Страница 18 из 28
Все это время на Джеральда никто не обращал никакого внимания. Однако его чувства говорили ему, что девушка тянется к нему всем телом. Он ждал, прислушивался к разговору, пытаясь сложить воедино разрозненную информацию и понять, о чем идет речь.
— Ты будешь жить у себя на квартире? — спросила Биркина девушка.
— Да, дня три поживу, — ответил Биркин. — А ты?
— Пока не знаю. Я всегда могу пойти к Берте.
Последовало молчание.
Неожиданно девушка обернулась к Джеральду и достаточно официально, вежливо и холодно спросила его, как спросила бы женщина, сознающая более высокое положение своего собеседника и в то же время не отрицающая возможности возникновения между ними более интимных отношений:
— Вы хорошо знаете Лондон?
— Не сказал бы, — рассмеялся он. — Я бываю в городе достаточно часто, а сюда пришел впервые.
— Так вы не художник? — спросила она, и по ее голосу сразу можно было сказать, что она будет общаться с ним не так, как с людьми своего круга.
— Нет, — ответил он.
— Он человек военный, а кроме того — исследователь и Наполеон от промышленности, — отрекомендовал его богемному обществу Биркин.
— Вы военный? — спросила девушка с холодным и в то же время живым любопытством.
— Уже нет, несколько лет назад я вышел в отставку, — ответил Джеральд.
— Он участвовал в последней войне, — сказал Биркин.
— Вот как? — спросила девушка.
— А затем исследовал дебри Амазонки, — продолжал он, — теперь же он управляет угольными шахтами.
Девушка с пристальным любопытством взглянула на Джеральда. Такое описание собственной персоны насмешило его. Однако он гордился собой, чувствовал себя настоящим мужчиной. Его голубые проницательные глаза заискрились смехом, на румяном лице с четко выделяющимися на нем светлыми усами читалось удовлетворенное выражение, оно сияло жизненной силой. Он разжигал в ней любопытство.
— Как долго вы пробудете здесь? — поинтересовалась она.
— Пару дней, — ответил он. — Но я никуда особенно не тороплюсь.
Она не сводила с его лица пристального и глубокого взгляда, подстегивая его интерес и поднимая в нем волну возбуждения. Он с острым наслаждением ощущал свое тело, ощущал собственную привлекательность. Он чувствовал, что способен на все, способен даже испускать электрические разряды. И он ощущал на себе пылкий взгляд ее темных глаз. А ее глаза были действительно прекрасными — темными, широко распахнутыми; она смотрела на него страстно и откровенно. Но в них было и другое выражение — горькое и грустное, — которое плавало на поверхности, словно масляная пленка на воде. Она сняла шляпку, так как в кафе было жарко; на ней была свободная блузка простого покроя, которая завязывалась вокруг шеи тесемкой. Но несмотря на всю простоту, сшита она была из богатого персикового креп-де-шина, и он мягкими, тяжелыми складками обволакивал ее юную шею и тонкие запястья. Она выглядела просто и безукоризненно, настоящей красавицей, за что следовало бы благодарить ее природную привлекательность и изящество форм, мягкие темные волосы, спадающие ровной пышной массой с обеих сторон лица, четкие изящные и нежные черты лица. Легкая полнота, длинная шея и яркая невесомая туника, окутывающая ее стройные плечи, — все это придавало ее облику легкую египетскую нотку.
Она сидела совершенно недвижно, почти растворяясь в пространстве, настороженно, и витая мыслями где-то далеко.
Джеральда невероятно сильно к ней потянуло. Его вдруг пронзила чудесная, сулящая наслаждение мысль: она будет подчиняться ему! — и он с каким-то бессердечием лелеял эту мысль. Она была жертвой. Он ощущал, что она была в его власти, и он собирался быть снисходительным. Странные электрические потоки один за другим устремлялись вверх по его ногам, даря ему необычайную полноту чувственного удовольствия. Выпусти он этот разряд на волю, его сила мгновенно уничтожила бы ее. Но она ждала чего-то, не обращая ни на кого внимания и погрузившись в свои мысли.
Какое-то время они болтали о пустяках. Вдруг Биркин произнес:
— А вот и Джулиус! — и, привстав, он помахал вновь прибывшему.
Девушка с любопытством и какой-то злорадностью, даже не повернувшись, кинула взгляд через плечо. Джеральд наблюдал, как всколыхнулись возле ушей ее темные, шелковистые волосы. Он чувствовал, что ее пристальный взгляд устремлен на приближающегося мужчину, поэтому тоже посмотрел на него.
