Страница 2 из 31
- Чудеса… Да кто ж это? - выдал свою озадаченность лесоруб. - Да как же так? - восхитился он искусностью писаря и сравнил его работу со своей - скачущими, кривыми буквами надписи, вырезанной собственноручно на черене топора.
Неизвестно, сколько еще он протоптался бы возле каменного диска, пытаясь - нет, не прочитать! - вникнуть в тайну появления ровненькой, круговой надписи, если б не заметил неподалеку просвет.
Как оказалось, проплешина возникла оттого, что одну из могучих лиственниц, вывернуло с корнем. И, судя по всему, сравнительно недавно - в прошлом или позапрошлом году. Паренек, в силу своего ремесла, смысливший кое-что в природе леса, внимательно изучил место и определил сразу несколько причин, повлекших гибель дерева. Во-первых, недостаточный простор для корневища, потому что скала-то под низом не пускала корни вглубь. Во-вторых, в здешних краях зимой случилась сильные бури, кои лес валом валили. И, в-третьих, старость. Ведь деревья стареют, совсем как люди, утрачивают былую силу и умирают. А этой лиственнице, поди, не меньше тысячи лет.
Дерево упало под откос, выпростав толстые корни, опутанные грязной бахромой тонких отростков, и оставив после себя широкую, неглубокую воронку, на дне которой обнажилась скальная порода и зияющая в ней дыра. Последняя явно указывала на пещеру, кои нередко попадались в здешнем углу леса, в основном на берегу порубежной реки.
Без раздумий спустившись в яму и заглянув в провал, паренек увидел горку камней и земли, насыпавшейся сверху и прибитой дождем. Встав на колени и склонившись к дыре, он прислушался и, не уловив никаких подозрительных звуков, сунул голову в дыру. Внизу, прямо под ним находилась пустота, однако определить, насколько она велика, было невозможно.
Молодой лесоруб, нахмурившись и закусив губу, уставился в манящую темноту недр холма.
- А вдруг там древний клад? - Заговорило в нем любопытство, подстегнутое неудовлетворением от поверхностного осмотра, споря с благоразумием, напоминавшем о запрете. - Несметные богатства, припрятанные злыми людьми перед Великой битвой… - В его воображении возникла поблескивающая груда сокровищ и диковинное оружие, подобное ножу в камне.
Лесоруб решительно поднялся, сбросил на землю суму и положил рядом с ней топор. Привязав веревку к толстому корню, он стравил конец в провал.
Спустившись в пещеру, он немного подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Касаясь стены и осторожно ступая по наклонной плоскости, с легким трепетом перед неизвестностью и непонятной смутой в душе он двинулся вперед.
“Я тут немножко… недалеко… недолго“, - думал он.
Камушек, отскочивший от ноги, повлек за собой небольшой обвал, но его шум, начавшийся внезапно, прекратился еще более неожиданно, словно камнепад исчез в пустоте, поглотившей все звуки - не слышалось чирканья рикошета, ни ударов столкновений, ни стука падения.
Паренек не успел остановиться. Поскользнувшись на россыпи катышей, он потерял равновесие и, выпучив глаза, с криком полетел вниз…
Из наполненной голубоватым светом, дышащей ледяным холодом глубины на падающего, отчаянно брыкающегося человека смотрел немигающий глаз с вертикальный зрачком, окруженным мерцающим ореолом.
В какой-то миг падение замедлилось. Словно некая невидимая сила пыталась вытолкнуть тело обратно. Или воздух стал плотнее… Послышался далекий раскатистый гул, завывания и стоны. Голос бездны… Стали различимы серебрящиеся нити беспорядочной паутины, посреди которой находилось нечто темное и продолговатое.
Вблизи нити оказались толще пеньковой веревки. Надеждой на спасение промелькнула одна, потом недалеко другая, совсем близко третья…
Паренек прямиком угодил в плотное переплетение, подобное узлу-путанке из десятка нитей. Верхние растяжки полопались под весом утяжеленного падением тела, однако другие выдержали, опасно растянувшись до нижнего предела. Почти сразу верви, каждая из которых обладала свойством тетивы, стали сокращаться, возвращаясь в прежнее положение и будто желая выстрелить человека вверх.
При ударе дух не вышибло, но дыхание сперло. Все мысли из головы вылетели, и только превеликое желание выжить заставило паренька вцепиться мертвой хваткой в поймавшую его сеть. Крепко зажмурившись, он раскачивался над бездной, прижимаясь холодной щекой к ледяной охапке волокон.
Скоро болтанка прекратилась и напоминала о себе лишь слабым колебанием. Паренек, не решаясь открыть глаза и боясь пошевелиться, прислушивался к своему бешено бухающему сердцу.
Поскольку ничего больше не происходило, он немного осмелел для того, чтобы оглядеться по сторонам.
Пропасть наполнял голубой свет загадочного происхождения, ни яркий, но и ни тусклый. Возникало ощущение, что светится сам воздух. Паренек смекнул, что источник света должен находиться внизу, потому что там, откуда он свалился, было темно. Он заметил еще пару странностей - его тяжелый плащ, развернувшись подобно парусу, невесомо парил, и полы полоскались как на ветру. Да только ветра не было. И волосы торчали вверх, будто он висел вниз головой. Торчали не оттого, что встали дыбом, хотя испуг присутствовал, потому что в тот миг ему вдруг подумалось, что небо и земля поменялись местами.
- Небо, - прошептал он, вглядываясь в голубую бездну под собой.
Поверхность стен была волнистой, возможно оттого, что когда-то давно по ним что-то текло вверх или вниз, да так и застыло. Обметенная инеем, она посверкивала белыми и голубыми огоньками, искрились. Как и паутина… Верви на вид были не менее странными, чем их свойства. С одного взгляда становилось понятно, что они - не человеческих рук дело. Там, где налет стерся, они были полупрозрачными, будто слюдяными, что как-то не вязалась с их упругостью и тягучестью. И вес человека они выдерживали. И не только человека, но кое-чего более крупного. И тяжелого, наверное…
Оно покоилось чуть ниже. Большое и продолговатое, вблизи напоминавшее кокон бабочки, округлый с одного конца и вытянутый с другого. Или неправильное птичье яйцо. Только если такая птица и водилась где-то на земле, то она могла, поди, поднять теленка. Казалось, что натянутые верви проходили сквозь кокон-яйцо. Или росли прямо из его боков? Можно было подумать, что они - одно целое.
Обжигая израненные ладони об обледеневшие волокна паутины и поскрипывая от боли зубами, паренек спустился к неправильному яйцу и оглядел его со всех сторон, насколько было возможно. Толкнув его пару раз ногой, дабы убедиться, что тот не представляет опасности, потыкав пальцем, соскребши ногтем тонкий слой инея и обнаружив, что ним скрывалась угольно-черная поверхность, постучав костяшками пальцев и определив по звуку, что пустот внутри нет, он сел на него верхом. Надо было, наконец, дать рукам отдых. Он прижал саднящие ладони к холодной поверхности, которая на ощупь в одних местах была шершавой и пористой, а в других гладкой, словно полированной.
Чем бы ни была эта странная вещь, она не могла быть живой, потому что промерзла насквозь. Окаменела.
Кровавый след, оставленный ободранными ладонями на гладкой, черной поверхности, испустив дымок, почти мгновенно исчез. Паренек испуганно одернул руки, ощутив слабый толчок. Или ему почудилось после пережитого, что внутри яйца что-то шевельнулось… Он немного выждал. Потом постучал по яйцу кулаком и прислушался.
Ничего… Камень и есть камень.
Кровь, упавшая с кулака, задымилась и прямо на глазах впиталась. Такого не могло быть! Конечно, камни вбирают влагу, но не так быстро. Дабы убедиться, что глаза его не обманули, паренек вытянул дрожащую руку и, растопырив пальцы, поставил отпечаток ладони, растопив своим прикосновением иней. И снова капли исчезли.
- Чудеса… Да как же… Да что же это? - пробормотал он и, хихикнув, приложил пятерню к холодной поверхности еще раз.
Яйцо-кокон ощутимо вздрогнуло. Из-под руки разбежались мелкие трещины.
Произошло… происходило чудо! Да, человеческие конечности, определенно, таят в себе силу, бывает, сокрушительную мощь, но чтобы - такую!