Страница 19 из 28
Сколько вульгарности было в этом разглядывании, погружении в его душу, сколько раболепия! И дело было не в том, что ей были интересны его слова; ее увлекало то, что он позволил ей узнать о себе, его сущность; ей хотелось разгадать его секрет, познать, что значит быть мужчиной.
Джеральд странно и как-то невольно улыбался — полной яркого света и в то же время возбужденной улыбкой. Он положил руки на стол, свои загорелые, сулящие погибель руки, по-животному чувственные и красивые по форме, вытянув их в ее сторону. Они завораживали ее. И она это знала, — она словно со стороны наблюдала за своим восхищением.
К столику подходили и другие мужчины, перекидываясь парой слов с Биркиным и Халлидеем. Джеральд, понизив голос так, чтобы было слышно только Киске, поинтересовался:
— Откуда это вы вернулись?
— Из деревни, — ответила девушка тихо, но по-прежнему звучно. Ее лицо застыло. Она перевела взгляд на Халлидея, и ее глаза загорелись мрачным огнем. Плотный белокурый молодой человек совершенно ее не замечал; он и правда боялся ее. На какое-то время Киска забыла про Джеральда. Пока что он не всецело завладел ее душой.
— А какое отношение имеет к этому Халлидей? — спросил он также очень тихо.
Несколько секунд она молчала, а затем неохотно рассказала:
— Он вынудил меня жить с ним, а теперь хочет выкинуть меня, как ненужную вещь. В то же время он не позволяет мне уйти к кому-нибудь другому. Он хочет, чтобы я похоронила себя в деревне. И теперь он говорит, что я преследую его, что он не может от меня избавиться.
— Никак не поймет, что ему нужно, — сказал Джеральд.
— Ему нечем понимать, поэтому он и не может ничего понять, — ответила она. — Он ждет, чтобы кто-нибудь подсказал ему, что делать. Он никогда не делает того, что ему хочется — он просто не знает, чего ему хочется. Он совершенный младенец.
Джеральд несколько секунд разглядывал нежное, простоватое лицо Халлидея, напоминавшее лицо слабоумного человека. Эта нежность, однако, была по-своему привлекательна: можно было радостно погрузиться с головой в эту мягкую и теплую разлагающуюся пучину.
— Он что, держит вас в своей власти? — спросил Джеральд.
— Видите ли, он заставил меня бросить все и жить с ним против моей воли, — ответила она. — Он пришел ко мне и лил слезы, я никогда не видела столько слез, он говорил, что не переживет, если я уйду от него. И он не уходил, он все стоял и стоял рядом. Он заставил меня вернуться. И так он ведет себя каждый раз. Теперь у меня будет ребенок, а он хочет откупиться от меня сотней фунтов и отправить меня в деревню, чтобы никогда меня больше не видеть. Но я не собираюсь доставлять ему такого удовольствия, после того как …
На лице Джеральда появилось загадочное выражение.
— У вас будет ребенок? — недоверчиво спросил он. Он смотрел на нее и не мог поверить: она была такой молодой, ее духу, казалось, была чужда любая мысль о материнстве.
Она, не стесняясь, посмотрела ему в глаза, и при этом в ее собственных темных, наивных глазах появилось хитрое выражение, точно у нее возникли нехорошие мысли, мысли темные и необузданные. Невидимый постороннему глазу огонь начал разгораться в его сердце.
— Да, — ответила она. — Разве это не чудовищно?
— А вы хотите его? — спросил он.
— Не хочу, — ответила она, вложив всю душу в свой ответ.
— Но… — продолжал он, — сколько уже?
— Десять недель, — сказала она.
Все это время она не сводила с него своих темных, широко распахнутых, наивных глаз. Он молча обдумывал ее слова. Затем, внезапно сменив тему разговора и вновь обретая хладнокровие, он заботливо и внимательно спросил:
— А еду здесь подают? Вы хотели бы чего-нибудь съесть?
— Да, — ответила она. — Я бы с удовольствием поела устриц.
— Отлично, — согласился он. — Устрицы, так устрицы.
Он подал знак официанту.
Халлидей вспомнил о ее существовании, только когда перед ней появилось блюдо с устрицами. Внезапно он вскричал:
— Киска, нельзя же есть устрицы и запивать их бренди!
