Благие намерения

Несколько часов спустя силы истощены, маски потрескались, свечи в держателях и подсвечниках мигают и умирают, огонь в печах чахнет и тлеет, воцаряется сумрак. Даг заснул в своей все еще слишком большой кровати в окружении подарков. Дядя Карл сник на зеленом диване. Язык у него заплетается, а в паузах он задремывает. Лисен сидит на стуле с прямой спинкой, сложив руки на шелке платья, и не отрывает взгляда от свечи на елке, которая, помигав, гаснет, потом вдруг опять разгорается почему-то голубоватым пламенем.

Фру Карин и Анна устроились в креслах, лицом к кафельной печи, они смотрят на тлеющие угли, погрузившись в тепло, уже пахнущее пеплом.

Карин. Я начала перед сном выпивать по рюмке коньяка. И помогает, и согревает.

Анна. Помогает?

Карин. Плохо стала спать.

Анна. У тебя ведь никогда не было бессонницы.

Карин. Это время прошло. Раньше в штормовые дни я прекрасно спала. А теперь уже нет. (Пьет.)

Анна. Спасибо большое, мамочка, за замечательный сочельник.

Карин. По-моему, было ужасно.

Анна. Даг вполне доволен.

Карл (хрюкает). Я тоже весьма доволен, мамхен.

Карин. Спасибо, милый Карл, ты очень добр. (Потягивается.) Я не отличаюсь большой чувствительностью, отнюдь. Но мне хотелось плакать. Несколько раз возникало такое желание. И тогда я сказала себе: ты сошла с ума, Карин Окерблюм, чего это ты расхныкалась?

Карл. Надо быть храбрым. (Тихонько хихикает.)

Анна. Сегодня утром пришло письмо от Хенрика.

Карин. Я не хотела спрашивать.

Анна. Пишет, что все хорошо.

Карин. Приятно слышать.

Анна. Передает привет.

Карин. Спасибо, передай ему тоже, когда будешь писать.

Карл (шмыгает носом). Я предупреждал его. Берегись, черт тебя задери, семейства Окерблюм, говорил я.

Анна (не обращая внимания). Он будет служить рождественскую заутреню в большой церкви. Часовню пока закрыли. Там печка сломалась.

Карин. Значит, у него все в порядке.

Анна. Вроде бы. На праздники он отослал домой Мейан и Миу. Они с Яком ходят на долгие лыжные прогулки.

Карин. А как он справляется с едой?

Анна. Его часто приглашают обедать к настоятелю.

Карин (пьет). Как хорошо, что у него все в порядке.

Анна плачет.

Карин смотрит на дочь.

Лисен, обернувшись, смотрит на Анну.

Карл. Ну, Деду Морозу пора в гостиницу. Спасибо за сегодняшний вечер, дорогая мамхен. Спасибо, фрёкен Лисен. Спасибо, Анна-плакса. (С нежностью.) Никакого сладу с тобой. Дай я тебя облобызаю. Поплачь, душенька! Женщины плачут, чтобы у них глаза красивее были. Да, да, мамхен. Я ухожу. И завтра мы не увидимся, потому что я утром еду в Стокгольм. Нет, нет, я сам справлюсь. Сиди, сиди же, черт побери. Я не слишком пьян. Костюм Деда Мороза оставлю в гостинице. Да, кстати, передай привет братцам и поздравь их от меня с Новым годом. Впрочем, нет, не передавай привета. Есть пределы моей способности к лицемерию. Сегодня вечером я их достиг и перешел. До Нового года новых поступлений не будет.

Хлопает дверь прихожей. Карл насвистывает на лестнице. Лисен, взобравшись на стул, задувает последние свечи на елке. Потом желает спокойной ночи и исчезает на кухне, где убирает со стола и наводит порядок. Карин протягивает руку и ловит руку дочери.

Карин. Тебе холодно?

Анна. Нет, нет, тепло.

Карин. Твоя ладонь.

Анна. Знаю. Когда мне грустно, руки и ноги просто леденеют. Ты же помнишь. (Без перехода.) Мне так страшно за Хенрика: меня совесть из-за него замучила.

Итак, Хенрик на неопределенное время отослал домой Миу и Мейан. После чего проявил практические и организационные таланты: в частности, предпринял эффективное сокращение линии фронта и перебрался в опустевшую комнату для прислуги. Таким образом, он может бороться с космической стужей. Плита топится круглосуточно, стенка, прилегающая к плите, и кафельная печь поддерживают тепло. В остальном же порядок в доме соблюдается скрупулезно: он ежедневно моет посуду, застилает раскладной диван, экономно расходует керосин, пополняя его запасы по мере надобности, чистит свое пасторское облачение, гладит брюки, раз в день ест горячую пищу. Все необходимое приносит сосед, который ежедневно ходит по делам в лавку. Каждое утро Хенрик на лыжах отправляется в пасторскую контору — получасовая прогулка, если дорога нормальная. Домой возвращается в сумерках. Як следует по пятам, сторожит, горюет, правда, о непостижимом отсутствии Кое-кого, но со своими обязанностями справляется.

Хенрик пишет проповеди за кухонным столом, обычно он одет в просторный вязаный жакет с длинными рукавами и большим воротником, теплый, как шуба. Брюки заправлены в серые носки, на ногах деревянные сабо. Он отрастил бороду, которую подстригает забытыми Анной ножничками для ногтей. Он перенес в каморку книжный шкаф с любимыми книгами: Толстой, Рюдберг, Фрёдинг, Лагерлёф, Вальтер Скотт, Жюль Верн, Альберт Энгстрём и Натан Сёдерблюм.

Будильник отмеряет время — старое чудовище из жести и латуни, звонок которого способен разбудить мертвого, мирно тикает. Гудит огонь в плите, пастор сидит за кухонным столом, сочиняя новогоднюю проповедь. О смоковнице, не желавшей плодоносить, и заботливом виноградаре: «господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: Не принесет ли плода…»

Он зажигает свою хорошо обкуренную трубку: табак настоящий, рождественский подарок настоятеля, который только что бросил курить. Хенрик втягивает в себя мягкий сладковатый запах. Як спит на ковровой подстилке под столом, ноги его подрагивают, он тихонько рычит. Вдруг он вскакивает и замирает у двери, кто-то движется там, у ворот, кто-то на финских санках. Хенрик выходит в сени, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы не выпустить тепло. Магда Сэлль дергает входную дверь, крыльцо черного хода из-за ночной метели превратилось в большой сугроб.

Магда. Добрый день, Хенрик, желаю тебе приятных праздников. Я принесла тебе и Яку кое-что вкусненькое. Дядя Самуэль приглашает тебя встретить с нами Новый год. Нас будет немного — семь-восемь человек.

Магда Сэлль протягивает корзину. Высокая, широкоплечая женщина заполнила собой сени. Из-под платка выбивается прядка волос с проседью, завитком падая на лоб, щеки и благородный нос покраснели от холода. Черные глаза смотрят на Хенрика бесхитростно, губы улыбаются. «Неужели так и будем здесь стоять? — спрашивает она, дружелюбно смеясь. — Не угостишь чем-нибудь горяченьким?» Она стаскивает с себя валенки: «Пальцы на ногах окоченели. Несмотря на валенки. Можно я поставлю их у плиты? Здесь так тепло и уютно. Вот как! Значит, ты переехал в комнату для прислуги, а из кухни устроил себе кабинет. Так, так! Я вижу, пастор готовит свою проповедь, а я мешаю, но я ненадолго. Просто немножко посижу, дух переведу. Кофейник горячий. Нальешь чашечку? А у тебя, как я посмотрю, прибрано. И посуду моешь».

Она сбросила с себя тяжелую шубу и шаль, концы которой перекрещены на груди. «Свитер стащила у дяди Самуэля, а юбке уже лет двадцать, но в этом климате это то, что нужно. Чего это Як рычит, сердится, что я тебе мешаю?»

Магда. Как дела?

Хенрик. Хорошо. Отлично.

Магда (улыбается). Это хорошо.

Хенрик. Судя по твоей улыбке, ты мне не веришь.

Магда. Но, Хенрик, милый…

Хенрик. Разве может одинокий мужчина, покинутый своей женой, справляться сам? Исключено, правда?

Магда. Это был просто вежливый вопрос.