Искатели счастья

На обратном пути из Сергиева Посада в Москву мы осторожнообсуждали свой марш-бросок в Лавру. Олег открывал портфель и гладил внутриБиблию. Видно, она согревала его. А я рассказал, как однажды в Северном Париженас − победителей школьной олимпиады − наградили поездкой вУльяновск, родину Ленина.

Погода в день выезда резко испортилась, повалил мокрый снег.Наш автобус ехал ровно. Внутри теплого сухого салона было уютно. Мы смотрели заокно, где кружила метель и пели комсомольские песни: «А Ленин такой молодой, июный Октябрь впереди!»

Вдруг автобус на подъеме в горку остановился, забуксовалколесами в снежном месиве и… стал сползать задом вниз. Там, за окном, по бокамдороги зиял овраг, глубиной метров семь. Нас тащило в эту пропасть. И шоферзапаниковал, открыл двери и стал ругаться матом. Комсомольцы кричали, плакали,вскакивали с мест, толкались в проходе − но выпрыгнуть из автобусабоялись: с одной стороны под горку ехали машины, а с другой разверзласьпропасть, которая от страха казалась бездонной.

Я же сидел у окна, смотрел на людей, бьющихся в истерике, иудивлялся собственному безразличию. Мне было все равно, погибнем мы иливыживем. Мне почему-то вспомнилась набережная Евпатории и наше с родителямипосещение действующей церкви. Мама протянула мне монету в двадцать копеек, и яположил ее в ручку старушки. Та улыбнулась мне и сказала:

− Спаси тебя Господь, мальчик. Ох, и любит тебя Бог!

В те секунды всеобщей паники я чувствовал: меня любит Нектомогучий и добрый и Он меня спасет из этой беды.

И тут наш автобус остановил свое скольжение в пропасть, егоразвернуло − и вот мы едем вниз со скользкой горы как нам и положено:лобовым стеклом вперед. Внизу, на ровной площадке автобус остановился, и многиевыскочили наружу в ближайшие кусты. Водитель рассматривал вмятину на корпусе игромко пояснял, что вот сюда уперся бетонный столбик и развернул машину. Потомпальцем показывал на маленький белый столбик, одиноко торчащий на краю дороги. Ясидел и молча радовался нашему спасению. В голове прозвучало: «Слава Богу», итогда я понял: Бог меня любит.

− Значит, не пустил тебя Господь поклониться главномубезбожнику, − подытожил Олег мой рассказ.

 Театральная жизнь

Олег проживал недалеко от меня. Часто заглядывал ко мне «вугол», раскланивался с хозяйкой, выслушивал анекдот от соседа-дирижера. Иногдау нас звонил общий телефон, и бывший солист театра раскатистым басом звалкого-нибудь из жильцов:

− Изольда, девочка, тебя к телефону какой-то тайныймеценат!

За чем следовали быстрые шаги по коридору и ответ бывшеймеццо-сопрано:

− Боричка, это не меценат, а четвертый муж, самыйкрасивый!

− Изуля, но мы-то с тобой знаем, что самый красивыймужчина в твоей жизни был я.

Олег с интересом относился ко всему, что происходило в нашемдоме, но особенно любил заглянуть на кухню и переброситься парой комплиментов сбалеринами. Мне они напоминали увядающих девочек-подростков. Казалось, им так ине удалось повзрослеть. Абсолютно все заботы этих пожизненных травестисосредоточились на потребностях тела. Довольно часто в их среде вспыхивали дикиесцены ревности, гремели скандалы с битьем посуды.

Однажды и ко мне подошел такой «Отелло» и стал угрожать. Заполчаса до этого я помог его хрупкой жене перенести тяжелый бак с бельем сгазовой плиты в ванную. Выслушав до конца обвинительную речь ревнивца, япосмотрел ему в глаза и вкрадчивым голосом произнес расхожую фразу жителейКолизея: «Еще раз попадешься мне на глаза − ноги повыдергиваю!» Этадежурная фраза в Северном Париже обычно никого не задевала. Подобные выражениязвучали там постоянно, и почти никогда до дела не доходило. А тут!.. «Отелло»как-то сразу весь затрясся, побледнел, вздернул востренький подбородок ибыстрым шагом покинул сцену… простите − коридор. С тех пор он меняизбегал и ввиду моего приближения моментально скрывался за кулисами… простите− дверью комнаты. А его хрупкая женушка наоборот, искала со мною встреч ивсегда находила возможность продемонстрировать моему взору свои мускулистыенижние конечности в самом выгодном ракурсе.

Как-то раз Олег затащил меня в гости к басовитому Боричке.Но уже через полчаса Олег вспомнил о срочном деле, и мы с ним вышли на улицу.

− Не представляю, как можно этим жить? − Пожалон плечами.

− Да ладно тебе, − вздохнул я, − обычныелюди, только не сумели повзрослеть. В детстве научились играть, так иостановиться не могут. Они же как дети!

− Знаешь, − сказал Олег, − а я ведь помнюэтого Борю в роли Мефистофеля. Я тогда совсем юным был, впечатлительным. Ох,как он меня потряс! …И Мефистофель и спектакль… Как это было мощно! А теперь− сплетни, пошлость, шутки ниже пояса. Тьфу.

− Да полноте. Лучше посмотри на эту красоту. − Повеля рукой в сторону Стрелки.

Там, над местом слияния двух великих рек − Волги и Оки− горел в полнеба закат цвета раскаленной стали. По золотистойповерхности воды плыли белые теплоходы, рыжие баржи, сновали катера и яхты.Асфальт набережной под нашими ногами, стены Кремля чуть дальше, панорамамеждуречья, заливные луга поймы до самого далёкого горизонта − всёутопало в золотисто-розовой дымке.

− Как я люблю всё это! − воскликнул Олег.− Смотри: какое величие, какой простор! А ты знаешь, Юра, что сказалТеодор Драйзер о Нижнем в 1927-м году? Вот, что он сказал: «...Нижний Новгород,по-моему, − один из наиболее привлекательных и интересных городов, какиея видел в России. Он мне нравится, потому что он имеет Волгу, потому что он нетакой плоский как Москва или Ленинград, потому что в нем тот же живописный типрусских построек, − и при всех этих чисто русских привлекательных чертахв нем, мне кажется, вполне современная, шумнодеятельная, живая атмосфераамериканского города». Не зря же в 1924-м году Советское правительствоподнимало вопрос о перенесении в Нижний Новгород столицы, подальше от границ,подальше от Запада и поближе к сердцу России.

Я молчал. Мне тоже всё это нравилось, только восторгов насчетНижнего разделить не мог: мне приходилось видеть не только центральную частьгорода, но и неказистые дома и домишки, унылые рабочие районы с непросыхающимижителями, даже побывал «на городском дне». Поэтому мое отношение к Нижнему былоспокойным: да, есть очень красивые места, но и уродства немало.

Не дождавшись от меня воплей восторга и бурных оваций, Олегкашлянул и тихо запел:

Однажды вечером я шел к реке,

Бумажный голубь был в моей руке,

Зачем, почему тогда не думал я,

Что это молодость моя…

− Слушай, Юрка! − Схватил он меня за плечо.− А ведь молодость в самом деле уходит. И вечер этот уходит в Лету. Адавай встряхнемся! Идем на веранду Речного вокзала, оттуда Волга-матушка виднакак на ладони.

Олег постоянно крутил головой, высматривая знакомых. Я желюбовался последними всполохами заката.

− Кого я вижу! − воскликнул Олег. − Этошикарная женщина! Да что там − это человек!

− Что-то не помню, чтобы это слово ты применял кженщине, − пробурчал я, разглядывая роскошный четырехпалубный теплоход,который швартовался у первого причала. Обычно такие суда, собранные в Германии,предназначались для плавучих санаториев Четвертого Управления Минздрава, и наних отдыхали члены правительства.

− Это исключение, которое подчеркивает правило. Представляешь,Юр, иду как-то по Сверловке и тщательно разглядываю дорогу под ногами. Смотрю− навстречу идет девушка. Я ей говорю: «Сегодня я не в форме, поэтомудавайте не будем ничего говорить. Я вам потом всё объясню. Только напишите вашителефон и имя». Она написали и протянули бумажку. Утром позвонил, и мывстретились. Она − само очарование! Красива, умна, обаятельна! Нонеприступна. И это самое интересное! …Так, рядом с ней какой-то суровый дядя.Пошел, поздороваюсь.

− Давай, − сказал я, неотрывно разглядывая золотистыйречной пейзаж.

Минут через десять рядом со мной раздался приглушенный смех,на мое плечо опустилась горячая рука. Я чувствовал её тепло сквозь шерстьпиджака и нейлон рубашки. Нехотя оторвался от созерцания панорамы за окном иподнял глаза на обладателя руки. Сначала увидел стройную фигуру, стянутуюшикарным платьем, длинную шею и, наконец, улыбающееся лицо. О, эти огромныеблестящие глаза кофейного цвета, этот румянец на смуглых щеках! Мне ли забытьэто лицо, когда я часами любовался им, наблюдая таинственную егопеременчивость!