Место под облаком

— Знаете, кто строил храм?

— Росси. Потом Казаков, — поднапрягшись, сказал я. — Достраивал Растрелли. В свободное от императорских заказов время.

Студенты торжествующе переглянулись: ну вот, мол, видишь, очередной Митрофанушка, смерд, холоп и варвар. Я почувствовал, что этот фокус у них дежурный. Задать патриотический вопросец, выпучив глаза поразиться невежеству собеседника, и выдать информацию, как откровение — тем самым тешится самолюбие, так самоподтверждается любовь к отеческим гробам и дыму отечества. Самовлюбленная, экзальтированная девица. Я ведь тоже могу взять и ляпнуть: а знаете ли сколько ржавчины в год соскребается с Бруклинского моста? А с Крымского в Москве? А? То-то же… А вот сколько!

— Строил, — начал студент спокойно и, как я и ждал, назидательно, и тут студенточка титястая, быстро-быстро замотав головой, перебила, чуть не взвизгнув:

— Возводил!

Друг глянул на нее ласково и поощрительно, кивнул:

— Именно. Молодец! Храм возводил великий швейцарский архитектор Анжело Боттани. И длилось это более тридцати лет, — додекламировал реставратор, студентик этот. — Великий Боттани!

— Как и твоя реставрация нынешняя, тоже тридцать лет? — злорадно нашелся я, отмщенный. И наврал: — Не Анжело, а Анджело. И не такой он был великий, и сексуальная ориентация нетрадиционна, и брал дорого.

— Где это вы накопали такого? — насторожился студент. — Геморрой у вас, стариков, не порок, а гомосексуализм — порок, да еще нравственный. Давайте не будем. Наследственная, хромосомная особенность неподсудна, не стоит уподобляться зэкам.

— Верно, — смягчился я, удовлетворенный тем, какое повальное впечатление произвела на студентов моя наглая ложь.

Потеплело…

Несколько новых посетителей дружелюбно поглядывали на нас из углов.

Нарядно и резко освещенная прямым закатным солнцем шевелилась за окном крона дерева, как живая зеленая протоплазма. В ней какие-то птички играли в прятки и догонялки. Дымно-голубое небо, чудный аромат зелени, запах свежих огурцов салата — все было мило, приветливо, дружелюбно, как новые посетители. Намечался легкий гомон. Студенты пошли наружу покурить. Я заказал бутылку «Селигеровки», надо угостить мальчика и девочку.

Во мгле недостоверного прошлого, где и сама мгла уже недостоверна, одержимые чернецы десятилетиями, как египетские рабы, копошились на острове, намереваясь воздвигнуть невиданный по красоте и величию храм; и получалось, что строили они его как раз для нас, глуповатых современников разрухи. Вот египетскую пирамиду, собор Парижской Богоматери или дворец Пернатого Змея ацтеков как приспособишь под столовую или там трапезную? А тут творения Росси и Боттани запросто. В Суздале во всех первых и цокольных этажах древних храмов пивнушки теперь. Это о храмах и уважении. Теперь что? Мои братья деревенские с усталыми и тусклыми от вражды и склоки глазами потихоньку отходили в небытие вместе с их современным феодальным конфликтом и пошлой интригой; померещилось даже, глядя на колыхающуюся крону за окном, что такие братья это никакая не новейшая социальная действительность, прости уж, господин редактор, они были всегда, такие братья, это огорчительно, но никак не более того, ведь в конце концов молодой волк-агроном управляет ими и их порочными страстями. Кому и чем из всех них, в том числе и агроному, поможет Нилова пустынь?

Но все же стоит попробовать, стоит. На куполах, колокольнях, в египетских погребальных камерах и на пирамидах инков, как и в лабораториях генной инженерии, копошились все такие же братья, и почему считать, что они на обочине, в суете, на своих пятнадцати сотках, и разве они сами съедят все жито и горох, которые вырастят там? Так что осталось устранить агрономов. Богадельню перевести в Псков, а сюда собрать всех подобных агрономов, пусть едят затируху из жмыха.

