Страница 20 из 74
— Тебѣ кажется добродушнымъ и глупымъ, а мнѣ страшнымъ. Пожалуйста, будь наготовѣ и не спускай съ него глазъ. Гдѣ-же твой револьверъ? — вспомнила она.
— Ахъ, да… — спохватился Николай Ивановичъ. — Вонъ револьверъ лежитъ на диванѣ около того окошка.
— Воинъ! Въ минуту опасности забылъ даже и о револьверѣ.
— Что я подѣлаю съ этимъ револьверомъ супротивъ его ружья! — шепталъ Николай Ивановичъ.
— Да вѣдь у него ружье въ чехлѣ.
— Въ чехлѣ, да заряжено, а ты вѣдь знаешь, что мой револьверъ безъ патроновъ.
— Все-таки возьми его въ руки… Вѣдь никто не знаетъ, что онъ не заряженъ. Возьми-же.
— Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого чорта какой ножъ за поясомъ.
— Такъ вѣдь и у тебя есть ножикъ. Куда ты его задѣвалъ?
— Я, должно быть, впопыхахъ уронилъ его подъ скамейку.
— Ахъ, Николай Иванычъ! Ну, можно-ли на тебя въ чемъ-нибудь понадѣяться! Ты хуже всякой женщины.
— Да вѣдь я, душечка, въ военной службѣ никогда не служилъ.
— Подними-же ножекъ.
— Гдѣ тутъ искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этотъ чортъ какъ хватитъ меня!.. Нѣтъ, ужъ лучше такъ. Сама-же ты говорила, чтобъ не спускать съ этого разбойника глазъ. А то нѣтъ, это положительно не разбойникъ. Смотри, онъ вынулъ изъ сумки грушу и ѣстъ ее.
— Да вѣдь и разбойники могутъ ѣсть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.
— Да конечно-же, конечно-же… Я, Глаша, сяду. Вѣдь ужъ все равно, что стоя, что сидя…
И Николай Ивановичъ, не спуская глазъ съ «разбойника», медленно опустился на диванъ около того окна, гдѣ стоялъ. Косясь на «разбойника», сѣла и Глафира Семеновна. «Разбойникъ» взглянулъ на нее и ласково улыбнулся.
— Успокоились? — спросилъ онъ по-нѣмецки. — Ахъ, какъ мнѣ жалко, что я напугалъ васъ во время сна.
— Тебя задираетъ, — прошепталъ женѣ Николай Ивановичъ, не понявъ, разумѣется, что сказалъ «разбойникъ», и спросилъ ее:- Не понимаешь, что онъ бормочетъ?
— Откуда-же мнѣ понимать!
Не спускали съ разбойника глазъ супруги, не спускалъ съ нихъ глазъ и разбойникъ. Сидѣли они въ разныхъ углахъ купэ. Минуту спустя, разбойникъ досталъ изъ сумки двѣ груши, протянулъ ихъ на своей ладони супругамъ и съ улыбкой произнесъ: «Bitte». Глафира Семеновна съежилась, еще сильнѣе прижалась къ уголку вагона и не брала. Николай Ивановичъ протянулъ было руку, но жена остановила его.
— Не бери, не бери… Можетъ быть отравленныя груши, чтобы усыпить насъ.
— Ахъ, и то правда, — отдернулъ руку Николай Ивановичъ.- A я хотѣлъ взять, чтобы не раздразнить его.
«Разбойникъ» не отставалъ, сидѣлъ съ протянутой ладоныо, на которой лежали груши, и повторялъ:
— Bitte, bitte… Ohne Seremonie [4]…
— Я, Глаша, возьму, но ѣсть не буду, — сказалъ Ииколай Ивановичъ, взялъ грушу и кивнулъ «разбойнику», пробормотавъ:- Данке…
«Разбойникъ» помолчалъ немного и опять произнесъ по-нѣмецки:
— На слѣдующей станціи я освобожу васъ отъ своего присутствія. Я буду уже дома.
Супруги, разумѣется, ничего не поняли изъ его словъ. Онъ все-таки показалъ имъ на утокъ и пробормоталъ по-нѣмецки:
— Вотъ везу женѣ. Это мой охотничій трофей. In Russland giebt es folche Snten [5]? — задалъ онъ вопросъ, поясняя жестами, но его все-таки не поняли и оставили безъ отвѣта.
Поѣздъ уменьшилъ ходъ. «Разбойникъ» засуетился, схватилъ ружье, непромокаемый плащъ и сталъ собираться уходить. Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:
— Коля! Коля! Хватай скорѣй свой револьверъ.
Николай Ивановичъ потянулся и быстро схватилъ револьверъ, который лежалъ прикрытый носовымъ платкомъ на противоположномъ концѣ дивана. «Разбойникъ» улыбнулся и пробормоталъ по-нѣмецки:
— А! Тоже съ оружіемъ ѣздите. Это хорошо по ночамъ…
Поѣздъ остановился. «Разбойникъ» поклонился супругамъ, еще разсыпался въ извиненіяхъ и вышелъ изъ купэ.
