглянулись, а потом Кирнан кивнул и указал на другой снимок.

– Взгляните, – обратился он ко мне, – рентгенограмма плеча вашего отца. Пуля вошла в его грудную клетку – чуть выше сердца. А вот здесь, – он аккуратно прикоснулся к краю соседнего снимка, – видно, где она вышла – ниже трапециевидной мышцы спины. Судя по углу траектории пули и следам пороха на его груди и ладони.

– Что?

– Пуля была из армейского револьвера, найденного нами на полу, – вмешался детектив Кирнан. – Того самого, который принадлежит мистеру Джеймсу. Напрашивается единственный верный вывод: только ваш отец виновен в своем ранении. Он стрелял в себя сам.

Через двадцать минут я оказалась в больничном дворе. Я пересекла Седьмую авеню и почти побежала на запад, к Гринвич‑Вилидж. Я была слишком удивлена и расстроена для того, чтобы сразу вернуться в галерею. Я не могла встретиться ни с Майей, ни с кем‑то из заботливых клиентов, ни с соседями. Наверняка многие решили навестить нас, узнав об ограблении. Как только распространится слух о том, что Роман Джеймс разыграл очередную аферу, они тут же пожалеют о своих свежих соболезнованиях. А зачем же он стрелял в себя? Разумеется, для того, чтобы все выглядело, будто он стал жертвой ограбления. Но всякий раз, когда я пыталась вообразить, что отец наводит на себя дуло и нажимает на курок, я совершенно терялась.

«Тело – храм души, – говорил Роман, когда я, студентка колледжа, призналась ему в том, что мечтаю о татуировке. – Ты ведь не стала бы рисовать граффити баллончиком с краской на стене синагоги? Не стоит делать это с домом, где живет твоя душа».

Как он мог навести револьвер на собственную плоть? Нет, должно быть другое объяснение.

Я перешла Восьмую авеню и двинулась дальше на запад по Горацио‑стрит. В конце улицы я увидела блеск воды Гудзона. Почему бы не пересечь Вест‑сайд‑хайвей и не пройти вдоль набережной Гудзон‑Ривер‑Гринуэй… Тогда я устану настолько, что у меня не останется сил думать… Но я остановилась и взглянула на юг, в сторону Гудзон‑стрит. Магазин находился где‑то там, возле реки. Следовало бы проверить район и разыскать лавку. В таком случае я расскажу антиквару о краже шкатулки, а потом сообщу детективу точный адрес магазинчика. Похоже, Кирнан не поверил, что шкатулка и ее владелец существуют в реальности. Видимо, считает меня ненормальной.

И я направилась к югу по узким мощеным улочкам, лежавшим между Гудзоном и Вест‑сайд‑хайвей. Безуспешно прочесывая Горацио‑стрит, Джейн‑стрит, Бетюн‑стрит, я чувствовала, как во мне нарастает паника. Что же стряслось с отцом? А вдруг сыщик прав? Что, если Роман сам ранил себя и подстроил ограбление, чтобы получить страховку? Конечно, полиция сняла обвинения после истории с ширмой Уорхола… Но я все еще не могла забыть о его ссорах с мамой из‑за денег перед той кражей. А теперь, когда я ввела его в курс дела по поводу нашего финансового положения, происходит новое преступление. Правда, ограбление случилось не сразу, а ранним утром. Неужели за такой короткий срок он успел все продумать и организовать? Я ненавидела себя за эти мысли, но не могла от них избавиться. А внутренний голос твердил: «Раз он виновен, его посадят за решетку, и ты будешь совсем одна».

Я застыла посередине Корделия‑стрит. Мои глаза заволокло слезами… и внезапно обнаружила, что стою напротив застекленной двери. Она сверкала позолотой в лучах солнца и показалась мне знакомой. Я провела пальцами по сохранившимся буквам «mist».Еще вчера я обратила на них внимание и решила, что это – обрывок слова «chemist»– «химик, аптекарь». А вдруг я ошиблась и вывеска означает «alchemist» – «алхимик»?Во всяком случае, я достигла цели.

Я захотела заглянуть в магазин через стекло, но каким‑то образом дверь за ночь покрылась слоем грязи. Я потерла стекло и обнаружила золоченые буквы «а», «i» и «r», стоящие рядом, а чуть ниже – знак «&». Понятно, союз «и». Air and Mist– «Воздух и туман». Два в одном. Ничто. Слова показались мне издевкой. Но я продолжала вытирать грязь, и на стекле образовался чистый кружок. Я пристально вгляделась сквозь него – сплошная серость. Затем я осознала, что помещение и в самом деле былосерым. Тот же самый прилавок с изящной резьбой ар‑нуво, витрины с украшениями… но сейчас они оказались разбиты и покрыты толстым слоем пыли. Шелковая занавеска превратилась в клочья старой тряпки. С потолка свисала паутина. Похоже, в магазин много лет никто не заходил.

ЧАЙ С БУЛОЧКАМИ