И тут явился давешний учитель при сиреневом галстучке. Мы взаимно обрадовались встрече, он намеревался поужинать тушеным угрем по-селигеровски. Присел и нарассказал, что тридцать тысяч лет тому назад с тех земель, что называют Валдайской возвышенностью, отступил огромный ледник, это был конец четвертого великого оледенения в истории земли. Ледник отступал, отступал, отступил, растаял, оставив после себя холмы и плоские нагорья, впадины и долины, в них образовались озера, целый озерный край, и озеро Ильмень, и Селигер-озеро, дивное творение природы в форме растянутого креста.

— Но вы же, помнится, атеист? — удивился я.

— Так и что? Крест же наличествует, хотя это вольная игра случая и природы.

Но здесь благостная энергетика, этого отрицать никто не может. Ни в одном предании, ни в нынешних информациях нет ни одного случая появления НЛО, им тут делать нечего, Нил Столобенский, заступник, не пускает, его дух не пускает придурковатые НЛО. Читали? Ни в одном случае эти самые НЛО ни малейшего добра людям не принесли, это агрессивное явление. Селигер — это наш европейский Байкал, взгляните на любую карту, убедитесь. И вон с того высокого холма, так похожего на курган, в ясный день видны стада лесистых островов, знаете, сколько их тут?

— Сто! Сто двадцать?

— А никто точно и не знает, более двух сотен по плесам и заводям, в заливах и на отмелях, иные исчезают временами, когда не так сухое лето, но в засушливый год появляются вновь, их тут называют всплышками, а кругом по берегам везде леса вековые, сосновые да еловые, и болота есть гиблые с огнями, а в некоторых речках даже форель есть, хариус и сиг, вот ведь чистота какая.

— А сияние?

— Сияние? Над одним островом периодически. Столбы света ввысь ночами.

— Мне говорили, это просто пожары.

— Так и есть. Никакой мистики. Там один олигарх, обратите значение на созвучие слов олигарх и аллигатор, он общеизвестен, все затевает строить фазенду, а она горит и горит. Наполовину возведет, а молния бах, и конец фазенде. Заново строит. Опять молния. Про него уже тут легенды ходят, мол, кто кого. Аллигатор говорит: «Бог меня, или я Его?». «Его» с большой буквы. Дал денег на декоративный скит и часовню на Столбном. Все равно молния сожгла все в очередной раз.

— Какой-то вы странный атеист, право, — осторожно сказал я. — Разве не случайность?

— Я нормальный атеист, но это не случайность, это знак им всем. Что еще хочу сказать? Грибы любые, белые со сковородку, одним можно троих накормить, заросли малины, клюквы поля, земляника, черника, берголовь, костяника, все целебное, любая дичь и всякого зверя. Кабаны стадами, всех можно прокормить. А небо? Небо всегда ясное, синее, тишина и безветрие типичны.

— Про сегодня не скажешь. Да и вчера… — встрял я во вдохновенный монолог учителя.

— Бывает. Не считается. Я о типичном.

— Да, у меня наблюдения фрагментарны.

— Идеальный климат для нормального человека, давайте-ка выпьем немного «Селигеровской», что же это мы так сидим, я угощаю!

— И я, — сказал я.

— И люди тут все добрые и приветливые, общительные и чрезвычайно словоохотливые, да что говорить, вы же сами видите! О, еще вернется, вернется былая слава всемирная к нам сюда, ой как еще вернется!

— Отсюда, от мест этих святых, — подхватил студент, — кстати, начинаются такие великие реки, как Волга, Днепр и Западная Двина.

— А другие?

Странный вопрос. Откуда же начинаются все остальные реки? — что-то в этом роде хотел спросить я, против воли своей уже заинтересовавшись и ледником тающим, и островами-всплышками, и тишиной, и небом над всем этим благодатным миром.

— Мне одна бабушка говорила тут недавно, что отсюда вообще свет по всей земле распространяется неодолимо.

— Насчет света я не знаю, воинствующий, как положено, все это мракобесие нам ни к чему, хотя, согласен, изучено недостаточно. Но свидетельств много есть, что в этом регионе зачастую происходят необыкновенные световые явления, столбы такие, кресты светящиеся вроде северного сияния… всякое говорят; даже в научных журналах были сообщения.

«Пуп земли, а не земля», — смутно подумал я. — Пуп земли, только маленький, старинный и озерный». А произнес вот что: