Благие намерения

Прихожане. Аллилуйя! Божья благодать! Христова любовь!

Левандер. Да выведет рука Божья заблудшего. Да узрит одинокий и мнящий себя отверженным уже сегодняшней ночью великий свет во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Прихожане (кричат). Аминь, аминь, аминь.

Хенрик пытается пробраться к выходу — он задыхается от духоты и давки. Но вот присутствующие встают, на помосте появляется трубач. Это Тур Акселин из лавки, он член музыкального корпуса добровольного общества обороны.

Прихожане (оглушительно). «Кровь Христова грех смывает. Иисус нам все прощает. Иисус к добру зовет. Благодать нам ниспошлет. Обрету приют надежный в глубине Христовых ран. Иисус всегда поможет, вечный мир нам будет дан».

Хенрик, уже пробравшийся к выходу, протискивается в дверь. Замечает удивленные лица, улыбки, перешептывание. И наконец выбирается из этой огромной, загадочной человеческой толпы, из этой человеческой плоти. Ледяные иглы в лицо. Боль-освобождение.

Фру Карин Окерблюм ждет поезда, который опаздывает из-за бурана, разразившегося над северным Уппландом. Женщины встречаются на перроне, но на проявление чувств времени нет. Внук капризничает, необходима твердая дирижерская рука: заранее нанятому городскому посыльному вручаются багажные квитанции, на улице ждет заказанный экипаж.

В дверях прихожей стоит Лисен, теперь можно и чувства излить — она ведь не видела сыночка; повсюду свет, тепло. Стол накрыт к ужину: ручной росписи английские чайные чашки. Анна и фру Карин быстро обходят квартиру, ее не узнать — еще один повод для проявления чувств. Столовая разделена пополам и превращена в кабинет с письменным столом и книжными полками, диван-кровать разложен на ночь. «Здесь буду спать я, — говорит фру Карин. — Ты с малышом займешь мою комнату, посмотри, какая уютная получилась! Я отделила треть гостиной и сделала из нее прелестную спальню. Мы купили кроватку для малыша, надеюсь, ему понравится».

После ужина надо уложить Дага, он засыпает, не успев дочитать вечернюю молитву. Лисен возится в своей комнате (единственно, что не претерпело изменений). Фру Карин и Анна запирают дверь. «Ну, дай мне наконец посмотреть на тебя, — говорит мать, обнимая Анну за талию, — посмотреть на тебя».

Женщины стоят на зеленом ковре гостиной, хрустальная люстра погашена, зеркальные стекла бра отражают нежные язычки свечей. «Я так ужасно соскучилась», — говорит Анна. Мать, качая головой, гладит лоб и щеки дочери: «Как бы то ни было, а ты все-таки здесь, у меня».

Анна. Понимаешь, я чудовищно устала.

Карин. Естественно, ты же на третьем месяце.

Анна. Все заболели, мне стало страшно.

Карин. Когда у тебя срок?

Анна. По мнению местного доктора, в июле.

Карин. Сходишь к Фюрстенбергу. Я говорила с ним. Он примет тебя в понедельник.

Анна. Мама?

Карин. Да?

Анна. Будет лучше, если я… (Замолкает.)

Карин (после паузы, осторожно). Что?

Анна. Я совсем сбита с толку, плакать хочется.

Карин. Ты целый день провела в дороге.

Анна. Я не собираюсь разрушать свой брак. Не собираюсь бросать Хенрика. У тебя, возможно, создалось неверное впечатление из моих писем.

Карин (тихо). Иди сюда, Анна, давай посидим на диване. Как в старые добрые времена. Хочешь немножко хереса или коньяка? Я намерена выпить коньяка — ты тоже, да? После всей этой сумятицы.

Мать подает напиток и рюмки на маленьких круглых серебряных подносиках. После чего они устраиваются на приветливо-пухлом зеленом диване. Фру Карин ставит под ноги скамеечку, Анна сбрасывает тапочки (обе одеты и причесаны на ночь) и подбирает под себя ноги. На столике возле дивана стоит маленькая лампа с раскрашенным абажуром. Дверцы кафельных печей открыты, раскаленные угли подмигивают и мерцают. За вышитыми ширмами двойных рам проглядывают причудливые морозные цветы. Анна закрывает глаза. Фру Карин ждет. На улице звенит колокольчик саней. Домский собор отбивает три четверти, вдалеке.

Двенадцатого декабря 1917 года завод объявляет себя банкротом и прекращает все выплаты. Утром того же дня инженера Нурденсона находят мертвым в гостиной его дома. Он застрелился, сунув себе в рот штуцер. Полголовы припечаталось к книжным полкам.

В зыбком, льдистом утреннем свете перед запертыми дверями заводской конторы собралось человек сто. На доске объявлений выведенное четким почерком сообщение: «Выплаты не производятся». По ту сторону ворот стоят на посту два полицейских, вызванных из Вальбу. Ленсман с помощником сидят в большой гостиной, пытаясь вызвать на разговор фру Элин, которая, отвернувшись, с ничего не выражающим лицом и вежливой улыбкой отвечает: «Да, нет, не знаю. Он не делился со мной своими трудностями, в последнее время вообще со мной не разговаривал. Мой муж не хотел меня волновать, я ничего не знаю».

В пасторской конторе чудовищный холод. Чтобы хоть сколько-нибудь по-братски поделить ничтожное тепло, сражающееся с ледяным сквозняком из незаклеенных окон, настоятель приоткрыл дверь в свой кабинет. В данный момент ординарный священник занят служебными делами, а звонарь на пути в церковь, дабы починить, если то будет возможно, запавшую клавишу органа. Как только в мехи органа закачивают воздух, он издает пронзительный отчаянный звук, надобно его утихомирить.

Настоятель зовет своего помощника: «Не будет ли Хенрик Бергман столь добр зайти ко мне и закрыть за собой дверь. Садитесь, пожалуйста. Где новый звонарь? Не годится вот так уходить, даже не предупредив. Хотя, разумеется, он новенький и поет хорошо. Красивый голос у этого парня».

Хенрик. Он пошел в церковь чинить орган. Там в верхнем регистре клавиша запала. Он надеется, что сможет привести ее в чувство.

Граншё. Хенрик, тебе нужно сходить на завод, на случай если там потребуется твоя помощь, внутри или снаружи. Я останусь удерживать позиции здесь. В такую стужу у меня страшно болят тазобедренные суставы, едва могу передвигаться, там бы я был только помехой.

Хенрик. Иду немедленно. (Встает.)

Граншё. Девочки Нурденсон дома или уже уехали к бабушке?

Хенрик. Уехали.

Граншё. Присядь на минуту.

Хенрик. Да?

Граншё. Как дела?

Хенрик. Прекрасно.

Граншё. Я слышал, Анна уехала в Уппсалу.

Хенрик. Верно.

Граншё. А сын?

Хенрик. Матери Анны захотелось наконец-то увидеть внука.

Граншё. Она вернется к Рождеству?

Хенрик. Не знаю.

Граншё. А ты вообще знаешь, когда она вернется?

Хенрик. Нет.

Граншё. Что произошло?

Хенрик. Простите, но я не готов к исповеди. Я могу идти?

Граншё. Разумеется.

Хенрик. Не хочу показаться невежливым и ценю ваш интерес, но мне кажется, сейчас, когда завод стоит на пороге катастрофы, обсуждать мои личные обстоятельства не ко времени.

Граншё. Катастрофа завода — свершившийся факт. Твою катастрофу можно предотвратить.

Хенрик. Что-нибудь еще?

Граншё. Хочу подчеркнуть, что предложение остается в силе.

Хенрик. Предложение? Для меня оно не актуально.

Граншё. Стало быть, я могу написать соответствующему лицу и сообщить, что для Хенрика оно не представляет ни малейшего интереса. Ты хочешь этого?

Хенрик. Был бы премного благодарен.

Граншё. Премного благодарен. Принято к сведению.

Хенрик. Я знаю свое место.

Граншё. А твоя жена?