Языки Пао

– Ты так мало обо мне знаешь – и не хочешь узнавать?

Гитан Нецко уклончиво промолчала, и Беран почувствовал себя слегка уязвленным.

– Я – паонит, – сказал он. – Я родился в Эйльянре пятнадцать лет тому назад. Временно я живу на Брейкнессе, – он сделал паузу, ожидая, что девушка поинтересуется причиной, но она отвернулась, глядя на небо сквозь высокое узкое окно.

– Пока я учусь в Институте, – продолжал Беран. – До вчерашнего вечера я был в неуверенности – не знал, на чем буду специализироваться в дальнейшем. Теперь я это знаю. Я стану Магистром Лингвистики!

Гитан Нецко отвернулась от окна и поглядела на него. В ее глазах Беран не смог прочесть никаких чувств. Они были большими, зелеными как море, и ярко выделялись на бледном лице. Он знал, что она на год моложе его, но, встретив этот взгляд, почувствовал себя маленьким и глупым.

– О чем ты думаешь? – грустно спросил он.

Гитан пожала плечами:

– Почти ни о чем.

– Иди ко мне, – он наклонился над девушкой, целуя ее лоб, щеки, губы.

Она не сопротивлялась, но и не отвечала на поцелуи. Беран взволновался:

– Я не нравлюсь тебе? Я тебе неприятен?

– Нет, – мягко сказала Гитан, – как же это возможно? Ведь по условиям моего контракта с Брейкнессом мои чувства ничего не значат.

Беран резко вскочил:

– Но ведь я – не человек Брейкнесса! Я же говорил тебе! Я – паонит!

Гитан Нецко ничего не ответила и, казалось, целиком ушла в себя.

– Когда-нибудь я вернусь на Пао. Может быть, уже скоро – кто знает? И ты вернешься туда со мной.

Она снова не ответила. Беран начал выходить из себя.

– Ты мне не веришь?

– Если бы ты был настоящим паонитом, то понял бы, что верю, – глухо сказала она.

Беран умолк. Наконец ответил:

– Неважно, кто я, но я вижу, что ты не веришь мне.

И тут она взорвалась:

– Какая разница? С какой стати так гордиться тем, что ты паонит? Они

– беспозвоночные, червяки дождевые, они позволяют тирану Бустамонте разорять их жилища, убивать их – и пальцем не шевельнут, чтобы воспротивиться! Они спасаются, как овцы во время бури, поворачиваясь задницей к противнику! Некоторые убегают на другие континенты, другие, – она холодно оглядела Берана, – на другие планеты. И я не горжусь тем, что я – паонитка!

Беран мрачно поднялся, не глядя на девушку. Но вдруг увидел себя ее глазами и скривился: какое же он ничтожество! И ведь ему нечего сказать в свою защиту – ссылка на беспомощность и неведение была бы подобна овечьему блеянию, подлому и трусливому. Беран глубоко вздохнул и принялся одеваться. Вдруг он почувствовал прикосновение ее руки.

– Прости меня – я знаю, ты не хотел ничего дурного.

Беран покачал головой, вдруг ощутив себя тысячелетним старцем.

– Ты права – я не хотел ничего дурного. Но то, что ты сказала… В мире так много правд – и как выбрать одну?..

– Я ничего не знаю об этом множестве правд, – сказала девушка, – я знаю лишь то, что я чувствую, и еще знаю, что если бы я была в силах, я убила бы тирана Бустамонте!

Как только позволили Брейкнесские правила приличия, Беран появился в доме Палафокса. Один из сыновей хозяина, живущий в доме, приветствовал юношу, осведомился о его деле, но от обсуждения последнего Беран уклонился. В течение двух минут Беран, нервничая, ждал в строгой небольшой приемной в самом верхнем этаже дома.

Инстинкт велел ему быть осмотрительным и прощупать предварительно почву, но он знал – и от этого знания ощущал противную тошноту, – что ему явно недостаточно мастерства в области дискуссий. Наконец его вызвали и проводили вниз по эскалатору в отделанную панелями темного дерева комнату для утренних приемов, где сидел Палафокс в темно-синем платье и ел кусочки маринованных фруктов. При виде Берана выражение его лица не изменилось, он кивнул. Беран же со своей стороны сделал церемонный жест уважения и заговорил так серьезно, как только мог:

– Лорд Палафокс, я пришел к важному решению.

– Почему бы нет? Что в этом особенного? Ты достиг возраста, когда человек уже отвечает сам за себя, и ни одно твое решение не должно быть легкомысленным.

– Я хочу возвратиться на Пао, – сказал Беран резко.

Палафокс помешкал с ответом, но было уже ясно, что решение Берана не встретило в Палафоксе сочувствия. Затем он сказал крайне сухо:

– Я поражен отсутствием у тебя мудрости.

Снова недолгое молчание, и обмен тонкими подспудными токами. Но на решимость Берана это никак не повлияло.

– Я обдумал программу Бустамонте, и я обеспокоен. Да, она может принести очевидную выгоду, но во всем этом есть что-то ненормальное, неестественное.

Губы Палафокса скривились:

– Если допустить, что ты прав, что можешь ты противопоставить решимости Бустамонте?

– Я – истинный Панарх, не так ли? А Бустамонте – не более чем Старший Аюдор. Если я предстану перед ним, он обязан будет мне повиноваться.

– Теоретически – да, обязан. Но как ты докажешь, что ты – это ты? Ну предположим, что он объявит тебя сумасшедшим. Или самозванцем.

Беран молчал – вот этого-то он и не предусмотрел. А Палафокс продолжал безжалостно:

– Тебя уничтожат. Утопят. И чего ты достигнешь?

– Ну, допустим, я не обнаружу себя перед Бустамонте. Если бы я прибыл на один из островов – на Фераи или Виамне…

– Очень хорошо. Допустим, тебе удастся убедить некоторое количество людей в том, что ты – Панарх. Бустамонте будет продолжать сопротивляться. Ты можешь спровоцировать гражданскую войну. Если ты считаешь действия Бустамонте жестокими, то посмотри на свои собственные намерения в этом же свете.

Беран улыбнулся:

– Все-таки вы не знаете паонитов. Войны не будет. Бустамонте просто утратит всякую поддержку в народе.

Палафокс не удовлетворился объяснениями Берана.

– А если Бустамонте узнает о твоем прибытии, и корабль встретит отряд нейтралоидов, что тогда?

– Каким же образом он узнает?

Палафокс съел кусочек яблока и неторопливо сказал:

– Я сообщу ему об этом.

– Значит, вы пойдете против меня?

Палафокс улыбнулся своей неуловимой улыбкой:

– Никогда, если ты не будешь действовать вразрез с моими интересами, которые в данный момент совпадают с интересами Бустамонте.

– И каковы же ваши интересы? – закричал Беран. – Чего вы хотите добиться?

– На Брейкнессе – мягко сказал Палафокс, – не принято задавать такие вопросы.

С минуту Беран молчал. Затем отвернулся, воскликнув с горечью:

– Зачем вы привезли меня сюда? Зачем протежировали мне, помогли поступить в Институт?

Палафокс расслабился и сел поудобнее – причина конфликта прояснилась для него.

– В чем же тайна? Хороший стратег обеспечивает себя максимумом инструментов. Ты – козырная карта в игре против Бустамонте, если, конечно, возникнет надобность.

– И сейчас я больше вам не нужен?

Палафокс пожал плечами:

– Я не провидец – в будущем читать не в моей власти. Но мои планы относительно Пао…

– Ваши планы относительно Пао! – воскликнул Беран.

– …продвигаются гладко. И вот чего я достиг – ты больше не мой козырь, ибо теперь в тебе таится угроза успеху моего предприятия. В любом случае самое лучшее – это прояснить наши отношения. Я тебе никоим образом не враг, но наши интересы не совпадают. У тебя нет оснований для жалоб. Если бы не я, ты был бы уже мертв. Я обеспечил тебя пищей и кровом, дал прекрасную возможность для образования. И буду продолжать содействовать твоей карьере, если ты не предпримешь никаких действий против меня. Более мне нечего сказать.

Беран встал и отвесил церемонный поклон. Он собрался было выйти, но замялся и оглянулся. Встретив взгляд черных глаз, широко раскрытых и пылающих, он словно ощутил удар. Это был не тот предельно рационалистичный Магистр Палафокс – разумный, модифицированный, чей престиж уступал лишь авторитету Лорда Вампелльта – этот человек был незнаком Берану и совершенно непредсказуем, от него исходила такая сила, что все это противоречило всякому представлению о нормальности.