К ним неуклюжей походкой направлялся полный бледный молодой человек с довольно длинными густыми светлыми волосами, ниспадающими из-под черной шляпы. На его лице светилась наивная, теплая и в то же время вялая улыбка.
Желая поскорее поздороваться, Джулиус Халлидей торопливо шел к Биркину, и только подойдя совсем уж близко, заметил девушку. Он попятился, побледнел и воскликнул фальцетом:
— Киска, а ты что тут делаешь?!
Посетители кафе как один подняли головы, точно животные, услыхавшие крик своего сородича. Халлидея словно пригвоздило к месту и только губы его слегка подрагивали, растягиваясь в безвольной улыбке, похожей на гримасу умственно отсталого человека.
Девушка не сводила с него мрачного, глубокого, как ад, взгляда, который говорил о чем-то известном только ему и ей и в то же время молил о помощи. Этот человек был пределом ее мечтаний.
— Зачем ты вернулась? — повторил Халлидей все тем же высоким истеричным голосом. — Я же сказал тебе не возвращаться.
Девушка не ответила, но и не сводила с него того же пристального злобного, тяжелого взгляда, который вынудил его отступить к другому столику, на безопасное расстояние от нее.
— Ладно уж, тебе же хотелось, чтобы она вернулась. Давай-ка, присаживайся, — сказал ему Биркин.
— Нет, я не хотел, чтобы она возвращалась, я приказал ей не возвращаться. Зачем ты вернулась, Киска?
— Уж не затем, чтобы что-нибудь от тебя получить, — сказала она полным отвращения голосом.
— Тогда зачем ты вообще вернулась?! — закричал Халлидей, срываясь на писк.
— Она приходит и уходит, когда пожелает, — ответил за нее Руперт. — Так ты присядешь или нет?
— Нет, с Киской я рядом сидеть не буду, — вскричал Халлидей.
— Я тебя не укушу, не бойся, — необычайно резко и отрывисто сказала она, хотя при этом чувствовалось, что его растерянность тронула ее.
Халлидей подошел и присел за столик, приложил одну руку к сердцу и воскликнул:
— Вот так поворот! Киска, и зачем ты все это делаешь… Чего ты вернулась?
— Уж не затем, чтобы что-нибудь из тебя выудить, — повторила она.
— Это я уже слышал, — пропищал он.
Она повернулась к нему спиной и завела разговор с Джеральдом Кричем, в глазах которого едва уловимо светились веселые огоньки.
— А в окружении дикарей вам было страшно? — спокойно и как-то вяло поинтересовалась она.
— Нет — особого страха я не испытывал. Вообще-то, дикари совершенно безобидные, они еще не знают, что к чему, их нельзя по-настоящему бояться, потому что тебе известно, как с ними обходиться.
— Правда? А мне казалось, что они очень жестокие.
— Я бы так не сказал. На самом деле, не такие уж они и жестокие. В животных и людях не так уж много жестокости, поэтому я не стал бы говорить, что они очень уж опасны.
— Только если они не собираются в стаи, — вмешался Биркин.
— Правда? — спросила она. — Ой, а я-то думала, что дикари все как один опасны и что они разделываются с человеком прежде, чем он успеет моргнуть.
— Неужели? — рассмеялся Крич. — Вы их переоцениваете. Они слишком похожи на всех остальных, только познакомишься — и весь интерес сразу же пропадает.
— О, так значит, исследователи вовсе не отчаянные храбрецы?
— Нет, здесь все дело не столько в преодолении страха, сколько в преодолении трудностей.
— А! Но вы когда-нибудь чего-нибудь боялись?
— Вообще? Не знаю. Да, кое-чего я все-таки боюсь — что меня закроют, запрут где-нибудь — или свяжут. Я боюсь оказаться связанным по рукам и ногам.
Она не сводила с него своих черных глаз, пристально изучая его, и этот взгляд ласкал такие глубинные уголки его души, что внешняя оболочка оставалась совершенно незатронутой. Он наслаждался тем, как она по капле высасывает из него раскрывающие его истинную природу откровения, забираясь в самые потаенные, тщательно скрываемые, наполненные мраком, глубины его сердца. Она хотела познать его сущность. Казалось, ее темные глаза проникали в самые дальние уголки его обнаженного тела. Он чувствовал, что она предала себя в его руки, что между ними неизбежно произойдет близость, что она должна будет разглядеть его, познать его. Это пробуждало в нем интерес и ликование. К тому же он чувствовал, что она должна будет отдаться на его милость, признать в нем повелителя.