Место под облаком

К тому моменту, когда мои конечности вовсе потеряли чувствительность и каменно окоченели, появилась попутка, вихлявая ископаемая полуторка без номеров, но с веселеньким шофером. Когда я забрался в кабину, он протянул темную бутылку вина: «Будешь? Карамельки есть». Очень вовремя.

К полудню, еле продравшись сквозь непогоду и одну чайную, мы добрались-таки до Осташкова.

Городок оказался старинный, озерный и маленький. Колокольни и маковки присутствовали и сияли, отреставрированные.

В момент моего входа в Осташков в туманном небесном окне, конечно, рдело солнце.

Водная гладь озера Селигер причудливо искрилась самоцветами, хотя положено ей было быть серой, как небо, но гладь водная отражала, не смурные облака, а встречающее меня солнце. Наступал праздник.

«Что тут у вас есть, чем знамениты? — спрашивал я, оттаявший, у словоохотливого улыбчивого жителя, который, как и я, был худо одет, не брит, и некуда ему было спешить. — Каковы уникальные достопримечательности?»

«Знаменитый кожевенный завод, швейная фабрика, тут золотым шитьем одежку для попов делают, маслозавод, прямо в Кремль маслице идет, замечательный рыбзавод, тоже в Кремль, копченый угорь полупрозрачный, на экспорт, по одному в коробочке, снеток, лещ холодного копчения и для консервов, и судак туда же, мясокомбинат, вяленые косули целиком прямо в Кремль, хлебокомбинат и грибной завод, рыжики и грузди маринованные в бутылках, потому что такой стандарт для Кремля. Хочешь достану? Триста рубчиков бутылка. Все необходимое у нас есть, и немножко лишнего. А достопримечательностей не счесть, хочешь покажу? Триста рублей». «А пиво? — спрашивал я, страждущий». «О! Конечно! На воде из особого источника, чехам и немчуре делать нечего, такого нет нигде». «Тоже в Кремль?» — постарался не улыбнуться я. «Не, это для всех туристов. Пьют как рыбы! Селигер, это же значит светлейшая, чистейшая, целебная, да почти святая вода! И школы, детские сады и ясельки, ну там строительные организации, что еще? Музыкальная школа и масса других учебных заведений, техникумы: а) финансовый, б) ветеринарный, в) механический». «Да где же это все у вас тут помещается? Вроде лес кругом, вода да острова?» «Вон там у нас чудесные микрорайоны номер один и два, все дома девятиэтажные, замечательные, со всеми возможными удобствами и телефон в подъездах, и скоро будет пансионат на две тысячи двести двадцать коек с множеством кинозалов, дискотек и для компьютеров, и рестораны со спорткомплексами. Во! Строим тут и на островах огромные гостиницы, кемпинги и яхтклубы!» Это рассказывала мне уже кассирша, кудрявая такая девушка, на пристани, высовываясь из полулунного окошка, как болонка, и посверкивала парой золотых фикс. «Торговый центр и очень много учреждений бытового обслуживания, потому что туристов тут летом просто пропасть, все спрашивают, потому мы тут все знаем и рекомендуем, рекомендую круиз по островам на теплоходе, пять стоянок по часу каждая, целый день, кормят три раза, есть бар и спасательные круги, чтобы плавать. Туристов тут отовсюду, из всех заграниц». «А в бывшем крупнейшем монастыре дореволюционной России Ниловой пустыни, рассаднике мракобесия до двадцатого и контрреволюции после революции, — говорил лысоватый и при сиреневом галстуке учитель средних лет, — в нем очень скоро откроется шикарная комфортабельная турбаза, на уровне мировых образцов, почти «Хилтон». Я атеист, городу нужен доход, валюта. Десяток кафе, рестораны, монастырскую трапезную превратим в шикарную столовую, очень недорого, причем тут же спорткомплекс с яхтами, серфингами и шверботами, водные мотоциклы, моторки для прогулок на водных лыжах, двигатели класса «Феррари», «Сузуки» и «Ямаха», слыхал чего? Или взять «Меркюри», так это же пятьсот лошадиных сил! Чувствуете размах? Я радикальный атеист! Масштабы, скажу я вам, уважаемый корреспондент!»

«Чрезвычайные масштабы, прости господи», — восхитился я про себя. И спросил:

— А сейчас-то что в этой никому неведомой знаменитой Ниловой пустыне?

— Сейчас? — призадумался учитель. — Сейчас дом престарелых и психоневрологический диспансер, — скривился он, с тоской посмотрев на дальний остров, где среди леса возвышался купол храма, покрытый чем-то серебристым. — Бездомные всякие, от кого дети отказались, но больше, конечно, просто одиноких, знаете, какая у нас тут война была, все выкосила.

— Какая война? Тут же вроде немцев не было?

— Да никакие мужики в деревни не вернулись, вот что. А за последние пять лет и остаточные деревни переселили, там было-то по три или десять старух. Вон на том острове дачи правительства. А там по берегам — думаки живут, министры всякие. Не подойдешь на километр. Спецназ кругом.

— Да вроде они живут под Москвой?

— Это да, а отдыхают тут. Ну еще в Завидове, там вообще все другое, даже лесные звери, трава и рыба.

— Ладно, а куда же обиталей богадельни будете девать?

— Я бывал там. Неинтересно, знаете ли. Так нельзя, чтобы вблизи отдыхающего правительства и министров. Какие-то кособокие горбатенькие тени среди вековых деревьев и крестов, ходят везде, в сумерках вообще ужасно, как привидения, ладно мало… хотя как сказать. Причем смотрят на тебя, нового человека, приезжего, как дети, туда же туристского маршрута нету, как дети, право слово, словно ждут чего, ну как дети ждут, что расскажешь, или подаришь конфетку, печенинку, так прямо руки и ноги целуют. Невозможно. Не советую. Друг мой там главный врач, радовался, что сумел три тонны жмыха в совхозе выпросить.

— Чему же радовался? Рыб прикармливать?

— Да нет, контингент будет зимой кормить баландой на жмыхах, ну там маслица подсолнечного добавит, сахарку, требухи мясной через мясорубку. Но этого ничего скоро не будет, портит же все, тьфу, богадельня, ее под Псков, что ли…

— А ежели коммерчески подходить, — сказал я, — к примеру, организовать для думаков и членов правительства, которые на ином берегу отдыхают, такой туристский недельный экстрим: тыщ за десять вечнозеленых пожить в условиях этой богадельни, в общих камерах, то есть кельях. Зимой, когда баланда из жмыха и коровьих потрохов. Экстрим же! Ведь есть такие туруслуги: неделю в одиночке, в Лефортове или в Потьме, а то и в Матросской тишине. Тишина, как-никак.

Учитель нахмурился. И на его невыразительном, конопатом лице появилась ядовитая гримаска, словно он только что понюхал рыбу пятого дня хранения на солнышке. «Отчего хмурь и пасмурность?» — мелькнуло в моей светлеющей, но начавшей побаливать голове. Я сказал:

— Такие светлые дали распахиваются для здоровья и жизни, из богадельни, да и эхма, гой еси, в дискотеку, растудыт твою в пятьсот сил ломовых!

Впрочем, этого я не произнес, ведь позорное дело произносить однозначные вещи, не суйся в чужой монастырь со своим уставом. Еще спросил:

— Пару угрей горячего копчения?

— Без проблем, — светло улыбнулся учитель. — Триста рублей, через полчаса на этом же месте.

Потом, у края озерной воды светлейшего Селигера я беседовал с бабулей; она белье полоскала в озере, а я стряхивал в него пепел с «Примы».

— Да, да, да-да, а как же, это вон там, на острове Столбном, — влажной ладошкой погладила пространство старушка, — это там, родимый. Она показывала в сторону далекого острова, но так, словно хотела немножко загородить его от моего праздного взгляда, беспечно блуждающего по горизонту, воде и островам. Зачем люди обустраивают острова, если на континенте много удобнее? На пальце у бабушки было полуистертое серебряное колечко с круглым камешком, похожим на ягоду «вороний глаз» (поверхность чуть полупрозрачная, а сам камень аспидный). «Большо-ой остров, красивый, просторный, с двух сторон ямы бездонные, затягивает туда, с другой стороны — валуны гиблые, не подплыть, всякую лодку разобьет, только с одной — камушки и песочек. И луговины, и леса, и ягода всякая в свой срок, там просвирки в часовенке раздавали, и картинки, на картинке наш Нил Столобенский, и по всему свету, почитай, таперича разнесли люди добрые и болезные, не видал рази у кого? Там и сады были у них со всякой фруктой и овощ разный, огороды с картовиной и свеклой, коровы самые лучшие, поросенки, куры, утки, гуси. Ой, всего вдосталь было, а уж грибов да ягод красных, да птиц и дичей по лесу и на болотинах не счесть. Там даже такие монахи были, сынок мой болезный, чтобы и механики, и капитаны на кораблях, да, а как же?»