Место под облаком

— А что же делали корабли и капитаны? — подивился я.

— А как же, дак два парохода было у монастыря, потом еще несколько кораблей помене, чтобы рыбу ловить, снетков и судачков махоньких, дюже скусные, и перевозить богомольцев в Свапущу, оттель путь паломнический был, начинался к истоку Волги, Волгушки, рази не знаешь?

— Теперь знаю, — сказал я.

Мне захотелось в Свапущу, и чтобы капитан был при бороде и рясе, и на груди панагия, хотя можно и крест серебряный с изумрудами.

— И в Сибири, и везде в ином месте его знали, родимого нашего, радетеля и заступника, спасителя Нила Столобенского. Он ить поначалу был послушником Кырыпецкого монастыря, что под городом Псковом, у меня зять оттедова, с Пскова, видал как? Хоро-оший зять-то, уважительный, недавно две фуфайки нарядные прислал и наволочку. Ничего не скажу, больших наук достиг. Только че захотел въединица, сбег, говорят, оттель.

— От наук устал, что ли?

— А? Да не, это не зять, это Нил Столобенский уединиться сбег, с тамошнего монастыря к нам сюда, на остров. Пустыньку себе сделал, поселился в землянке для покоя и поста, больно его там донимали, сильно, богомольцы-то неразумные, прямо хотели на щепки его деревянку-то растащить, насилу отстояли мы тогда. Ну вот и сбег. А слава его велика была по всей земле. И рыбаков всегда спасал на море Селигере, ежели в беду попадали иные, а нерадивых много, слышь, было, потому как еды хотелось, рыб ловили когда не положено. Или как узнавал преподобный Нил наш Столобенский, где кто в бедствии, особливо ночью? А вот и узнавал, чуял сердцем своим родным, и сразу на челноке туда, прямо в волну. Сильный был, один на тяжкой долбленке управлялся в любую волну. Чудотворец. А какой крепкий был, все сам строил, и камни какие один ворочал, таким как ты и артелью не стронуть. А плоть изнурял! Великомученик наш, не спал влежку, а так, два колышка были у него вбиты в пещерке в стенку; он подмышками об них обопрется, родимый, и отдохнет немножко, и работать опять, врачевать да рыбу ловить на ямах. А какие прочные лодки делал! По сих пор некоторые плавают, рази не видал? Он и ноги мог лечить всем людям хорошим, а которые плохие, супостаты если, не мог, потому что, слышь, говорят, большое зло ему было не под силу. Деду моему лечил, и вылечил, а иные так и не смогли. Тут все рыбаки были и цыгане ходили много, у них тоже ноги болят всегда. Или вот ежели на коже такие красные болячки большие были, так заговаривал и лечил травами, водой своей из родника. А как помер благодетель наш, потом пришли пальшевики всякие, так тот родник сразу и закрылся, не захотел их, супостатов, лечить. Видал как?

— А куда же все это делось теперь? — подумал я вслух.

— А туда и делось, родимый, куда все деется постепенно само собою. Чему не положено быть, то и пропадает, только память останется. Теперь мало кто чего помнит из прошлого нашего. Вот монахи картинки рисовали, и Нила нашего преподобного из липовых да вишневых чурочек вырезали, всякий мог купить и домой принести, и деткам поиграть, приучались. Бога-атый был монастырь, с кораблями. У них и озерцо было внутри самого острова, всегда с рыбой, которую вылавливали снаружи в Селигере, а потом в это озерцо пускали, вроде пруда, пускали дальше жить, чтобы всегда свежая была к столу, хоть зимой, хоть когда. Всех паломников, пусть хоть кто, монахи кормили три дня и бесплатно, а потом за труды, повинность такая для послушания была, а как же.

А ты чей будешь, откуда такой, или турист? А то у меня в клетушке место есть ночевать, и дияло хорошее, стеганое, и тумбочка, и чайник, и кружка, сто рублев хватит тебе за день?

«Богоявленский собор монастыря Нилова пустынь грандиозен!» — сказал студент, к которому я подчалил час назад за столик в ресторане. — Мы сейчас реставрацией занимаемся. Денег нам побольше бы и материалов, материалы нужны классные, чтобы век все продержалось, фрески особенно. Тут организации все дохлые, шефа надо, спонсоров. Думаете, если городок маленький, так и богатых нет? Спонсора надо, чтобы старину любил, и верующий. Где только взять такого, все замороченные, закрученные, говорят: деньги в деле, свободных нет. Отмахиваются… Не понимаю. Это же живая история наша. Руки есть! Я бы тогда всех наших завел так, что за сезон отделали бы! Сто процентов! А что? Смотрите. Дали бетон в том году. Сделали мы два крыльца у часовен. На этот год приезжаю, крыльцов нету, ни одного крыльца. Где, спрашивается? Все оползло и дождями размыло. Что это за бетон такой?»

— Ну-у, так не бывает, бетон же, — засомневался я.

— Бетон размыло во-одой! Каково? Э-ээ, мне бы живые деньги, чтобы сам распоряжаться, самому, понимаете? Что эти бумажки решают, договоры да подряды? Мы все, да, мы бы сами все тут… Как первозданное! У меня ребята — художники как на подбор! Познакомьтесь, например, это превосходная художница Катя, специалист по архитектуре восемнадцатого, техникой левкаса владеет в совершенстве, ее работы в Европе есть, даже в частных коллекциях, а тут… Нет пророка в своем отечестве, мы же минимум просим. Хотите, она вам сейчас в деталях расскажет какие кладки в начале века делали, какой раствор брали для каждого этажа и из чего эти растворы делали? И какие присадки, добавки существовали? Ведь каменные блоки фундамента разделить невозможно, вот какой раствор был, а теперь цемент дождями размывает. Строители были верующие, совестливые люди, а нынешние? Вы знаете, как было вначале? Ну вот только вообразите, что тут было до нас. Так… Проект, значит, собора, составленный Карлом Ивановичем Росси и Иосифом Ивановичем Шарлеманом, — отчества были выделены мимикой, жестом и интонацией, и Катя прикивнула на каждого «Ивановича», — позднего классицизма предназначался вначале для…

Студент замолк, глядя на меня, как болельщик на любимого форварда, от которого ждет спортивного подвига. Студент ждал от меня осведомленности, но я не оправдал.

— Для?

— Для Исаакиевского собора! Как можно такое не знать! — в изумлении оглянулся студент на Катю.

— Не может быть! — в свою очередь изумился я и непроизвольно глянул в окно, словно там мог явиться Богоявленский, сиречь Исаакиевский собор. — Неслыханно. Чудеса в решете, дыр много, а выскочить некуда.

— К-куда выскочить? — заморгал студент.

— Да никуда. Некуда, ударение на «не». Это я просто удивляюсь, не может быть, чтобы для Исаакиевского.

— Как не может быть, если так и есть? — взвизгнула подружка его и художница, востренькая, очень уж худенькая личиком, но неожиданно полногубая, полногрудая, и одета она была в расписную штормовку, я ее долго разглядывал и читал, когда одевались. Да, а на штормовке были значки, нашивки, наклейки, нашлепки, карминные буковки: Западная Двина, Мокша, Цна, Дон, Вазуза… Когда они успели все это объехать, мне было интересно, потому что все эти места были мне знакомы. Загорье, Заречье, Залучье, Заплавье, Замошье… Такие зовущие, манящие названия сел и деревенек округи Селигера. Наверное, это все написали, исходя из лингвистическо-декоративных соображений? Нет, оказывается, в самом деле были везде и по большей части пешком, как странники. Она повторила свое «так и есть!» еще и еще раз, быстро оглядываясь, как бы ища поддержки и подтверждения своих слов отовсюду, но в провинциальном ресторанчике нет никого, кроме нас, даже мух, и показалось мне, поддержка ей исходила отовсюду, из всего окружающего заоконного эфира, она же абсолютно была права ныне и присно, даже если на самом деле все обстояло наоборот. Потом подтвердилось, что все это призрачное происшествие, случившееся со мной в маленьком озерном городке, если и имело смысл, то вовсе не тот, что я уже лелеял и готовился провидеть, воплотить в слове, а тот, про который немного позже попытается сказать мне эта сияющая восторженной уверенностью и деятельной верой худенькая девчушка, фанатка и патриотка. Правда, кажется, мне так и не удастся расслышать ее вещие слова сквозь ветер и песни новых моих друзей. Но об этом позже. А сейчас я расслышал вот что: