Страница 32 из 75
— Говорите, — сказал Николь.
— Друг Барбикен верит, что его снаряд долетит до Луны...
— Конечно, долетит! — воскликнул Барбикен.
— А друг Николь думает, что снаряд упадет обратно на Землю.
— Разумеется! Я в этом совершенно убежден! — воскликнул капитан.
— Отлично, — продолжал Мишель Ардан. — Один думает так, другой — наоборот! Я не намерен переубеждать вас, но просто вам предложу: полетим все вместе, а там увидим, кто прав...
— А? Что? — воскликнул ошеломленный Мастон. При этом внезапном предложении оба противника взглянули друг на друга. Барбикен смотрел в упор на капитана, ожидая его ответа; Николь уставился на Барбикена, подстерегая первое его слово.
— Ну, так что же? — продолжал Мишель Ардан самым приветливым тоном. — Ведь сотрясения теперь нечего бояться...
— Согласен! — вскричал Барбикен.
Но, несмотря на всю быстроту этого ответа, из уст капитана Николя одновременно вырвалось то же самое слово.
— Ура! Браво! Гип-гип! — закричал Мишель Ардан, протягивая руки обоим противникам. — Ну, а теперь, когда это дело улажено, позвольте, друзья, по французскому обычаю, угостить вас... Идем завтракать!
ГЛАВА XXI
Новый гражданин Соединенных штатов
Телеграф в тот же день разнес по всем Соединенным штатам весть о поединке между председателем Пушечного клуба Барбикеном и капитаном Николем и о необычайной его развязке. Роль, которую в этой истории сыграл Ардан, его неожиданное предложение, устранившее трудности примирения двух выдающихся граждан Соединенных штатов, их одновременное согласие на это предложение, союз представителя Франции и представителей Соединенных штатов для полета на Луну — все это еще более усилило огромную популярность Мишеля Ардана.
Всем известно, с какою страстностью американцы привязываются к отдельному человеку, заслужившему их уважение или любовь. Можно представить себе бурю благожелательных манифестаций, которую возбудил француз в стране, где порой и самые важные чиновники, в пылу увлечения, впрягаются в карету артистки и с триумфом везут ее по многолюдным улицам! Если не выпрягали лошадей Ардана, то по единственной лишь причине — у француза их не было... Зато каких только он ни получал доказательств почета и восторга! Не было гражданина, который остался бы к нему холоден. Не было американца, который не признал бы Мишеля Ардана выдающимся, „единственным среди многих".
С этого дня Мишель Ардан не имел ни минуты покоя. Ежедневно, с утра до ночи, к нему являлись депутации со всех концов Америки, и все эти депутации он, волей или неволей, должен был принимать и выслушивать. Невозможно счесть, сколько рук он пожал за эти дни, сколько выпил торжественных брудершафтов.
Скоро он совсем утомился. От бесчисленных, хотя и кратких, приветственных речей горло его до такой степени охрипло, что из уст вылетали уже нечленораздельные звуки; от бокалов вина, которые Ардан должен был выпить в честь всех графств отдельных штатов Североамериканского союза, он чуть не схватил жестокого воспаления желудка и кишек.
Такой успех в первый же день опьянил бы другого человека, но Мишель Ардан сумел удержаться в границах полуодурения, которое, впрочем, вызывалось не столько винными парами, сколько общей сутолокой и усталостью. Он все время сохранял свою остроумную и очаровательную веселость.
Из всех депутаций, явившихся к Мишелю Ардану, особенно выделилась процессия лунатиков, которая сочла своим непременным долгом представиться будущему завоевателю Луны. Лунатики — их в Америке довольно много — обратились к нему даже с формальной просьбой, чтобы он их взял с собой и доставил их на лунную родину. Некоторые утверждали, что владеют „лунным языком", и предлагали научить его разговаривать „по-селенитски". Мишель Ардан и их очаровал, изъявив согласие взять несколько уроков „лунного языка" и обещав им исполнить все их маленькие поручения на Луне.
— Странная мания! — сказал он Барбикену, спровадив депутацию лунатиков. — Ты веришь во влияние Луны на людские болезни?
— Нет. Не знаю даже, чему тут верить, — ответил Барбикен.