— Тебе-то что до этого? — спросила она.
— Ничего, — попытался оправдаться он. — Но нельзя есть устрицы и запивать их бренди.
— Да не пью я бренди, — ответила она и выплеснула остатки напитка ему в лицо. Он странно пискнул. Она смотрела на него с полным равнодушием.
— Киска, зачем ты это сделала? — в панике вскричал он.
Джеральду показалось, что он страшно боится ее и что вместе с тем получает от этого страха удовольствие. Казалось, он смаковал свой ужас, наслаждался своей ненавистью к ней, вновь и вновь прогонял эти чувства через себя, высасывая из них все до последней капли — и все это, трясясь от страха. Джеральд решил, что перед ним полный странностей дурак, но при этом дурак довольно интересный.
— Но Киска, — обратился к ней другой мужчина очень тихим, но едким голосом, в котором слышались интонации воспитанника Итона, — ты обещала не обижать его.
— Я его и не обижаю, — ответила она.
— Что будешь пить? — спросил молодой человек. Он был смугл, гладкокож и полон скрытой жизненной силы.
— Я не люблю пор’тер, Максим, — ответила она.
— Тогда попроси шампанского, — аристократическим шепотом подсказал тот.
Джеральд внезапно понял, что этот намек относился к нему.
— Закажем шампанское? — смеясь, спросил он.
— Да, сухое, будьте добр’ы, — с детской картавостью попросила она.
Джеральд наблюдал за тем, как она ела устрицы. Она делала это изящно и утонченно, кончики ее тонких пальчиков, казалось, были необычайно чувствительными, поэтому она отрывала устрицу от раковины нежными, мелкими движениями, и не менее осторожно и изящно отправляла ее в рот. Ему очень нравилось смотреть на нее, а вот у Биркина это вызывало раздражение. Все пили шампанское. Максим, чопорный молодой русский с гладко выбритым свежим лицом и черными, сальными волосами, похоже, был единственным абсолютно спокойным и трезвым человеком. Биркин был бледен, словно призрак, и витал мыслями где-то далеко, глаза Джеральда улыбались ярко, весело и в то же время холодно, он с покровительственным видом придвинулся к похорошевшей Киске, которая обмякла от вина, обнажив, подобно цветку красного лотоса, свою гибельную сердцевину, любуясь сама собой, вспыхнув от вина и восхищения мужчин алым румянцем. Халлидей выглядел дурак дураком. Ему хватило одного бокала — он опьянел и стал глупо хихикать. Но он ни на минуту не терял располагающую к нему теплую наивность, в которой и заключалась его привлекательность.
— Я боюсь только черных тараканов, — сказала Киска, внезапно подняв голову и обратив к Джеральду черные глаза, которые, казалось, подернула невидимая поволока страсти.
Он рассмеялся зловещим, исходящим из глубины его существа смехом. Ее детский лепет ласкал его нервы, а ее горящие, влажные глаза, обращенные теперь только к нему и забывшие обо всем на свете, кроме него, вызывали в нем чувство собственной значимости.
— Нет, — запротестовала она. — Ничего другого я не боюсь. Но черные тараканы — фу! — она с отвращением содрогнулась, как будто при одной мысли о них ей становилось плохо.
— Вы имеете в виду, — с дотошностью подвыпившего человека допытывался Джеральд, — что боитесь даже смотреть на тараканов или того, что они вас укусят или принесут иной вред?
— Они что, еще и кусаются?! — вскричала девушка.
— Какая отвратительная мерзость! — воскликнул Халлидей.
— Не знаю, — ответил Джеральд, окидывая взглядом присутствующих. — Кто-нибудь знает, кусаются черные тараканы или нет? Но не в этом дело. Вы боитесь, что они могут покусать или же у вас возникает метафизическое отвращение?
Девушка все это время не спускала с него наивного взгляда.
— О, по-моему, они отвратительны и ужасны! — воскликнула она. — Когда я вижу таракана, у меня по всему телу ползут мурашки. А если он на меня заползет, я точно знаю, что умру не сходя с места — в этом я совершенно уверена.
— Надеюсь, нет, — прошептал молодой русский.