Страница 21 из 74
— Вотъ! — и Николай Ивановичъ, сунувъ кондуктору деньги, прибавилъ:- Тутъ труа четвертакъ. Пусть на труа франкъ. А я думалъ, что и здѣсь, какъ въ Нѣметчинѣ, все надо по телеграфу, когда кондукторъ упомянулъ про депешу-то, — отнесся онъ къ женѣ по уходѣ кондуктора.
— Да нѣтъ, нѣтъ. Онъ не про депешу упомянулъ, а сказалъ — депеше ну, то-есть поторопитесь. Здѣсь французская земля, здѣсь этого нѣтъ.
— Ну, то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: тамъ только обѣды по телеграфическимъ депешамъ, а здѣсь ужъ и выпивка. Нѣтъ, какова учтивость у французовъ! Только заикнулись насчетъ выпивки — сейчасъ: пожалуйте, я вамъ принесу.
— Еще-бы… Французы удивительно учтивый народъ. Развѣ можно ихъ сравнить съ нѣмцами.
— Я, Глаша, страсть какъ радъ, что мы попали во французскую землю.
— А я-то какъ рада!
Поѣздъ однако не стоялъ и двухъ минутъ, и тронулся, минуя станціонныя освѣщенныя вывѣски — Глаша! А выпивка-то? Гдѣ-же венъ ружъ-то? Надулъ кондукторъ… Вотъ тебѣ и французская учтивость! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, но въ это время дверь купэ отворилась и въ купэ влѣзъ кондукторъ, держащій въ рукѣ бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканомъ.
— Voyons, monsieur… Servez-vous… — протянулъ онъ Николаю Ивановичу бутылку.
— Вотъ за это, мусье, спасибо, вотъ за это мерси. Гранъ мерси, рюссъ мерси! — заговорилъ Николай Ивановичъ, принимая бутылку.
— Monsieur est un Russe? — спросилъ французъ и прибавилъ:- Oh, nous aimons la Russie et les Russes. Vivent les Russes!
Отъ него такъ и пахнуло виномъ. Очевидно, онъ и самъ сейчасъ только выпилъ, да и раньше не отказывался отъ вина. Николай Ивановичъ замѣтилъ это и сказалъ женѣ:
— Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
— Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсѣмъ особый народъ.
— Vos billets, monsieur… — между тѣмъ сказалъ кондукторъ.
— Билеты требуетъ, — пояснила Глафира Семеновна.
— Да понялъ, понялъ я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вотъ, мосье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве венъ ружъ? — вдругъ предложилъ Николай Ивановичъ кондуктору.
— Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après, — отвѣчалъ тотъ, простригая билеты.
— Ну, вотъ и отлично. Бюве…
Николай Ивановичъ налилъ стаканъ и протянулъ кондуктору. Тотъ поклонился и отстранилъ стаканъ.
— A présent vous-même, monsieur, et moi-je prendrai après vous.
— Глаша! Что онъ такое? — недоумѣвалъ Николай Ивановичъ.
— Хочетъ, чтобы ты прежде выпилъ.
— Я? Же?.. Отлично. Тре бьенъ… Вотъ… За здоровье Франсъ!
Николай Ивановичъ залпомъ выпилъ стаканъ и продолжалъ:
— Мы любимъ вашу Франсъ, очень любимъ. Глаша, переведи.
— Ву рюссъ — ву земонъ ли Франсъ.
— Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie [7].
Кондукторъ взялъ поданный ему стаканъ съ краснымъ виномъ, поднялъ его и, воскликнувъ: «Vive la Russie!» — тоже выпилъ его залпомъ.
— Другъ! Ами… Франсе и рюссъ — ами, — протянулъ ему руку Николай Ивановичъ.
Кондукторъ потрясъ руку.
— Анкоръ… — предложилъ Николай Ивановичъ, указывая на стаканъ.
— Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les Russes…
— Что онъ говоритъ, Глаша?
— Принесетъ еще бутылку и тогда опять съ тобой выпьетъ.
— Душа-человѣкъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, ударяя кондуктора по плечу. — Ну, бьенъ, бьенъ… Принеси — опять выпьемъ.
— Au revoir, monsieur… Au revoir, madame, — раскланялся кондукторъ, повернулъ ручку двери купэ и исчезъ во мракѣ.
При такихъ обстоятельствахъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна въѣзжали во французскую землю.
XXIII
Съ французскимъ кондукторомъ Николай Ивановичъ все-таки выпилъ двѣ бутылки краснаго вина. Со второй бутылкой кондукторъ принесъ ему и бѣлаго хлѣба съ сыромъ на закуску, а Глафирѣ Семеновнѣ грушу, и предложилъ ее съ галантностью совсѣмъ ловкаго кавалера. Появленіе такого человѣка, рѣзко отдѣляющагося отъ угрюмыхъ нѣмецкихъ кондукторовъ, значительно ободрило супруговъ въ ихъ путешествіи, и когда на зарѣ багажъ ихъ въ Вервье былъ слегка осмотрѣнъ заглянувшимъ въ купэ таможеннымъ чиновникомъ, они начали дремать, совершенно забывъ о разбойникахъ, которыхъ такъ опасались въ началѣ. Къ тому-же и начало свѣтать, а дневной свѣтъ, какъ извѣстно, парализуетъ многіе страхи. Подъѣзжая къ Намюру, они уже крѣпкимъ сномъ. Кондукторъ, хоть и заглядывалъ въ купэ для провѣрки билетовъ, но, видя супруговъ спящими, не тревожилъ ихъ.
Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце свѣтило ярко и привѣтливо озаряло мелькавшіе мимо оконъ вагона каменные деревенскіе домики, сплошь застланные вьющимися растеніями, играло на зеленыхъ еще лугахъ, на стоящихъ въ одиночку дубахъ съ пожелтѣвшей листвой, на синей лентѣ рѣчки, идущей вдоль дороги.
Глафира Семеновна сидѣла у окна купэ и любовалась видами. Вскорѣ маленькіе каменные домики стали смѣняться болѣе крупными домами. Появились вывѣски на домахъ, мелькнула желѣзная рѣшетка какого-то сада, стали появляться высокія фабричныя трубы, курящіяся легкимъ дымомъ, и вдругъ Глафира Семеновна воскликнула:
— Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчасъ по картинѣ узнала. Николай Иванычъ! Радуйся, мы подъѣзжаемъ къ Парижу.
— Да что-ты! — подскочилъ къ окну Николай Ивановичъ.
— Вонъ, вонъ… Видишь? — указала Глафира Семеновна.
— Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… «Конченъ, конченъ дальній путь. Вижу край родимый», — запѣлъ онъ.
Стали попадаться по дорогѣ уже улицы. Дома — все выростали и выростали. Виднѣлась церковь съ готическимъ куполомъ. Движеніе на улицахъ все оживлялось. Поѣздъ умѣрялъ ходъ, скрежетали тормаза. Еще нѣсколько минутъ, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники въ кэпи и съ бляхами на груди.
— Пріѣхали… Въ Парижъ пріѣхали!.. — радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондукторъ отворилъ передъ ними дверь купэ.
Въ дверь рванулся блузникъ, предлагая свои услуги.
— Вуй, вуй… Прене но саквояжъ, — сказала Глафира Семеновна. — Э шерше коше пуръ партиръ а готелъ. Николай Иванычъ! Бери подушки. Что ты стоишь истуканомъ.
— Une voiture, madame? — спросилъ блузникъ.
— Да, да…Вуатюръ… И анкоръ нашъ багажъ… — совала она ему квитанцію.
— Oui, oui, madame.
Багажъ былъ взятъ и блузникъ потащилъ его на спинѣ на подъѣздъ вокзала. Супруги слѣдовали сзади. Вотъ и улица съ суетящейся на ней публикой. Николай Ивановичъ поражалъ всѣхъ своей громадной охапкой подушекъ. Какой-то уличный мальчишка, продававшій съ рукъ билеты для входа на выставку, даже крикнулъ:
— Voyons, ce sont les Russes!
Французскій городовой въ синей пелеринкѣ кэпи, съ закрученными усами и съ клинистой бородкой махнулъ по направленію къ стоящимъ къ шеренгу извозчикамъ. Отъ шеренги отдѣлилась маленькая карета съ сидящимъ на козлахъ краснорожимъ, гладко-бритымъ, жирнымъ извозчикомъ въ бѣлой лакированной шляпѣ-цилиндрѣ, и подъѣхала къ супругамъ. Багажъ уложенъ на крышу каретки, блузнику вручена цѣлая стопка французскихъ пятаковъ, какъ называлъ Николай Ивановичъ мѣдныя десятисантимныя монеты, и супруги сѣли въ каретку, заслонившись подушками. Извозчикъ обернулся и спросилъ, куда ѣхать.
— Готель какой-нибудь. Данъ готель… — сказала Глафира Семеновна.
— Quel hôtel, madame?
— Ахъ ты, Боже мой! Да я не знаю — кель. Же не се па. Николай Иванычъ, кель?
— Да почемъ-же я-то знаю!
— Все равно, коше. Се тегаль, кель. Онъ готель, намъ нужно шамбръ… шамбръ и де ли…
— Je comprends, madame. Mais quel quartier désirez-vous?
— Глаша! Что онъ говоритъ?
— Рѣшительно не понимаю. Онъ шамбръ данъ готель. Ну вояжеръ, ну де Рюсси…
Стоящій тутъ-же городовой сказалъ что-то извозчику. Тотъ покачалъ головой и поѣхалъ легкой трусцой, помахивая бичомъ не на лошадь, а на подскакивающихъ къ окнамъ кареты мальчишекъ-блузниковъ съ какими-то объявленіями, съ букетами цвѣтовъ. Минутъ черезъ десять онъ остановился около подъѣзда и крикнулъ: