Книга первая. Мир

Танина Татьяна

Велиада, книга первая, Мир

Глава первая, вступительная, о любопытстве, которое не довело до добра

Возбранка… Так назывался холм. Остальные холмы вокруг безымянные, и только у этого - свое собственное имя! Хотя с виду - холм самый обычный, ничего в нем особенного или приметного. Деревья на нем, как во всем лесу - высоченные, с раскидистыми кронами, смотреть снизу, кажется, что далекие макушки при порывах ветра скребут небосвод. Кустики под ними и папоротники-кочедыжники - как везде окрест. И валуны, разбросанные по склонам - светло-серые, пористые, местами замшелые, - такие же, как во всей округе, ни больше, ни меньше…

Ничем не отличался Возбраненный холм от множества других увалов, бугривших местность, но почему-то один-единственный был заповедным.

У подножья холма стояли особые, испещренные непонятными значками камни, прозванные “сторожевыми“. Старики сказывали, что надписи сии предупреждают: мол, стой, дальше ходу нету, опасно для жизни. Еще сказывали, что поперву сторожевых камней, расставленных особым образом - по сторонам света и на невидимых границах между ними - было восемь, но два под воду ушли, когда река сменила русло. И коли валуны стояли каждый на своем определенном месте, значит, расставил их кто-то думающий как человек - природе-то все равно, где север, где юг, сеет, как попало, лишь бы пустот не оставалось. Но как именовался, кем был человек, возбранивший холм да понатыкавший вокруг него сторожевых камней, не помнили старики. А, может, не знали никогда.

Многие века Возбранка хранила свою тайну. Не разглашал ее и тот, кто был к ней причастен. Простым смертным великие тайны знать не положено, говорили старики, меньше знаешь - лучше спишь. От лишних-то знаний в уме смута, в душе беспокойство, отчего, неравен час, может случиться беда непоправимая. Каждому по званию - свое. Лесорубу - топор, пахарю - плуг, а тайноведу - тайны. Таков Порядок, основа основ мира, установленный на все времена и для всех. Даже Солнце проходит по небосводу, как тому положено, строго с востока на запад, и никогда наоборот. Люди должны свято чтить Порядок, как их деды и прадеды. И коль предки обходили стороной Возбранку и назвали холм так, чтобы все было ясно без вопросов - ступай себе мимо, и не смей думать лезть на него…

Однако, как часто случается, сила слова со временем ослабевает, утрачивает свой изначальный смысл, становится пустым звуком. Ни на чем не основанный и ничем не подкрепленный запрет, повторяемый снова и снова, перестает отвращать. Так и “Возбранка“ сделалась местечковым названием, одним среди многих других. И обходили люди холм только из уважения к традиции.

В один прекрасный день, где-то в середине весны, когда тепло уже проникло во все темные уголки леса, и все живое окончательно пробудилось после зимней спячки, возле Возбраненного холма появился молодой человек, в одежде, местами потертой, но прочной, коротком, грубом плаще и высоких, непромокаемых сапогах. На боку у него висела дорожная, расшитая узорами сума, на широком поясе болтался моток веревки. На плечах он нес топор, закинув руки на длинный, изогнутый черенок. Он был самым обычным лесорубом, каких много в лесном краю.

Паренек остановился перед сторожевым камнем, обращенным к юго-западу, вгляделся в непонятные письмена и, поплевав на пальцы, потер шероховатую поверхность, отчего ряд знаков проявился более отчетливо. Пытаясь вникнуть в смысл послания из прошлого, он наморщил лоб и зашевелил губами, и даже склонил голову к плечу, будто если вывернуть шею, смысл древних буквиц станет понятней. Еще раз пробежав глазами по ровным строкам, он утратил всякий интерес к надписи. Вглядевшись в прозрачный сумрак леса на склоне холма, прислушался, обернулся назад - не следит ли кто? - и решительно шагнул вперед.

Поначалу он взбирался быстро, торопясь скрыться от мнимого наблюдателя, однако посреди склона умерил прыть, оттого что вдруг накативший холодной волной страх, заставил вспомнить об осторожности. Жуть пробрала, однако не до такой степени, чтоб поджилки затряслись, и, значит, не было повода возвращаться назад.

- Подумаешь, немножко тут погуляю, - бормотал он, как бы в свое оправдание. - Меня ж никто не видит. Да и бывал тут кто-то до меня. Вон ножик чей-то… торчит… из камня. Ничего себе! - воскликнул он, и, испугавшись своего голоса, перешел на шепот. - Как же его воткнули-то? В камень… Какую же силищу надо иметь, чтобы так вогнать?

Он прибавил ходу, не сводя глаз с длинного черена, слишком длинного для обычного ножа, и тонкого, безо всяких выемок под руку. И поскольку вбит он был до самого упора, про длину и ширину клинка оставалось только гадать.

Осторожно пощупав серую поверхность валуна, оказавшимся на поверку обычным камнем, твердым и холодным, паренек сгреб в сторонку рыжую хвою. Совсем осмелев, он дотронулся до черенка и поскреб ногтем налипшую грязь, судя по которой нож находился здесь очень давно. Приставил ладонь, измеряя длину рукояти. Вышло два кулака, да еще зазор с палец оставался.

- Прихоть какая, ножи разбрасывать, где ни попадя! - подумал он вслух. - О! Что ж это получается? Коль хозяин не забрал свой ножичек… уж сколько он тут… Значит, не нужен он ему? Ага! Так выходит, ножичек-то ничей, а я его… нашел.

Пытаясь выдернуть оружие, он закряхтел от усердия, покраснел от натуги. Вещица-то была диво как хороша, каждый не прочь такую иметь… И мысленно он уже владел ею.

- Мужики увидят, от зависти лопнут, - бормотал он. - Клянчить начнут: дай посмотреть, дай посмотреть. А я им: лапы уберите. А то, ишь, держат меня за дурака.

Клинок засел прочно, будто врос.

Почесав голову и хмыкнув, паренек принялся по новой разглядывать черен, выточенный из черного непонятного материала, ни кости, ни дерева… Гладкую, с навершием в виде шишечки рукоять украшала впаянная из тонкой проволоки надпись - мелкая вязь странных буквиц, но не таких, как на камнях у подножья. Вроде бы и знакомых даже, только все одно нечитаемых. Не местного производства нож, - бесспорно, как и то, что солнце всходит на востоке, - привозной. Во всей округе ни один коваль не способен выполнить работу столь тонко, столь искусно. И не заржавел почему-то нож, хотя в лесу влажно. Топоры, вон, ржа быстро схватывает. А этот - нет! Верно, из какого-то особого сплава выкован?

Отметив странности, любопытный лесоруб, снова принялся за дело. Он постарался расшатать нож - ударит несколько раз легонько обухом топора по черену, и толкает из стороны в сторону, тянет со всей силы вверх. Диковинный нож не сдвинулся ни на волосок. Или, может, камень не желал отдавать оружие первому встречному.

Паренек отказался от безнадежной затеи, лишь когда полопались и защипали кровавые мозоли на ладонях, и потемнело в глазах от напряжения. Плюнув в сердцах, он выругался, мол, ну и ладно, и сердито бурча под нос, побрел на восток вдоль оврага, на дне которого еще не высохла весенняя, вязкая грязь.

Солнечные лучи просачиваясь сквозь кроны, словно в насмешку над его неудачей, полосовали широкими клинками полупрозрачный, влажный сумрак леса. Высоко над головой щебетали невидимые птицы. Под ногами мягко пружинил слоистый дерн. Папоротники помахивали вслед пышными, кружевными листьями.

Овраг, вильнув на север, сузился, обмельчал и исчез. Паренек остановился, чтобы определиться со своим местоположением и тем, куда двинуться дальше, и сразу заприметил чуть ниже по склону нечто необычное. Оглядевшись, скорее по привычке, чем из осторожности, он направился к подозрительному, выделявшемуся на темно-серой скале, красновато-коричневому, правильной круглой формы пятну.

Высотой в человеческий рост, пятно казалось размазанной по стене лепешкой, только не из теста, ни из глины, а камня незнакомой породы, с золотыми крапинами. И так хорошо она была прилеплена, что не нашлось щели, куда вошло бы лезвие топора, чей владелец пожелал бы отколупнуть кусочек. Но сильней, чем свойство камня и его размеры, удивлял вившийся по кругу узор затейливых значков, начертанных, когда лепешка была еще мягкой, о чем можно было догадаться по характерным наплывам в бороздках.