— Ну, слава Богу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, когда они остались въ купэ безъ «разбойника». — Провалился! Ахъ, какъ онъ напугалъ насъ, а вѣдь на тебѣ, Глаша, лица не было.
— Ты ничего? Да ты хуже меня! — попрекнула его супруга. — Ты даже оружіе забылъ схватить въ руки.
— Ну, песъ съ нимъ. Слава Богу, что ушелъ. Вотъ охотникъ, а какъ похожъ на разбойника.
— Погоди радоваться-то. Можетъ быть и разбойникъ. Да нечего торжествовать, что и ушелъ. Очень можетъ быть, что онъ влѣзъ къ намъ, чтобъ высмотрѣть хорошенько насъ и купэ, а ужъ на слѣдующей станціи влѣзетъ къ намъ съ другими разбойниками, — замѣтила Глафира Семеновна.
— Что ты, что ты, Глаша! Типунъ-бы тебѣ на языкъ! — испуганно проговорилъ Николай Ивановичъ и перекрестился.
А поѣздъ такъ и мчался во мглѣ непроглядной ночи.
XXII
Не взирая, однако, на тревожное состояніе Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сонъ сдѣлалъ свое дѣло и они задремали на нѣсколько времени, хотя и дали себѣ слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась отъ остановки поѣзда на станціи. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочіе, и ужъ перекликались на французскомъ языкѣ, какъ показалось Глафирѣ Семеновнѣ. Она открыла окно и стала прислушиваться — да, французскій языкъ. Нѣмецкаго говора не слыхать, онъ исчезъ; исчезли откормленныя лоснящіяся физіономіи нѣмецкихъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, исчезли нѣмецкія фуражки и замѣнились французскими кэпи, появились французскія бородки на тощихъ лицахъ и на станціонномъ зданіи красовались уже французскія надписи. Первымъ, что бросилось Глафирѣ Семеновнѣ въ глаза, была надпись: «buvette».
— Николай Иванычъ, французскій языкъ! Пріѣхали, во французскую землю пріѣхали! — радостно бросилась она къ мужу.
Николай Ивановичъ спалъ, прислонившись къ уголку и держа руку на револьверѣ, который лежалъ у него на колѣняхъ. Женѣ нужно было потрясти его за плечо, чтобы онъ проснулся. Онъ открылъ глаза, быстро вскочилъ на ноги и, уронивъ на полъ револьверъ, испуганно спрашивалъ:
— Опять разбойникъ? Гдѣ онъ?
— Какой разбойникъ! Мы пріѣхали во Францію. Французскій языкъ… Можетъ быть это ужъ даже Парижъ.
— Не можетъ быть! Тогда надо спросить. Что-жъ, ты! Спрашивай… Хвастайся французскимъ языкомъ
Глафира Семеновна высунулась изъ окна и крикнула проходившей французской бородкѣ:
— Мосье… Кель статіонъ? Пари? Эсе Пари?
— Oh, non, madame. Paris est encore loin. А Paris nous serons le matin, — послышался учтивый отвѣтъ.
— Что онъ говоритъ? — освѣдомился Николай Ивановичъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, не Парижъ. Въ Парижъ мы пріѣдемъ еще утромъ.
— Однако, ты все понимаешь.
— Еще-бы! По-французски я сколько угодно. У насъ въ пансіонѣ француженка была настоящая, — похвасталась Глафира Семеновна. — Вотъ написано — пуръ ле дамъ; вонъ — пуръ ле месье… Вонъ — бюветъ. Тутъ можно выпить желающимъ.
— Такъ я, Глаша, съ удовольствіемъ-бы выпилъ. Спроси, сколько минутъ стоимъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдругъ опять разбойникъ?
— Да разбойникъ, должно быть, въ нѣмецкой землѣ остался. Неужели-же его черезъ границу пропустили? Наконецъ, ты можешь со мной вмѣстѣ выйти.
— Кондюктеръ! — опять закричала Глафира Семеновна. — Комбьенъ минютъ иси?
— Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.
— Me ну вулонъ буаръ…
— Да, буаръ… Буаръ венъ ружъ, а то такъ бьеръ, — прибавилъ Николай Ивановичъ и тутъ-же похвастался передъ женой: — всѣ хмельныя слова я отлично знаю.
Кондукторъ протянулъ руку и сказалъ:
— Vous voulez prendre du vin rouge? Do
— Что онъ говоритъ, Глаша?
— Самъ принести хочетъ намъ вина. Комбьянъ пуръ бутель?
— Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous [6].
— Какъ, тоже депешу надо? — спросилъ Николай Ивановичъ.- B здѣсь по телеграфной депешѣ?
— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Давай ему скорѣй денегъ. Давай два французскихъ серебряныхъ четвертака. Скорѣй, скорѣй.