— Я тоже не верю, — продолжал Ардан, — однако известны удивительные факты в этой области. Так, например, некоторые медики находили связь между приступами падучей болезни и фазами Луны; такая же связь наблюдается будто бы и при некоторых нервных болезнях. Например, доктор Мэд приводит случай с ребенком, у которого при каждом полнолунии появлялись судороги. Галль утверждал, что у слабых людей повышенная деятельность наблюдается лишь два раза в месяц, и как раз во время полной луны и новой луны. Есть еще множество наблюдений того же рода относительно злокачественных лихорадок, головокружений, припадков сомнамбулизма, которые, по мнению многих, доказывают таинственное влияние Луны на болезни людей.
— Но почему же это может быть? Какая тут причинная связь? — спросил Барбикен.
— Почему может быть? — повторил Ардан. — Не знаю. Могу лишь повторить тебе только то, что сказал сперва Плутарх, а 19 веков спустя Араго: „потому, быть может, что это неправда"!
Положение „знаменитого человека" принесло Мишелю Ардану и все неприятности, которые неизбежно связаны с этой ролью. Его стали донимать антрепренеры. Известный Барнум предложил ему миллион за круговую поездку по Соединенным штатам, чтобы в каждом городе Ардан выступал в качестве лектора или вообще показывал себя за плату. Но Ардан назвал Барнума „слоновожатым" и выпроводил с пожеланием, чтобы его самого, Барнума, повозили по Америке напоказ.
Общественное любопытство Соединенных штатов должно было ограничиться портретами Мишеля Ардана. Эти портреты скоро распространились по всему Новому Свету и заняли почетные места в альбомах. Снимки были сделаны всех размеров: от натуральной величины до миниатюр — в почтовую марку. Каждый американец мог видеть своего героя во всевозможных позах: одну голову, или по пояс, или во весь рост, в профиль, в три четверти, анфас и, наконец, хоть один затылок и спину. Число портретов Мишеля Ардана дошло до 1 500 тысяч экземпляров.
У Ардана был прекрасный случай поторговать реликвиями: за каждый его волос, наверное, дали бы по доллару и больше, что, при его львиной гриве, принесло бы ему целое состояние.
Нельзя сказать, чтобы эта популярность не нравилась Ардану. Наоборот. Он охотно общался с публикой и готов был переписываться с целым миром. Везде повторяли его словечки, особенно его остроты, причем нередко приписывали ему и такие, в которых он был совершенно неповинен. Публика верила всему, так как запас остроумия Мишеля Ардана казался неисчерпаемым.
Когда, наконец, ему удалось немного освободиться от публичных почестей, он отправился с ближайшими своими друзьями осматривать колумбиаду. Это был, можно сказать, обязательный для него благодарственный визит, так как именно колумбиада дала ему возможность приобрести всемирную славу.
Благодаря постоянным беседам с Барбикеном, Мастоном и остальными членами Пушечного клуба, Мишель Ардан сам стал кое-что понимать в баллистике и познакомился с некоторыми фактами в этой области; серьезному пониманию баллистики мешало его почти полное незнание математики. Впрочем, Ардан говорил не столько об артиллерии, сколько о друзьях-артиллеристах. Высшим удовольствием для него было дразнить их и доказывать, что они, собственно говоря, убийцы; правда, очень ученые, очень милые и любезные, но все-таки убийцы. Ардан с восхищением осматривал колумбиаду и спустился на дно гигантской пушки, которая скоро должна была его выбросить до самой Луны. Воздав должное искусству артиллеристов и механиков, Ардан добавил:
— В самом деле, колумбиада — всем пушкам пушка! Наилучшая в мире! Прежде всего тем, что она никого не убьет, никому не сделает вреда. Не то, что ваши обыкновенные пушки, которые приносят только горе, разрушение, смерть.
Здесь необходимо упомянуть об инциденте с достойнейшим секретарем Пушечного клуба. Как только Барбикен и Николь согласились на предложение Ардана лететь на Луну, Мастон тотчас же решил, что и он к ним присоединится. Поэтому, как только миновали чрезвычайные обстоятельства, следовавшие за дуэлью, он обратился к Барбикену с требованием официально поставить вопрос о „поездке вчетвером" на Луну. Но, при всей своей привязанности к Мастону, Барбикен как председатель Пушечного клуба высказался против участия Мастона в полете, поставив ему на вид, что снаряд может захватить лишь самое ограниченное число пассажиров, — не больше трех.