Наши за границей

— Voyons!..

Выскочилъ лакей съ капулемъ на лбу, въ черной курткѣ и передникѣ чуть не до земли.

— Une chambre pour les voyageurs! — сказалъ извозчикъ лакею.

Тотъ отрицательно покачалъ головой и отвѣчалъ, что все занято.

— Онъ шамбръ авекъ де ли… — сказала Глафира Семеновна лакею.

— Point, madame… — развелъ тотъ руками. Извозчикъ потащился далѣе. Во второй гостинницѣ тотъ-же отвѣтъ, въ третьей то-же самое, въ четвертой даже и не разговаривали. Выглянувшій на подъѣздъ портье прямо махнулъ рукой, увидавъ подъѣхавшую съ багажемъ на крышкѣ карету. Супруги уже странствовали болѣе получаса.

— Нигдѣ нѣтъ комнаты! Что намъ дѣлать? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Нужно искать. Нельзя-же намъ жить въ каретѣ.

Извозчикъ обернулся на козлахъ, заглянулъ въ переднее стекло кареты и что-то бормоталъ.

— Алле, алле… — махала ему Глафира Cеменовна. — Онъ шамбръ… Ну не пувонъ санъ шамбръ… Надо шерше анкоръ отель.

Въ пятой гостинницѣ опять то-же самое. Портье выглянулъ и молча махнулъ рукой.

— Что за незадача! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Вѣдь просто хоть караулъ кричи. Ну, Парижъ! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! — махнулъ онъ торчащей въ стеклѣ двери фигурѣ портье и показалъ полуфранковую монету. Тотъ отворилъ дверь.

— Вотъ на чай… Прене… — протянулъ Николай Ивановичъ портье монету.

— Се пуръ буаръ… — поправила мужа Глафира Семеновна. — Прене и доне ну зенъ шамбръ.

— Nous n’avons point, madame… — отвѣчалъ портье, но деньги все-таки взялъ.

— Же компранъ, же компранъ. А гдѣ есть шамбръ? У шерше?

Портье сталъ говорить что-то извозчику и показывалъ руками. Снова поѣхали.

— Великое дѣло даваніе на чай! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Оно развязываетъ языки… И помяни мое слово — сейчасъ комната найдется.

Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въѣхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ сѣрыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъѣзда. Извозчикъ слѣзъ съ козелъ, направился въ подъѣздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бѣломъ чепцѣ.

— Онъ шамбръ авекъ де ли… — обратилась къ ней Глафира Семеновна.

— Ah, oui, madame… Ayez la bonté de voir seulement, — отвѣчала старушка и отворила дверцу кареты.

— Есть комната! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что я говорилъ!

Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъѣздъ.

ХXIV

Въ подъѣздѣ на площадкѣ висѣли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, о «Petit Journal». Пахло чѣмъ-то жаренымъ. Налѣво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сѣромъ потертомъ пиджакѣ, съ сѣрой щетиной на головѣ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бѣломъ чепцѣ предложила супругамъ подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лѣстницѣ.

— Кель этажъ? — спросила ее Глафира Семеновна.

— Troisième, madame, — отвѣчала старушка и бойко пошла впередъ.

— Въ третьемъ этажѣ? — переспросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.

— Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ, — считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:- Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. Зачѣмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей… Куда-же она насъ ведетъ?

— Ну заве ли — труазьемъ… — начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ. — А вѣдь это…

— Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut.

— Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вѣдь это ужъ пятый!.. Глаша. — Сянкъ, мадамъ, сянкъ… — старалась пояснить старушкѣ Глафира Семеновна.

— Mais, non, madame, c’est le troisième….- стояла на своемъ старуха и ввела въ корридоръ. — Фу, чортъ! Да неужто мы этажей считать не умѣемъ?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.

— Да вѣдь что-жъ говорить-то? Увѣряетъ, что третій.

Старушка распахнула дверь изъ корридора въ комнату и сказала:

— Voilа, monsieur…

Николай Ивановичъ заглянулъ и воскликнулъ:

— Да вѣдь это клѣтушка! Тутъ и одному-то не помѣститься. И наконецъ, всего одна кровать. Намъ нужно двѣ кровати.

— Де ли… де… — пояснила старушкѣ Глафира Семеновна.

— Oui, madame… Je vous mettrai…

— Говоритъ, что поставитъ вторую кровать.

Супруги обозрѣвали комнату. Старая, стариннаго фасона, краснаго дерева кровать подъ драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ — вотъ все убранство комнаты. Два большія окна были на половину загорожены чугунной рѣшеткой и въ нихъ виднѣлись на противоположной сторонѣ узенькой улицы другія такія-же окна, на рѣшеткѣ одного изъ которыхъ висѣло для просушки дѣтское одѣяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила рѣшетки, подолъ какого-то платья, держа корсажъ платья у себя на плечѣ.

— Ну, Парижъ..- сказалъ Николай Ивановичъ. — Не стоило въ Парижъ ѣхать, чтобы въ такомъ хлѣву помѣщаться.

— А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гдѣ-нибудь помѣститься. Не ѣздить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъѣздили, — отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старухѣ, спросила о цѣнѣ:- Э ле при? комбьянъ?

— Dix francs, madame… — спокойно отвѣчала старуха.

— Что такое? Десять франковъ! — Николай Ивановичъ. — Да вѣдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копѣекъ — четыре рубля… Совсѣмъ разбой!

Хотя восклицаніе было сдѣлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвѣтъ:

— C’est l’exposition, monsieur.

— Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого, — пояснила Глафира Семеновна.

— Все равно, разбой… Вѣдь такія каморки на такой каланчѣ у насъ въ Петербургѣ по полтинѣ въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копѣекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мнѣ настоящую комнату.

— Се шеръ, мадамъ, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.

— Лучше нѣтъ? — спрашивалъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Спроси.

— Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.

— A présent non, madame, — поначала головой старуха.

— Что тутъ дѣлать? — взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.

— Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!

— Да вѣдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.

— Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гдѣ-нибудь пріютиться.

— Анаѳемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!

— Да вѣдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.

— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супруговъ старуха.

— Вуй… Ну пренонъ… Дѣлать нечего… Нотръ багажъ.

Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорогѣ онъ сосчиталъ число ступеней на лѣстницѣ. Оказалось восемьдесятъ три.

— Восемьдесятъ три ступени, десять поворотовъ на лѣстницѣ, пять площадокъ, — и это они называютъ въ третьемъ этажѣ! — горячился онъ. — Черти. Право, черти! Комбьянъ? — обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.

— Huit francs, monsieur… — произнесъ онъ наконецъ.

— Какъ витъ франкъ? То-есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ бѣлены объѣлся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копѣекъ — вѣдь это три двадцать! — восклицалъ Николай Ивановичъ. — Мосье, — обратился онъ въ старику, стоявшему при ихъ пріѣздѣ за конторкой и теперь вышедшему на подъѣздъ. — Витъ франкъ хочетъ… Вѣдь у васъ такса… Не можетъ-же быть, чтобы это было по таксѣ…

Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на французскомъ языкѣ, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плюнулъ, досталъ двѣ пятифранковыя монеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски: