Благие намерения

Хенрик. Она тоже приняла решение.

Граншё. Иди, Хенрик Бергман. И принеси пользу.

Хенрик, отвесив вежливый поклон старику, возвращается в контору. Застегивает полушубок, натягивает перчатки, в сенях надевает меховую шапку. Сухие глаза свербит от бессонницы. Внизу, у поворота на завод, ему навстречу попадается Магда Сэлль, она приветливо здоровается.

Магда. На завод идешь?

Хенрик. Дядя Самуэль послал.

Магда. Ходят слухи, что пришлют войска.

Хенрик. Неужели дела так плохи?

Магда. Не знаю. Но об этом говорили. Когда возвращается Анна?

Хенрик. Точно не знаю.

Магда. Нам надо обсудить проведение базара. Теперь, наверное, придется его отложить.

Хенрик. Дядя Самуэль в конторе.

Магда. Я как раз за ним. В такие морозы он едва ходит. И боли бедного мучают беспрерывно.

Хенрик. Я дам о себе знать.

Магда что-то говорит, но Хенрик уже шагает по холмистой дороге к заводу. На железнодорожной станции стоит паровоз с прицепленными к нему пустыми товарными вагонами. Кругом ни души. Смеркается. Свинцово-серое освещение.

На площадке перед конторой и по другую сторону ограды черно от людей. Ленсман забрался на лестницу, прислоненную к стене склада. Напрягая голос, он говорит, что стоять здесь бесполезно. «Все должны разойтись по домам и ждать известий, которые поступят завтра или послезавтра. Представитель Государственной комиссии по безработице уже в пути, обсуждается возможность возобновления работы к Новому году. У завода есть невыполненные заказы, кредиторы, собравшиеся сейчас в Евле, разрабатывают планы по дальнейшей эксплуатации предприятия. Итак, я прошу вас разойтись по домам. Расходитесь по домам. Пожалуйста, идите домой. Повода для беспокойства нет. И в первую очередь нам не нужны беспорядки».

Твердый снежок ударяет в стену. Ленсман ошеломленно смотрит на место, куда попал снежок, потом переводит взгляд на молчаливую толпу. Похоже, он собирается что-то сказать, но передумывает, слезает с лестницы. Люди расступаются. Хенрик обескуражен. Он узнает своих прихожан, но не осмеливается приблизиться к ним. Идет мимо молчаливых группок, изредка здороваясь, ему отвечают.

Инженер Нурденсон лежит на кожаном диване в своем кабинете. Голова перевязана, из-под бинтов видно лицо, крупный нос выпирает больше обычного, тонкие губы приоткрыты, обнажая верхний ряд зубов, кожа в пятнах, черная щетина, красные веки. Он по-прежнему одет в изгвазданный халат, рубашку без воротничка, мешковатые брюки и тапочки. Горит только одна лампочка под потолком, поэтому углы погружены в темноту.

К Хенрику подходит фру Элин, трогает его за руку. Она держит письмо, написанное четким почерком Нурденсона.

Элин. Это его прощальное письмо. Вы, может быть, хотите послушать, что он пишет. (Не ожидая ответа, начинает спокойным голосом читать.) «Последние годы, точнее говоря, последние два года я почти каждый вечер запирался в своем кабинете и засовывал в рот дуло ружья. Не стану утверждать, будто я пребывал в особенном отчаянии. Просто хотел поупражнять свою волю перед неизбежным. Будет большим облегчением уйти в окончательное и, как я себе представляю, абсолютное одиночество. Я обеспечил своих близких, Элин и девочек, экономические трудности им не грозят. У меня нет ни малейшего повода просить прощения за собственную смерть, хотя она и причинит целый ряд практических и гигиенических хлопот. Нет у меня и повода просить прощения за свою жизнь. Меня, как известно, привлекали всякого рода игры. Изредка я выигрывал, это было любопытно, но в принципе это меня не волновало. Сама жизнь — одна из банальнейших игр, игра, в которую я был вынужден играть в основном по чужим правилам. О случайности тут и речи не было. Возможно, иногда я играл против самого себя. Если так, то это единственный смешной момент. Сейчас я пьян, пьян достаточно и потому ставлю точку».

Фру Элин, опустив письмо, прерывисто дышит, словно всхлипывает без слез. Смущенно улыбается.

Элин. Вы не прочитаете молитву, пастор?

Хенрик. Нет, не думаю.

Элин. Вы не считаете…

Хенрик. Не думаю, чтобы инженеру Нурденсону понравилось, если я бы начал читать здесь молитвы. (Пауза.) Вы говорили с девочками, фру Нурденсон?

Элин. Они останутся у бабушки на Рождество.

Хенрик. Могу я чем-нибудь помочь? (Беспомощно.)

Элин. Нет, спасибо. Передайте настоятелю Граншё, что я приду в контору завтра утром, обсудить похороны.

Хенрик. Непременно передам.

Элин. Тогда разрешите мне поблагодарить вас, пастор, за то, что вы пришли.

Хенрик не отвечает, он лишь пожимает ей руку и откланивается. По дороге домой он проходит мимо заводской конторы. Она по-прежнему закрыта, но в окнах горит свет, и внутри двигаются незнакомые господа в шляпах и пальто — разговаривают, вынимают папки, сидят за столами, перелистывают бумаги. Поднялся ветер, с черных ледяных просторов Стуршёна метет густая поземка. Над опушкой леса повисла зеленоватая, колеблющаяся полоска света. Причал и дорога пустынны. Народ разошелся по домам. Беспорядков не было. Кто-то лишь пульнул снежком, да и то мимо.

Анна нарядилась в длинное серо-синее шелковое платье с высоким лифом и широким поясом под грудью, широкими рукавами, овальным вырезом, туфли на высоких каблуках с ремешками, ажурные шелковые чулки, на шее колье, в ушах серьги. Свои густые волосы она заплела в косу, достающую до талии, надушилась и накрасила черной тушью ресницы. Сын Даг впервые в жизни обряжен в белый матросский костюмчик, белые гольфы и новые блестящие туфли. На фру Карин серое платье из тонкой шерсти с кружевным воротником и широкими манжетами. Седые волосы собраны в замысловатый пучок на затылке. Фрёкен Лисен в честь праздника надела черное выходное платье, брошь, маленькие золотые сережки, в волосах настоящий черепаховый гребень, на ногах выходные скрипящие ботинки.

В таком снаряжении три женщины и малыш Даг собираются справлять самое грустное в истории Дома Рождество. Елка, стоящая в простенке между окнами гостиной, в традиционном убранстве. Несмотря на кризис и карточную систему, горит множество свечей. Под елкой лежат подарки, упакованные в разноцветную бумагу. Мерцает хрустальная люстра, в зеркалах бра многократно отражается пламя свечей. На столе — рождественские ясли, дециметровые фигурки воссоздают библейский сюжет. Благодаря скрытой электрической лампочке, обернутой в красную папиросную бумагу, свет струится от фигур Девы Марии и Младенца. Потрескивает огонь, постреливая снопами искр в защитный экран.

Ровно в пять раздаются громовые удары в дверь, и в комнату вваливается дядя Карл, выряженный Дедом Морозом. «Просто кошмар! — кричит он. — Кошмар! Свихнуться можно! А! Черт подери! Есть здесь какие-нибудь милые детки? Или только скучные старухи да сбежавшие от мужей жены? Ладно, ладно, мамхен, буду серьезным, но я чуть от смеха не лопаюсь, когда вижу ваши старания, с ума сойти. Итак, равнение на середину: есть здесь какой-нибудь славный малыш?» Дядя Карл поворачивается лицом в жуткой маске к четырехлетнему мальчику, который тотчас начинает плакать. Карл сдирает с себя маску, сажает Дага на колено и принимается играть на губе, одновременно трубя носом. Мальчик, затихнув, с восхищением взирает на одутловатое, кроткое лицо, которое гримасничает и наигрывает разные мелодии. «Теперь я заслужил рюмочку, — вздыхает дядя Карл, надевая пенсне. — Черт подери, ну дамы и вырядились! Глазам не верю».

«Пора за стол, — говорит фру Карин, беря мальчика за руку. — Ты будешь сидеть с бабушкой».

На кухне все так, как бывало всегда. «Здесь не пахнет ни кризисными временами, ни голодом», — говорит Карл, хлопая в пухлые ладоши. «Мы сначала решили не праздновать Рождество в этом году, — объясняет фру Карин. — Но потом передумали. Нельзя лишать мальчика привычного праздника».